Неточные совпадения
Вам же все это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому
вижу, вы все еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин, и
уж в самом докладе причина моего посещения видна будет.
Только не могут, кажется, не принять: генеральша,
уж конечно, захочет
видеть старшего и единственного представителя своего рода, а она породу свою очень ценит, как я об ней в точности слышал.
Вот я
уж месяц назад это
видел, а до сих пор у меня как пред глазами.
— Если
уж так вам желательно, — промолвил он, — покурить, то оно, пожалуй, и можно, коли только поскорее. Потому вдруг спросит, а вас и нет. Вот тут под лесенкой,
видите, дверь. В дверь войдете, направо каморка; там можно, только форточку растворите, потому оно не порядок…
— Право, где-то я
видела его лицо! — проговорила она вдруг
уже серьезно, внезапно вспомнив опять давешний свой вопрос.
— Я вас подлецом теперь
уже никогда не буду считать, — сказал князь. — Давеча я вас
уже совсем за злодея почитал, и вдруг вы меня так обрадовали, — вот и урок: не судить, не имея опыта. Теперь я
вижу, что вас не только за злодея, но и за слишком испорченного человека считать нельзя. Вы, по-моему, просто самый обыкновенный человек, какой только может быть, разве только что слабый очень и нисколько не оригинальный.
— Я с величайшим удовольствием. Но мы, впрочем,
увидим. Я теперь очень… очень расстроен. Что?
Уж пришли? В этом доме… какой великолепный подъезд! И швейцар. Ну, Коля, не знаю, что из этого выйдет.
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только что он обратился к ней с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены, что о вас я предвидела. Если
уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя бы мне очень желалось именно вас при себе теперь
видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
— Да вы его у нас, пожалуй, этак захвалите!
Видите,
уж он и руку к сердцу, и рот в ижицу, тотчас разлакомился. Не бессердечный-то, пожалуй, да плут, вот беда; да к тому же еще и пьян, весь развинтился, как и всякий несколько лет пьяный человек, оттого у него всё и скрипит. Детей-то он любит, положим, тетку покойницу уважал… Меня даже любит и ведь в завещании, ей-богу, мне часть оставил…
— Знаешь, что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль
уж совсем ее разлюбил? Прежде ты все-таки был в тоске; я ведь
видел. Так для чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? Из жалости? (И лицо его искривилось в злую насмешку.) Хе-хе!
Матушка и прежде, вот
уже два года, точно как бы не в полном рассудке сидит (больная она), а по смерти родителя и совсем как младенцем стала, без разговору: сидит без ног и только всем, кого
увидит, с места кланяется; кажись, не накорми ее, так она и три дня не спохватится.
Итак, если он шел теперь, то,
уж конечно, не за тем, чтоб ее
видеть.
Рогожин давеча отрекся: он спросил с искривленною, леденящею улыбкой: «Чьи же были глаза-то?» И князю ужасно захотелось, еще недавно, в воксале Царскосельской дороги, — когда он садился в вагон, чтоб ехать к Аглае, и вдруг опять
увидел эти глаза,
уже в третий раз в этот день, — подойти к Рогожину и сказать ему, «чьи это были глаза»!
Этот демон шепнул ему в Летнем саду, когда он сидел, забывшись, под липой, что если Рогожину так надо было следить за ним с самого утра и ловить его на каждом шагу, то, узнав, что он не поедет в Павловск (что
уже, конечно, было роковым для Рогожина сведением), Рогожин непременно пойдет туда, к тому дому, на Петербургской, и будет непременно сторожить там его, князя, давшего ему еще утром честное слово, что «не
увидит ее», и что «не затем он в Петербург приехал».
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел
уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел
видеть лицо.
— Ты, я
вижу,
уж слишком много позволяешь себе, мой милый, с своими догадками, — с досадой остановила его Лизавета Прокофьевна.
— Слышали! Так ведь на это-то ты и рассчитываешь, — обернулась она опять к Докторенке, — ведь
уж деньги теперь у тебя всё равно что в кармане лежат, вот ты и фанфаронишь, чтобы нам пыли задать… Нет, голубчик, других дураков найди, а я вас насквозь
вижу… всю игру вашу
вижу!
— Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?.. А знаете ли, я давно
уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и не оставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь
видел… знаете ли, что я вас даже немножко любил.
— Во-первых, милый князь, на меня не сердись, и если было что с моей стороны — позабудь. Я бы сам еще вчера к тебе зашел, но не знал, как на этот счет Лизавета Прокофьевна… Дома у меня… просто ад, загадочный сфинкс поселился, а я хожу, ничего не понимаю. А что до тебя, то, по-моему, ты меньше всех нас виноват, хотя, конечно, чрез тебя много вышло.
Видишь, князь, быть филантропом приятно, но не очень. Сам, может,
уже вкусил плоды. Я, конечно, люблю доброту и уважаю Лизавету Прокофьевну, но…
Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что
видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь
уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное.
Если б он догадался или успел взглянуть налево, когда сидел на стуле, после того, как его оттолкнули, то
увидел бы Аглаю, шагах в двадцати от него, остановившуюся глядеть на скандальную сцену и не слушавшую призывов матери и сестер, отошедших
уже далее.
И действительно, поднявшись на террасу, он
увидел, что все пили, и пили шампанское, и, кажется,
уже довольно давно, так что многие из пирующих успели весьма приятно одушевиться.
—
Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых,
уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много ли до света?
— А вы
уж и минуты считали, пока я спал, Евгений Павлыч, — подхватил он насмешливо, — вы целый вечер от меня не отрывались, я
видел…
Я поспешил поднять — и было время, потому что
уже подскочил какой-то в длинном кафтане, но,
увидев вещь в моих руках, спорить не стал, бегло заглянул мне в руки и проскользнул мимо.
Добежав до угла, я
увидел вход на лестницу; лестница была
узкая, чрезвычайно грязная и совсем не освещенная; но слышалось, что в высоте взбегал еще по ступенькам человек, и я пустился на лестницу, рассчитывая, что, покамест ему где-нибудь отопрут, я его догоню.
— Нет-с, позвольте-с, многоуважаемый князь, — с яростию ухватился Лебедев, — так как вы сами изволите
видеть, что это не шутка и так как половина ваших гостей по крайней мере того же мнения и уверены, что теперь, после произнесенных здесь слов, он
уж непременно должен застрелиться из чести, то я хозяин-с и при свидетелях объявляю, что приглашаю вас способствовать!
— Бог
видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие и сделать ее счастливою, я отдал бы жизнь мою, но… я
уже не могу любить ее, и она это знает!
— Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один раз и… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. Я должен был ее
видеть сегодня в семь часов; я, может быть, не пойду теперь. В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мы оба погибнем! Это неестественно, но тут всё неестественно. Вы говорите, она любит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того, что я
уже вытерпел! Нет, тут другое, а не любовь!
Когда же,
уже поздно, вошел этот Келлер и возвестил о вашем торжественном дне и о распоряжении насчет шампанского, то я, дорогой и многоуважаемый князь, имея сердце (что вы
уже, вероятно, заметили, ибо я заслуживаю), имея сердце, не скажу чувствительное, но благодарное, чем и горжусь, — я, для пущей торжественности изготовляемой встречи и во ожидании лично поздравить вас, вздумал пойти переменить старую рухлядь мою на снятый мною по возвращении моем вицмундир, что и исполнил, как, вероятно, князь, вы и заметили,
видя меня в вицмундире весь вечер.
— Я еду завтра, как ты приказал. Я не буду… В последний ведь раз я тебя
вижу, в последний! Теперь
уж совсем ведь в последний раз!
— Стало быть, сам
видишь, что и мимо его всё
уже известно. Да и чего тебе теперь? Чего надеешься? А если б и оставалась еще надежда, то это бы только страдальческий вид тебе в ее глазах придало.
— Вот
видите, — хладнокровно заметил Ипполит, — вы
уж и не удержались. Право, будете раскаиваться, что не высказались. Еще раз уступаю вам слово. Я подожду.
— То-то и есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и
вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда
уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и
видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать в него заглянет.
Но повторяю же вам, я был свидетелем ночных слез и стонов этого великого человека; а этого
уж никто не
видел, кроме меня!
Он проснулся в девятом часу, с головною болью, с беспорядком в мыслях, с странными впечатлениями. Ему ужасно почему-то захотелось
видеть Рогожина;
видеть и много говорить с ним, — о чем именно, он и сам не знал; потом он
уже совсем решился было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное было в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним в это утро, произвели на него хотя и чрезвычайно сильное, но все-таки какое-то неполное впечатление. Одно из этих приключений состояло в визите Лебедева.
— А там
уж известно-с, чуть не прибила-с; то есть чуть-чуть-с, так что даже, можно считать, почти что и прибила-с. А письмо мне шваркнула. Правда, хотела было у себя удержать, —
видел, заметил, — но раздумала и шваркнула: «Коли тебе, такому, доверили передать, так и передай…» Обиделась даже.
Уж коли предо мной не постыдилась сказать, то, значит, обиделась. Характером вспыльчивы!
Нина Александровна,
видя искренние слезы его, проговорила ему наконец безо всякого упрека и чуть ли даже не с лаской: «Ну, бог с вами, ну, не плачьте, ну, бог вас простит!» Лебедев был до того поражен этими словами и тоном их, что во весь этот вечер не хотел
уже и отходить от Нины Александровны (и во все следующие дни, до самой смерти генерала, он почти с утра до ночи проводил время в их доме).
— Что превосходнейший человек, то вы правы, — внушительно, и
уже не улыбаясь, произнес Иван Петрович, — да, да… это был человек прекрасный! Прекрасный и достойный, — прибавил он, помолчав. — Достойный даже, можно сказать, всякого уважения, — прибавил он еще внушительнее после третьей остановки, — и… и очень даже приятно
видеть с вашей стороны…
— Мне кажется, что вас слишком
уже поразил случай с вашим благодетелем, — ласково и не теряя спокойствия заметил старичок, — вы воспламенены… может быть, уединением. Если бы вы пожили больше с людьми, а в свете, я надеюсь, вам будут рады, как замечательному молодому человеку, то, конечно, успокоите ваше одушевление и
увидите, что всё это гораздо проще… и к тому же такие редкие случаи… происходят, по моему взгляду, отчасти от нашего пресыщения, а отчасти от… скуки…
Я с любопытством шел сюда сегодня, со смятением: мне надо было
видеть самому и лично убедиться: действительно ли весь этот верхний слой русских людей
уж никуда не годится, отжил свое время, иссяк исконною жизнью и только способен умереть, но всё еще в мелкой завистливой борьбе с людьми… будущими, мешая им, не замечая, что сам умирает?
— Вот
видите, князь: никто не прыгает из окошек, а случись пожар, так, пожалуй, и первейший джентльмен и первейшая дама выпрыгнет из окошка. Коли
уж придет нужда, так нечего делать, и к Настасье Филипповне наша барышня отправится. А разве их там никуда не выпускают, ваших барышень-то?
Так или этак, а дело было решительное, окончательное. Нет, князь не считал Аглаю за барышню или за пансионерку; он чувствовал теперь, что давно
уже боялся, и именно чего-нибудь в этом роде; но для чего она хочет ее
видеть? Озноб проходил по всему телу его; опять он был в лихорадке.
Князь, который еще вчера не поверил бы возможности
увидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрел и слушал, как бы всё это он давно
уже предчувствовал.
На трагическое же изложение, со стороны Лебедева, предстоящего вскорости события доктор лукаво и коварно качал головой и наконец заметил, что, не говоря
уже о том, «мало ли кто на ком женится», «обольстительная особа, сколько он, по крайней мере, слышал, кроме непомерной красоты, что
уже одно может увлечь человека с состоянием, обладает и капиталами, от Тоцкого и от Рогожина, жемчугами и бриллиантами, шалями и мебелями, а потому предстоящий выбор не только не выражает со стороны дорогого князя, так сказать, особенной, бьющей в очи глупости, но даже свидетельствует о хитрости тонкого светского ума и расчета, а стало быть, способствует к заключению противоположному и для князя совершенно приятному…» Эта мысль поразила и Лебедева; с тем он и остался, и теперь, прибавил он князю, «теперь, кроме преданности и пролития крови, ничего от меня не
увидите; с тем и явился».
— Да вот сумлеваюсь на тебя, что ты всё дрожишь. Ночь мы здесь заночуем, вместе. Постели, окромя той, тут нет, а я так придумал, что с обоих диванов подушки снять, и вот тут, у занавески, рядом и постелю, и тебе и мне, так чтобы вместе. Потому, коли войдут, станут осматривать али искать, ее тотчас
увидят и вынесут. Станут меня опрашивать, я расскажу, что я, и меня тотчас отведут. Так пусть
уж она теперь тут лежит подле нас, подле меня и тебя…