Неточные совпадения
Тут он мне и внушил, что сегодня
же можешь Настасью Филипповну в Большом театре видеть, в балете, в ложе своей, в бенуаре, будет сидеть.
Ну, вот зачем я
тут не помер тогда
же!
«Ну, говорю, как мы вышли, ты у меня теперь
тут не смей и подумать, понимаешь!» Смеется: «А вот как-то ты теперь Семену Парфенычу отчет отдавать будешь?» Я, правда, хотел было тогда
же в воду, домой не заходя, да думаю: «Ведь уж все равно», и как окаянный воротился домой.
Какое
же тут бесчестье, позвольте спросить?
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда
же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое.
Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
Ну, вот, это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество не может идти,
тут все прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот
же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая вещь!
И однако
же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а это было очень важно.
Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
Нет:
тут хохотало пред ним и кололо его ядовитейшими сарказмами необыкновенное и неожиданное существо, прямо заявившее ему, что никогда оно не имело к нему в своем сердце ничего, кроме глубочайшего презрения, презрения до тошноты, наступившего тотчас
же после первого удивления.
Он прибавил в пояснение, что эта сумма все равно назначена уже ей в его завещании; одним словом, что
тут вовсе не вознаграждение какое-нибудь… и что, наконец, почему
же не допустить и не извинить в нем человеческого желания хоть чем-нибудь облегчить свою совесть и т. д., и т. д., все, что говорится в подобных случаях на эту тему.
Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас
же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался, как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь…
— Коли говорите, что были счастливы, стало быть, жили не меньше, а больше; зачем
же вы кривите и извиняетесь? — строго и привязчиво начала Аглая, — и не беспокойтесь, пожалуйста, что вы нас поучаете,
тут никакого нет торжества с вашей стороны. С вашим квиетизмом можно и сто лет жизни счастьем наполнить. Вам покажи смертную казнь и покажи вам пальчик, вы из того и из другого одинаково похвальную мысль выведете, да еще довольны останетесь. Этак можно прожить.
— Как лицо? Одно лицо? — спросила Аделаида. — Странный будет сюжет, и какая
же тут картина?
Я их остановил, потому что уж это было дурно; но тотчас
же в деревне все всё узнали, и вот
тут и начали обвинять меня, что я испортил детей.
Мне казалось, что я всё буду там, но я увидал наконец, что Шнейдеру нельзя
же было содержать меня, а
тут подвернулось дело до того, кажется, важное, что Шнейдер сам заторопил меня ехать и за меня отвечал сюда.
— Дальше, по одному поводу, я стал говорить о лицах, то есть о выражениях лиц, и сказал, что Аглая Ивановна почти так
же хороша, как Настасья Филипповна. Вот тут-то я и проговорился про портрет…
— Сегодня вечером! — как бы в отчаянии повторила вполголоса Нина Александровна. — Что
же?
Тут сомнений уж более нет никаких, и надежд тоже не остается: портретом всё возвестила… Да он тебе сам, что ли, показал? — прибавила она в удивлении.
— Что сегодня? — встрепенулся было Ганя и вдруг набросился на князя. — А, понимаю, вы уж и
тут!.. Да что у вас, наконец, болезнь это, что ли, какая? Удержаться не можете? Да ведь поймите
же наконец, ваше сиятельство…
— Где
же тут держать жильцов? У вас и кабинета нет. А выгодно это? — обратилась она вдруг к Нине Александровне.
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы.
Тут направо, в углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас
же отложил газету и начал было горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти что готов.
— Да как
тут доказать, что я не солгу? — спросил Ганя. — А если солгу, то вся мысль игры пропадает. И кто
же не солжет? Всякий непременно лгать станет.
— Да уж одно то заманчиво, как
тут будет лгать человек. Тебе
же, Ганечка, особенно опасаться нечего, что солжешь, потому что самый скверный поступок твой и без того всем известен. Да вы подумайте только, господа, — воскликнул вдруг в каком-то вдохновении Фердыщенко, — подумайте только, какими глазами мы потом друг на друга будем глядеть, завтра например, после рассказов-то!
За петуха мы поссорились, и значительно, а
тут как раз вышел случай, что меня, по первой
же просьбе моей, на другую квартиру перевели, в противоположный форштадт, в многочисленное семейство одного купца с большою бородищей, как теперь его помню.
Нарезал
же я
тут красных камелий! чудо, прелесть, целая оранжерейка у него маленькая.
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я сказала князю: «как скажете, так и будет»; сказал бы да, я бы тотчас
же дала согласие, но он сказал нет, и я отказала.
Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— А сдержал-таки слово, каков! Садитесь, пожалуйста, вот
тут, вот на этот стул; я вам потом скажу что-нибудь. Кто с вами? Вся давешняя компания? Ну, пусть войдут и сядут; вон там на диване можно, вот еще диван. Вот там два кресла… что
же они, не хотят, что ли?
А между тем все-таки
тут наглупил: явились, например, кредиторы покойного купца, по документам спорным, ничтожным, а иные, пронюхав о князе, так и вовсе без документов, и что
же?
— Коля здесь ночевал, но наутро пошел своего генерала разыскивать, которого вы из «отделения», князь, бог знает для чего, выкупили. Генерал еще вчера обещал сюда
же ночевать пожаловать, да не пожаловал. Вероятнее всего в гостинице «Весы»,
тут очень недалеко, заночевал. Коля, стало быть, там, или в Павловске, у Епанчиных. У него деньги были, он еще вчера хотел ехать. Итак, стало быть, в «Весах» или в Павловске.
Но хоть я и не могу разрешить, но все-таки несомненно мне, что
тут непременно должна
же быть причина достаточная, рассудочная.
К тому
же тут так много могло проходить людей;
тут была гостиница, и беспрерывно проходили и пробегали в коридоры и обратно.
Человек, однако
же, мог бы
тут поместиться.
Как ни было темно, но, взбежав на площадку, князь тотчас
же различил, что
тут, в этой нише, прячется зачем-то человек.
— Отчего
же нет? Всех, кому угодно! Уверяю вас, Лебедев, что вы что-то не так поняли в моих отношениях в самом начале; у вас
тут какая-то беспрерывная ошибка. Я не имею ни малейших причин от кого-нибудь таиться и прятаться, — засмеялся князь.
Какое
же тут лицо могло выйти? Что нарисовать: решетку? Аноним?
— Тотчас
же послать купить в город, Федора иль Алексея, с первым поездом, — лучше Алексея. Аглая, поди сюда! Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я о тебе жалею; если ты в насмешку ему прочла, то я твои чувства не одобряю, так что во всяком случае лучше бы было и совсем не читать. Понимаешь? Ступай, сударыня, я еще с тобой поговорю, а мы
тут засиделись.
Что
же касается до некоторых неточностей, так сказать, гипербол, то согласитесь и в том, что прежде всего инициатива важна, прежде всего цель и намерение; важен благодетельный пример, а уже потом будем разбирать частные случаи, и, наконец,
тут слог,
тут, так сказать, юмористическая задача, и, наконец, — все так пишут, согласитесь сами!
Во-вторых, оказывается, что
тут вовсе не было ни малейшего воровства-мошенничества даже со стороны Чебарова; это важный пункт даже и для меня, потому что князь давеча, разгорячившись, упомянул, будто и я того
же мнения о воровстве-мошенничестве в этом несчастном деле.
— Нет, не «оставьте»! — прицепился сейчас
же племянник Лебедева. — Нам оскорбительно ваше «оставьте», князь. Мы не прячемся, мы заявляем открыто: да,
тут только сто рублей, а не все двести пятьдесят, но разве это не всё равно…
Что
же касается до букв Н. Ф. Б., то, на его взгляд,
тут была одна только невинная шалость, самая даже детская шалость, так что и задумываться об этом сколько-нибудь было бы совестно и даже в одном отношении почти бесчестно.
— Да говорю
же вам, судите сами, что может быть
тут общего между Евгением Павлычем и… ею и вдобавок с Рогожиным? Повторяю вам, состояние огромное, что мне совершенно известно; другое состояние, которого он ждет от дяди. Просто Настасья Филипповна…
Теперь
же становилось ясно: князь Щ., конечно, толковал событие ошибочно, но всё
же бродил кругом истины, все-таки понял
же тут — интригу.
— Да в чем
же дело, разъясните ради Христа? Неужели вы не понимаете, что это прямо до меня касается? Ведь
тут чернят Евгения Павловича.
— Ну, так, значит, и не умеете, потому что
тут нужна практика! Слушайте
же и заучите: во-первых, купите хорошего пистолетного пороху, не мокрого (говорят, надо не мокрого, а очень сухого), какого-то мелкого, вы уже такого спросите, а не такого, которым из пушек палят. Пулю, говорят, сами как-то отливают. У вас пистолеты есть?
Согласен тоже, что будущность чревата событиями и что много неразъясненного;
тут есть и интрига; но если здесь ничего не знают, там опять ничего объяснить не умеют; если я не слыхал, ты не слыхал, тот не слыхал, пятый тоже ничего не слыхал, то кто
же, наконец, и слышал, спрошу тебя?
— В одно слово, если ты про эту. Меня тоже такая
же идея посещала отчасти, и я засыпал спокойно. Но теперь я вижу, что
тут думают правильнее, и не верю помешательству. Женщина вздорная, положим, но при этом даже тонкая, не только не безумная. Сегодняшняя выходка насчет Капитона Алексеича это слишком доказывает. С ее стороны дело мошенническое, то есть по крайней мере иезуитское, для особых целей.
Ему мерещилось, что это была просто шалость с ее стороны, если действительно
тут что-нибудь есть; но он как-то слишком был равнодушен собственно к шалости и находил ее слишком в порядке вещей; сам
же был занят и озабочен чем-то совершенно другим.
Что
тут такое, я понять не могу и ни разу не понимал: или любит тебя без предела, или… коли любит, так как
же с другою тебя венчать хочет?
Где
же тут было себя пропитать и землю обработывать?
— Да что это? Да что
тут такое? Что будут читать? — мрачно бормотали некоторые; другие молчали. Но все уселись и смотрели с любопытством. Может быть, действительно ждали чего-то необыкновенного. Вера уцепилась за стул отца и от испуга чуть не плакала; почти в таком
же испуге был и Коля. Уже усевшийся Лебедев вдруг приподнялся, схватился за свечки и приблизил их ближе к Ипполиту, чтобы светлее было читать.
Сколько
же тут ходов и сколько нам неизвестного?
Тут невольно приходит понятие, что если так ужасна смерть и так сильны законы природы, то как
же одолеть их?