Неточные совпадения
— С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то, что вы меня полюбили. Даже, может быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам
скажу откровенно, вы мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже и прежде подвесок понравились,
хотя у вас и сумрачное лицо. Благодарю вас тоже за обещанное мне платье и за шубу, потому мне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.
— А знаете, князь, —
сказал он совсем почти другим голосом, — ведь я вас все-таки не знаю, да и Елизавета Прокофьевна, может быть,
захочет посмотреть на однофамильца… Подождите, если
хотите, коли у вас время терпит.
Если не
хочешь,
скажи, и — милости просим.
Мы уже
сказали сейчас, что сам генерал,
хотя был человек и не очень образованный, а, напротив, как он сам выражался о себе, «человек самоучный», но был, однако же, опытным супругом и ловким отцом.
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно
сказал, что не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе не властен, но что теперь он
хочет жениться, и что вся судьба этого в высшей степени приличного и светского брака в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца.
Она допускала, однако ж, и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила, что ничем не
хочет стеснять себя; что она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право
сказать «нет»,
хотя бы в самый последний час; совершенно такое же право предоставляет и Гане.
— Разумеется, maman, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги есть
хочет, почему не накормить, если он не знает куда деваться? —
сказала старшая Александра.
— Конечно, maman, —
сказала Александра, — а теперь лучше бы завтракать; мы есть
хотим.
— Ну нет, я бы очень
хотела посмотреть, —
сказала Аделаида. — И не понимаю, когда мы за границу соберемся. Я вот сюжета для картины два года найти не могу...
Он со сна не поверил, начал было спорить, что бумага выйдет чрез неделю, но когда совсем очнулся, перестал спорить и замолчал, — так рассказывали, — потом
сказал: «Все-таки тяжело так вдруг…» — и опять замолк, и уже ничего не
хотел говорить.
Наконец, Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль, — это уж было пред самым моим отъездом, — он
сказал мне, что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь,
хотя бы я до шестидесяти лет прожил.
— Я
хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение, князь, голубчик, сходите в кабинет, возьмите у него портрет и принесите сюда.
Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
— Я
хочу ему два слова
сказать — и довольно! — быстро отрезала генеральша, останавливая возражение. Она была видимо раздражена. — У нас, видите ли, князь, здесь теперь всё секреты. Всё секреты! Так требуется, этикет какой-то, глупо. И это в таком деле, в котором требуется наиболее откровенности, ясности, честности. Начинаются браки, не нравятся мне эти браки…
Князь
хотел было что-то
сказать, но до того потерялся, что ничего не выговорил и с шубой, которую поднял с полу, пошел в гостиную.
— Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, —
сказал он вдруг с сильным чувством. Черты лица его выражали сильную боль. Князь смотрел с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну,
хотите, я вашу руку сейчас поцелую!
— Я не про это говорю, — пробормотал Ганя, — а кстати,
скажите мне, как вы думаете, я именно
хочу знать ваше мнение: стоит эта «мука» семидесяти пяти тысяч или не стоит?
— Я было
хотел вас познакомить с Ипполитом, —
сказал Коля, — он старший сын этой куцавеешной капитанши и был в другой комнате; нездоров и целый день сегодня лежал.
— Сию минуту, Настасья Филипповна; но уж если князь сознался, потому что я стою на том, что князь всё равно что сознался, то что же бы, например,
сказал другой кто-нибудь (никого не называя), если бы
захотел когда-нибудь правду
сказать?
— Князь, — резко и неподвижно обратилась к нему вдруг Настасья Филипповна, — вот здесь старые мои друзья, генерал да Афанасий Иванович, меня всё замуж выдать
хотят.
Скажите мне, как вы думаете: выходить мне замуж иль нет? Как
скажете, так и сделаю.
— Не понимаю вас, Афанасий Иванович; вы действительно совсем сбиваетесь. Во-первых, что такое «при людях»? Разве мы не в прекрасной интимной компании? И почему «пети-жё»? Я действительно
хотела рассказать свой анекдот, ну, вот и рассказала; не хорош разве? И почему вы говорите, что «не серьезно»? Разве это не серьезно? Вы слышали, я
сказала князю: «как
скажете, так и будет»;
сказал бы да, я бы тотчас же дала согласие, но он
сказал нет, и я отказала. Тут вся моя жизнь на одном волоске висела; чего серьезнее?
— А сдержал-таки слово, каков! Садитесь, пожалуйста, вот тут, вот на этот стул; я вам потом
скажу что-нибудь. Кто с вами? Вся давешняя компания? Ну, пусть войдут и сядут; вон там на диване можно, вот еще диван. Вот там два кресла… что же они, не
хотят, что ли?
— Послушайте, Лебедев, — твердо
сказал князь, отворачиваясь от молодого человека, — я ведь знаю по опыту, что вы человек деловой, когда
захотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините, как вас по имени-отчеству, я забыл?
Лебедев смутился,
хотел что-то
сказать, но только заикнулся: ничего не выговорилось. Князь подождал и грустно улыбнулся...
— «Я тебя, говорит, теперь и в лакеи-то к себе, может, взять не
захочу, не то что женой твоей быть». — «А я, говорю, так не выйду, один конец!» — «А я, говорит, сейчас Келлера позову,
скажу ему, он тебя за ворота и вышвырнет». Я и кинулся на нее, да тут же до синяков и избил.
— Что же не доканчиваешь, — прибавил тот, осклабившись, — а
хочешь,
скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: «Ну, как же ей теперь за ним быть? Как ее к тому допустить?» Известно, что думаешь…
Ведь он сам же
хотел завтра идти к нему и
сказать, что он был у нее?
Князь Лев Николаевич
хотел было что-то
сказать, но ничего не мог выговорить от продолжавшегося смущения.
— Это будет очень хорошо, если вы сейчас же и сами это дело окончите, —
сказала Аглая, с какою-то особенною серьезностию подходя к князю, — а нам всем позволите быть вашими свидетелями. Вас
хотят замарать, князь, вам надо торжественно оправдать себя, и я заранее ужасно рада за вас.
— Я
сказал, я уже три раза говорил, — раздражительно крикнул Бурдовский, — что не
хочу денег. Я не приму… зачем… не
хочу… вон!..
— Пора, — озабоченно и чуть не с испугом поднялся вдруг Ипполит, в замешательстве смотря кругом, — я вас задержал; я
хотел вам всё
сказать… я думал, что все… в последний раз… это была фантазия…
— Если
хотите — останьтесь и вы при нем, —
сказал князь, — место будет.
— Послушайте, князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что
хотел, так
сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
Теперь
скажу тебе самую интимную мысль: я упорно убежден, что она это из личного мщения ко мне, помнишь, за прежнее,
хотя я никогда и ни в чем пред нею виноват не был.
Тем не менее мы все-таки наговорили много лишнего;
хотели же, собственно,
сказать несколько пояснительных слов о знакомом нам семействе Епанчиных.
— Если только он
захочет вас целовать, —
сказала Александра Ивановна, бывшая в необыкновенном возбуждении. Даже щеки ее разрумянились более обыкновенного.
Кто из русских людей
скажет, напишет или сделает что-нибудь свое, свое неотъемлемое и незаимствованное, тот неминуемо становится национальным,
хотя бы он и по-русски плохо говорил.
— Бьюсь об заклад, — вскричал он, — что вы, князь,
хотели совсем не то
сказать и, может быть, совсем и не мне… Но что с вами? Не дурно ли вам?
— Что вы на меня так смотрите, князь? —
сказала она вдруг, прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас боюсь; мне все кажется, что вы
хотите протянуть вашу руку и дотронуться до моего лица пальцем, чтоб его пощупать. Не правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит?
— Может быть, вы чаю
хотите, так я велю, —
сказала она после некоторого молчания.
Наконец,
хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать человека, но я вам прямо
скажу: я пришел искать вашей дружбы, милый мой князь; вы человек бесподобнейший, то есть не лгущий на каждом шагу, а может быть, и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа несчастных…
Что были людоеды и, может быть, очень много, то в этом Лебедев, без сомнения, прав; только вот я не знаю, почему именно он замешал тут монахов и что
хочет этим
сказать?
— Разве вы не видите, князь, что это помешанный? — нагнулся к нему Евгений Павлович. — Мне давеча
сказали здесь, что он помешался на адвокатстве и на речах адвокатских и
хочет экзамен держать. Я жду славной пародии.
— Ипполит, —
сказал князь, — закройте вашу рукопись и отдайте ее мне, а сами ложитесь спать здесь, в моей комнате. Мы поговорим пред сном и завтра; но с тем, чтоб уж никогда не развертывать эти листы.
Хотите?
— Мне кажется, вы ко мне несправедливы, —
сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что все склонны так думать; к тому же, может быть, он и не думал совсем, а только этого
хотел… ему хотелось в последний раз с людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень хорошие чувства, только как-то всё тут не так вышло; тут болезнь и еще что-то! Притом же у одних всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
Но всего тут ужаснее то, что она и сама, может быть, не знала того, что только мне
хочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелось сделать позорное дело, чтобы самой себе
сказать тут же: «Вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая тварь!» О, может быть, вы этого не поймете, Аглая!
— О нет, — задумчиво продолжал князь, не замечая тона вопроса, — я почти всё молчал. Я часто
хотел говорить, но я, право, не знал, что
сказать. Знаете, в иных случаях лучше совсем не говорить. О, я любил ее; о, очень любил… но потом… потом… потом она всё угадала…
— В семь часов; зашел ко мне мимоходом: я дежурю!
Сказал, что идет доночевывать к Вилкину, — пьяница такой есть один, Вилкин. Ну, иду! А вот и Лукьян Тимофеич… Князь
хочет спать, Лукьян Тимофеич; оглобли назад!
— Князь! Многоуважаемый князь! Не только деньги, но за этого человека я, так
сказать, даже жизнью… нет, впрочем, преувеличивать не
хочу, — не жизнью, но если, так
сказать, лихорадку, нарыв какой-нибудь или даже кашель, — то, ей-богу, готов буду перенести, если только за очень большую нужду; ибо считаю его за великого, но погибшего человека! Вот-с; не только деньги-с!
Видите, какой это человек-с: тут у него теперь одна слабость к этой капитанше, к которой без денег ему являться нельзя и у которой я сегодня намерен накрыть его, для его же счастия-с; но, положим, что не одна капитанша, а соверши он даже настоящее преступление, ну, там, бесчестнейший проступок какой-нибудь (
хотя он и вполне неспособен к тому), то и тогда, говорю я, одною благородною, так
сказать, нежностью с ним до всего дойдешь, ибо чувствительнейший человек-с!
Я, так
сказать, всю кровь мою за него готов хоть сейчас излить,
хотя согласитесь, что невоздержание и пьянство, и капитанша, и всё это, вместе взятое, могут до всего довести.