Неточные совпадения
Оказалось, что и
это было так: белокурый молодой человек тотчас
же и с необыкновенною поспешностью в
этом признался.
— Даром деньги на франкировку письма истратили. Гм… по крайней мере простодушны и искренны, а сие похвально! Гм… генерала
же Епанчина знаем-с, собственно потому, что человек общеизвестный; да и покойного господина Павлищева, который вас в Швейцарии содержал, тоже знавали-с, если только
это был Николай Андреевич Павлищев, потому что их два двоюродные брата. Другой доселе в Крыму, а Николай Андреевич, покойник, был человек почтенный и при связях, и четыре тысячи душ в свое время имели-с…
— Да… как
же это? — удивился до столбняка и чуть не выпучил глаза чиновник, у которого все лицо тотчас
же стало складываться во что-то благоговейное и подобострастное, даже испуганное, —
это того самого Семена Парфеновича Рогожина, потомственного почетного гражданина, что с месяц назад тому помре и два с половиной миллиона капиталу оставил?
— А ты откуда узнал, что он два с половиной миллиона чистого капиталу оставил? — перебил черномазый, не удостоивая и в
этот раз взглянуть на чиновника. — Ишь ведь! (мигнул он на него князю) и что только им от
этого толку, что они прихвостнями тотчас
же лезут? А
это правда, что вот родитель мой помер, а я из Пскова через месяц чуть не без сапог домой еду. Ни брат подлец, ни мать ни денег, ни уведомления, — ничего не прислали! Как собаке! В горячке в Пскове весь месяц пролежал.
—
Это вот всё так и есть, — мрачно и насупившись подтвердил Рогожин, — то
же мне и Залёжев тогда говорил.
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому
же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать
эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял ее.
— По-ку-рить? — с презрительным недоумением вскинул на него глаза камердинер, как бы все еще не веря ушам, — покурить? Нет, здесь вам нельзя покурить, а к тому
же вам стыдно и в мыслях
это содержать. Хе… чудно-с!
Вам
же все
это теперь объясняю, чтобы вы не сомневались, потому вижу, вы все еще беспокоитесь: доложите, что князь Мышкин, и уж в самом докладе причина моего посещения видна будет.
Что
же с душой в
эту минуту делается, до каких судорог ее доводят?
— Знаете ли что? — горячо подхватил князь, — вот вы
это заметили, и
это все точно так
же замечают, как вы, и машина для того выдумана, гильотина.
А мне тогда
же пришла в голову одна мысль: а что, если
это даже и хуже?
—
Это могло быть, но не иначе, как по вашему приглашению. Я
же, признаюсь, не остался бы и по приглашению, не почему-либо, а так… по характеру.
— То, стало быть, вставать и уходить? — приподнялся князь, как-то даже весело рассмеявшись, несмотря на всю видимую затруднительность своих обстоятельств. — И вот, ей-богу
же, генерал, хоть я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще как здесь люди живут, но так я и думал, что у нас непременно именно
это и выйдет, как теперь вышло. Что ж, может быть, оно так и надо… Да и тогда мне тоже на письмо не ответили… Ну, прощайте и извините, что обеспокоил.
— О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому хочется посмотреть, к чему я способен. Учился
же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при
этом очень много русских книг удалось прочесть.
— У вас
же такие славные письменные принадлежности, и сколько у вас карандашей, сколько перьев, какая плотная, славная бумага… И какой славный у вас кабинет! Вот
этот пейзаж я знаю;
это вид швейцарский. Я уверен, что живописец с натуры писал, и я уверен, что
это место я видел;
это в кантоне Ури…
— Да и я, брат, слышал, — подхватил генерал. — Тогда
же, после серег, Настасья Филипповна весь анекдот пересказывала. Да ведь дело-то теперь уже другое. Тут, может быть, действительно миллион сидит и… страсть. Безобразная страсть, положим, но все-таки страстью пахнет, а ведь известно, на что
эти господа способны, во всем хмелю!.. Гм!.. Не вышло бы анекдота какого-нибудь! — заключил генерал задумчиво.
В Гане что-то происходило особенное, когда он задавал
этот вопрос. Точно новая и особенная какая-то идея загорелась у него в мозгу и нетерпеливо засверкала в глазах его. Генерал
же, который искренно и простосердечно беспокоился, тоже покосился на князя, но как бы не ожидая много от его ответа.
— И, однако ж,
этого рода анекдоты могут происходить и не в несколько дней, а еще до вечера, сегодня
же, может, что-нибудь обернется, — усмехнулся генералу Ганя.
Притом
же ты человек… человек… одним словом, человек умный, и я на тебя понадеялся… а
это, в настоящем случае,
это…
это…
Ну, вот,
это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество не может идти, тут все прелесть, бисер, жемчуг;
это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот
же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк —
это наиопаснейшая вещь!
Для вас
же, князь,
это даже больше чем клад, во-первых, потому что вы будете не один, а, так сказать, в недрах семейства, а по моему взгляду, вам нельзя с первого шагу очутиться одним в такой столице, как Петербург.
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если она пожелает принять вас теперь
же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы
же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на
эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…
В половине
же первого накрывался стол в маленькой столовой, близ мамашиных комнат, и к
этому семейному и интимному завтраку являлся иногда и сам генерал, если позволяло время.
И однако
же, дело продолжало идти все еще ощупью. Взаимно и дружески, между Тоцким и генералом положено было до времени избегать всякого формального и безвозвратного шага. Даже родители всё еще не начинали говорить с дочерьми совершенно открыто; начинался как будто и диссонанс: генеральша Епанчина, мать семейства, становилась почему-то недовольною, а
это было очень важно. Тут было одно мешавшее всему обстоятельство, один мудреный и хлопотливый случай, из-за которого все дело могло расстроиться безвозвратно.
Эта новая женщина объявляла, что ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас
же и на ком угодно женится, но что она приехала не позволить ему
этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу».
Афанасий
же Иванович так дорожил своею славой по
этой части.
Он тотчас
же прибавил, что просьба
эта была бы, конечно, с его стороны нелепа, если б он не имел насчет ее некоторых оснований.
Он прибавил в пояснение, что
эта сумма все равно назначена уже ей в его завещании; одним словом, что тут вовсе не вознаграждение какое-нибудь… и что, наконец, почему
же не допустить и не извинить в нем человеческого желания хоть чем-нибудь облегчить свою совесть и т. д., и т. д., все, что говорится в подобных случаях на
эту тему.
Она благодарит Афанасия Ивановича за его деликатность, за то, что он даже и генералу об
этом не говорил, не только Гавриле Ардалионовичу, но, однако ж, почему
же и ему не знать об
этом заранее?
Генеральша была ревнива к своему происхождению. Каково
же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что
этот последний в роде князь Мышкин, о котором она уже что-то слышала, не больше как жалкий идиот и почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону.
— Пафнутий?
Это интересно; ну, что
же он?
— Дайте
же ему по крайней мере, maman, говорить, — остановила ее Александра. —
Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не идиот, — шепнула она Аглае.
— С тех пор я ужасно люблю ослов.
Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому что прежде их не видывал, и тотчас
же сам убедился, что
это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез
этого осла мне вдруг вся Швейцария стала нравиться, так что совершенно прошла прежняя грусть.
— Ничему не могу научить, — смеялся и князь, — я все почти время за границей прожил в
этой швейцарской деревне; редко выезжал куда-нибудь недалеко; чему
же я вас научу? Сначала мне было только нескучно; я стал скоро выздоравливать; потом мне каждый день становился дорог, и чем дальше, тем дороже, так что я стал
это замечать. Ложился спать я очень довольный, а вставал еще счастливее. А почему
это все — довольно трудно рассказать.
Вот тут-то, бывало, и зовет все куда-то, и мне все казалось, что если пойти все прямо, идти долго, долго и зайти вот за
эту линию, за ту самую, где небо с землей встречается, то там вся и разгадка, и тотчас
же новую жизнь увидишь, в тысячу раз сильней и шумней, чем у нас; такой большой город мне все мечтался, как Неаполь, в нем все дворцы, шум, гром, жизнь…
Потом, когда он простился с товарищами, настали те две минуты, которые он отсчитал, чтобы думать про себя; он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе, как можно скорее и ярче, что вот как
же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, — так кто
же?
— Да для чего
же вы про
это рассказали?
— Вы очень обрывисты, — заметила Александра, — вы, князь, верно, хотели вывести, что ни одного мгновения на копейки ценить нельзя, и иногда пять минут дороже сокровища. Все
это похвально, но позвольте, однако
же, как
же этот приятель, который вам такие страсти рассказывал… ведь ему переменили
же наказание, стало быть, подарили
же эту «бесконечную жизнь». Ну, что
же он с
этим богатством сделал потом? Жил ли каждую-то минуту «счетом»?
— Да, почему-нибудь да нельзя
же, — повторил князь, — мне самому
это казалось… А все-таки, как-то не верится…
— А какие, однако
же, вы храбрые, вот вы смеетесь, а меня так всё
это поразило в его рассказе, что я потом во сне видел, именно
эти пять минут видел…
— Видели? — вскричала Аглая. — Я бы должна была догадаться!
Это венчает все дело. Если видели, как
же вы говорите, что все время счастливо прожили? Ну, не правду ли я вам сказала?
— Значит, коль находят, что
это не женское дело, так тем самым хотят сказать (а стало быть, оправдать), что
это дело мужское. Поздравляю за логику. И вы так
же, конечно, думаете?
— О базельской картине вы непременно расскажете после, — сказала Аделаида, — а теперь растолкуйте мне картину из
этой казни. Можете передать так, как вы
это себе представляете? Как
же это лицо нарисовать? Так, одно лицо? Какое
же это лицо?
—
Это ровно за минуту до смерти, — с полною готовностию начал князь, увлекаясь воспоминанием и, по-видимому, тотчас
же забыв о всем остальном, — тот самый момент, когда он поднялся на лесенку и только что ступил на эшафот.
— Вы как кончите рассказывать, тотчас
же и застыдитесь того, что рассказали, — заметила вдруг Аглая. — Отчего
это?
Я их остановил, потому что уж
это было дурно; но тотчас
же в деревне все всё узнали, и вот тут и начали обвинять меня, что я испортил детей.
Дети тотчас
же узнали и почти все перебывали у ней в
этот день навестить ее; она лежала в своей постели одна-одинехонька.
Потом
же, во все
эти три года, я и понять не мог, как тоскуют и зачем тоскуют люди?
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. — Она, может быть, ответит… Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем
же мне послать?..
Это очень важно… Ужасно для меня важно…
Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть, были в
этом лице, и в то
же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное;
эти два контраста возбуждали как будто даже какое-то сострадание при взгляде на
эти черты.