Неточные совпадения
— Да, тех, тех самых, — быстро и с невежливым нетерпением перебил
его черномазый, который вовсе, впрочем, и не
обращался ни разу
к угреватому чиновнику, а с самого начала говорил только одному князю.
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, —
обратился он к князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег
к тетке; да в горячке там и слег, а
он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не убил! Верите ли, князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы убил.
Эй ты, пугало гороховое! —
обратился он к чиновнику.
— Так вас здесь знают и наверно помнят. Вы
к его превосходительству? Сейчас я доложу…
Он сейчас будет свободен. Только вы бы… вам бы пожаловать пока в приемную… Зачем
они здесь? — строго
обратился он к камердинеру.
— Очень может быть, хотя это и здесь куплено. Ганя, дайте князю бумагу; вот перья и бумага, вот на этот столик пожалуйте. Что это? —
обратился генерал
к Гане, который тем временем вынул из своего портфеля и подал
ему фотографический портрет большого формата, — ба! Настасья Филипповна! Это сама, сама тебе прислала, сама? — оживленно и с большим любопытством спрашивал
он Ганю.
— Как вам показалось, князь, —
обратился вдруг
к нему Ганя, — что это, серьезный какой-нибудь человек или только так, безобразник? Собственно ваше мнение?
Тут она
обратилась к Ивану Федоровичу и с видом глубочайшего уважения объявила, что она давно уже слышала очень многое об
его дочерях, и давно уже привыкла глубоко и искренно уважать
их.
— О,
они не повторяются так часто, и притом
он почти как ребенок, впрочем образованный. Я было вас, mesdames, —
обратился он опять
к дочерям, — хотел попросить проэкзаменовать
его, все-таки хорошо бы узнать,
к чему
он способен.
—
Он хорошо говорит, — заметила генеральша,
обращаясь к дочерям и продолжая кивать головой вслед за каждым словом князя, — я даже не ожидала. Стало быть, все пустяки и неправда; по обыкновению. Кушайте, князь, и рассказывайте: где вы родились, где воспитывались? Я хочу все знать; вы чрезвычайно меня интересуете.
У нас такая общая комната есть, —
обратилась она
к князю, уводя
его, — попросту, моя маленькая гостиная, где мы, когда одни сидим, собираемся, и каждая своим делом занимается: Александра, вот эта, моя старшая дочь, на фортепиано играет, или читает, или шьет...
— Давеча, действительно, —
обратился к ней князь, несколько опять одушевляясь (
он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), — действительно у меня мысль была, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще
он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску.
Но про ваше лицо, Лизавета Прокофьевна, —
обратился он вдруг
к генеральше, — про ваше лицо уж мне не только кажется, а я просто уверен, что вы совершенный ребенок, во всем, во всем, во всем хорошем и во всем дурном, несмотря на то что вы в таких летах.
— Да каким же образом, — вдруг
обратился он к князю, — каким же образом вы (идиот! — прибавил
он про себя), вы вдруг в такой доверенности, два часа после первого знакомства? Как так?
— Тебя еще сечь можно, Коля, до того ты еще глуп. За всем, что потребуется, можете
обращаться к Матрене; обедают в половине пятого. Можете обедать вместе с нами, можете и у себя в комнате, как вам угодно. Пойдем, Коля, не мешай
им.
— Э-эх! — проговорил гость, взъерошив волосы и вздохнув, и стал смотреть в противоположный угол. — У вас деньги есть? — спросил
он вдруг,
обращаясь к князю.
— Сын моего друга! — вскричал
он,
обращаясь к Нине Александровне, — и так неожиданно! Я давно уже и воображать перестал. Но, друг мой, неужели ты не помнишь покойного Николая Львовича? Ты еще застала
его… В Твери?
Об одном буду очень просить: если мой муж как-нибудь
обратится к вам по поводу уплаты за квартиру, то вы скажите
ему, что отдали мне.
— Друг мой! Друг мой! — укорительно произнес
он, торжественно
обращаясь к жене и положа руку на сердце.
— Но позвольте, что же это наконец значит? — громко заговорил
он, строго оглядев вошедших и
обращаясь преимущественно
к Рогожину. — Вы не в конюшню, кажется, вошли, господа, здесь моя мать и сестра…
— Так тому и быть! Гаврила Ардалионович! — властно и как бы торжественно
обратилась она
к нему, — вы слышали, как решил князь? Ну, так в том и мой ответ; и пусть это дело кончено раз навсегда!
— Ах, генерал, — перебила
его тотчас же Настасья Филипповна, только что
он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Вот еще нашелся! — сказала она вдруг,
обращаясь опять
к Дарье Алексеевне, — а ведь впрямь от доброго сердца, я
его знаю. Благодетеля нашла! А впрочем, правду, может, про
него говорят, что… того. Чем жить-то будешь, коли уж так влюблен, что рогожинскую берешь за себя-то, за князя-то?..
Птицын объяснил,
обращаясь преимущественно
к Ивану Федоровичу, что у князя пять месяцев тому назад умерла тетка, которой
он никогда не знал лично, родная и старшая сестра матери князя, дочь московского купца третьей гильдии, Папушина, умершего в бедности и в банкротстве.
Потом она вдруг
обратилась к князю и, грозно нахмурив брови, пристально
его разглядывала; но это было на мгновение; может быть, ей вдруг показалось, что всё это шутка, насмешка; но вид князя тотчас ее разуверил.
— Вот это так королева! — повторял
он поминутно,
обращаясь кругом
к кому ни попало. — Вот это так по-нашему! — вскрикивал
он, не помня себя. — Ну кто из вас, мазурики, такую штуку сделает — а?
Варя, так строго обращавшаяся с
ним прежде, не подвергала
его теперь ни малейшему допросу об
его странствиях; а Ганя,
к большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с
ним иногда совершенно дружески, несмотря на всю свою ипохондрию, чего никогда не бывало прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания,
обращался с
ним грубо, требовал
к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до
его ушей», что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
Одна Аглая была постоянно почему-то не расположена
к нему и
обращалась с
ним свысока.
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь
к спавшему на руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным видом перекрестил
его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, —
обратился он к князю, — и рождена в законнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей в родах. А эта пигалица есть дочь моя Вера, в трауре… А этот, этот, о, этот…
— Ну, этот, положим, соврал. Один вас любит, а другой у вас заискивает; а я вам вовсе льстить не намерен, было бы вам это известно. Но не без смысла же вы: вот рассудите-ка меня с
ним. Ну, хочешь, вот князь нас рассудит? —
обратился он к дяде. — Я даже рад, князь, что вы подвернулись.
Лебедев старался не пускать
его к князю и держать при себе;
обращался он с
ним по-приятельски; по-видимому,
они уже давно были знакомы.
— Ну, дурак какой-нибудь и
он, и
его подвиги! — решила генеральша. — Да и ты, матушка, завралась, целая лекция; даже не годится, по-моему, с твоей стороны. Во всяком случае непозволительно. Какие стихи? Прочти, верно, знаешь! Я непременно хочу знать эти стихи. Всю жизнь терпеть не могла стихов, точно предчувствовала. Ради бога, князь, потерпи, нам с тобой, видно, вместе терпеть приходится, —
обратилась она
к князю Льву Николаевичу. Она была очень раздосадована.
Аглая даже и не оглянулась на
него и продолжала чтение стихов, с аффектацией продолжая смотреть на одного только князя и
обращаясь только
к нему одному.
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо
обратилась Вера
к отцу. — Ведь
они, коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, —
обратилась она
к князю, который взял уже свою шляпу, — там
к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша
к вам не допускает.
— Я тоже хочу, чтобы кончилась наконец эта гнусная претензия, — вскричала генеральша, — хорошенько
их, князь, не щади! Мне уши этим делом прожужжали, и я много крови из-за тебя испортила. Да и поглядеть любопытно. Позови
их, а мы сядем. Аглая хорошо придумала. Вы об этом что-нибудь слышали, князь? —
обратилась она
к князю Щ.
— Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (
обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил. Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если ненадолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте…
Вы
его уж очень лестно описали, господин Келлер, в вашей статье, —
обратился князь, вдруг засмеявшись,
к боксеру, — но
он мне совсем не понравился.
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо
обращаясь к слушавшему
его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему на
него от удивления глаза и, очевидно, бывшему в сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей с коллежским секретарем господином Бурдовским, отцом вашим.
Так ты, миленький, у
них же и прощения просишь, — подхватила она, опять
обращаясь к князю, — «виноват, дескать, что осмелился вам капитал предложить…», а ты чего, фанфаронишка, изволишь смеяться! — накинулась она вдруг на племянника Лебедева, — «мы, дескать, от капитала отказываемся, мы требуем, а не просим!» А точно того и не знает, что этот идиот завтра же
к ним опять потащится свою дружбу и капиталы
им предлагать!
— Единственно из благородства, — громко и звонко заговорил вдруг подскочивший Келлер,
обращаясь прямо
к Лизавете Прокофьевне, — единственно из благородства, сударыня, и чтобы не выдать скомпрометированного приятеля, я давеча утаил о поправках, несмотря на то что
он же нас с лестницы спустить предлагал, как сами изволили слышать.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась
к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется,
он весь в лихорадке и просто бредит; я в этом убеждена по
его глазам;
его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы
он у тебя ночевать, чтоб
его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то
обратилась она вдруг
к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы, друг мой.
— Вы, кажется, смеетесь? Что вы всё надо мною смеетесь? Я заметил, что вы всё надо мною смеетесь, — беспокойно и раздражительно
обратился он вдруг
к Евгению Павловичу; тот действительно смеялся.
— Ну, что ж, кончил, что ли? —
обратилась к Евгению Павловичу Лизавета Прокофьевна. — Кончай скорей, батюшка,
ему спать пора. Или не умеешь? (Она была в ужасной досаде.)
— Сейчас двенадцать часов, мы едем. Едет
он с нами или остается у вас? — раздражительно и сердито
обратился Докторенко
к князю.
— Я утверждал сейчас, только что пред вашим приходом, князь, — продолжал Евгений Павлович, — что у нас до сих пор либералы были только из двух слоев, прежнего помещичьего (упраздненного) и семинарского. А так как оба сословия
обратились наконец в совершенные касты, в нечто совершенно от нации особливое, и чем дальше, тем больше, от поколения
к поколению, то, стало быть, и всё то, что
они делали и делают, было совершенно не национальное…
В князе была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким
он всегда слушал что-нибудь
его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом
к нему обращались с вопросами.
— Да что это
он? Припадки, что ли, у
него так начинаются? — испуганно
обратилась Лизавета Прокофьевна
к Коле.
Приятель Евгения Павловича сделал один вопрос, но князь, кажется, на
него не ответил или до того странно промямлил что-то про себя, что офицер посмотрел на
него очень пристально, взглянул потом на Евгения Павловича, тотчас понял, для чего тот выдумал это знакомство, чуть-чуть усмехнулся и
обратился опять
к Аглае.
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что
к нему обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала про себя...
— Я удивительно люблю все эти споры и раздражения, князь, ученые, разумеется, — пробормотал между тем Келлер в решительном упоении и нетерпении ворочаясь на стуле, — ученые и политические, —
обратился он вдруг и неожиданно
к Евгению Павловичу, сидевшему почти рядом с
ним.
— Но ведь это удивительная психологическая черта! — вскричал
он вдруг,
обращаясь к князю, в искреннем изумлении.