Что хотел сказать Рогожин, конечно, никто не понял, но слова его произвели довольно странное впечатление на всех: всякого тронула краешком какая-то одна, общая мысль. На Ипполита же слова эти
произвели впечатление ужасное: он так задрожал, что князь протянул было руку, чтобы поддержать его, и он наверно бы вскрикнул, если бы видимо не оборвался вдруг его голос. Целую минуту он не мог выговорить слова и, тяжело дыша, все смотрел на Рогожина. Наконец, задыхаясь и с чрезвычайным усилием, выговорил...
Неточные совпадения
Афанасий Иванович рискнул было на очень хитрое средство, чтобы разбить свои цепи: неприметно и искусно он стал соблазнять ее, чрез ловкую помощь, разными идеальнейшими соблазнами; но олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари посольств, поэты, романисты, социалисты даже — ничто не
произвело никакого
впечатления на Настасью Филипповну, как будто у ней вместо сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли раз навсегда.
— Я говорю правду, — отвечал князь прежним, совершенно невозмутимым тоном, — и поверьте: мне очень жаль, что это
производит на вас такое неприятное
впечатление.
На некоторых он
производил даже неприятное
впечатление, отчего он искренно скорбел, но задачу свою все-таки не покидал.
Очевидно, у него и в помыслах не было встретить ее здесь, потому что вид ее
произвел на него необыкновенное
впечатление; он так побледнел, что даже губы его посинели.
Князь, может быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием. В этот вечер она была в полном туалете и
производила необыкновенное
впечатление. Она взяла его за руку и повела к гостям. Перед самым входом в гостиную князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
Но великолепное убранство первых двух комнат, неслыханные и невиданные ими вещи, редкая мебель, картины, огромная статуя Венеры, — все это
произвело на них неотразимое
впечатление почтения и чуть ли даже не страха.
На самого Рогожина гостиная Настасьи Филипповны
произвела обратное
впечатление, чем на всех его спутников.
Она торжественно объявила, что «старуха Белоконская» (она иначе никогда не называла княгиню, говоря о ней заочно) сообщает ей весьма утешительные сведения об этом… «чудаке, ну вот, о князе-то!» Старуха его в Москве разыскала, справлялась о нем, узнала что-то очень хорошее; князь наконец явился к ней сам и
произвел на нее
впечатление почти чрезвычайное.
Аделаида Ивановна, средняя из трех сестер,
произвела на него довольно сильное
впечатление.
Имя князя, очевидно,
произвело на нее сильнейшее
впечатление.
Нечто такое, что видится само собой, но что трудно анализировать и рассказать, невозможно оправдать достаточными причинами, но что, однако же,
производит, несмотря на всю эту трудность и невозможность, совершенно цельное и неотразимое
впечатление, невольно переходящее в полнейшее убеждение?..
Многие по крайней мере изъясняли так свое
впечатление, на многих же вид человека в падучей
производит решительный и невыносимый ужас, имеющий в себе даже нечто мистическое.
Князь заметил (а он замечал теперь всё быстро и жадно и даже, может, и то, чего совсем не было), что штатское платье Евгения Павловича
производило всеобщее и какое-то необыкновенно сильное удивление, до того, что даже все остальные
впечатления на время забылись и изгладились.
Лизавета Прокофьевна пронзительно всматривалась в князя; может быть, ей очень хотелось узнать, какое
впечатление производит на него известие о Евгении Павлыче.
Несколько раз припоминал он в эти шесть месяцев то первое ощущение, которое
произвело на него лицо этой женщины, еще когда он увидал его только на портрете; но даже во
впечатлении от портрета, припоминал он, было слишком много тяжелого.
Рогожин, видимо, понимал
впечатление, которое
производил; но хоть он и сбивался вначале, говорил как бы с видом какой-то заученной развязности, но князю скоро показалось, что в нем не было ничего заученного и даже никакого особенного смущения: если была какая неловкость в его жестах и разговоре, то разве только снаружи; в душе этот человек не мог измениться.
Но когда я, в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго
производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое
впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Он, разумеется, заметил и хлопотливый вид членов семейства, и даже, по некоторым намекающим и озабоченным с ним заговариваниям, проник, что боятся за
впечатление, которое он может
произвести.
Он проснулся в девятом часу, с головною болью, с беспорядком в мыслях, с странными
впечатлениями. Ему ужасно почему-то захотелось видеть Рогожина; видеть и много говорить с ним, — о чем именно, он и сам не знал; потом он уже совсем решился было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное было в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним в это утро,
произвели на него хотя и чрезвычайно сильное, но все-таки какое-то неполное
впечатление. Одно из этих приключений состояло в визите Лебедева.
Сам он, объясняясь с Лизаветой Прокофьевной, говорил «прекрасно», как выражались потом сестры Аглаи: «Скромно, тихо, без лишних слов, без жестов, с достоинством; вошел прекрасно; одет был превосходно», и не только не «упал на гладком полу», как боялся накануне, но видимо
произвел на всех даже приятное
впечатление.
Отпевание
произвело на князя
впечатление сильное и болезненное; он шепнул Лебедеву еще в церкви, в ответ на какой-то его вопрос, что в первый раз присутствует при православном отпевании и только в детстве помнит еще другое отпевание в какой-то деревенской церкви.