Она чуть не умерла за меня от страха и укоров совести, когда я летал на Танкреде; теперь же, когда все было кончено и особенно когда она поймала, вместе с другими, мой взгляд, брошенный на m-me M*, мое смущение, мою внезапную краску, когда, наконец, удалось ей придать этому мгновению, по романтическому настроению своей легкодумной головки, какую-то новую, потаенную,
недосказанную мысль, — теперь, после всего этого, она пришла в такой восторг от моего «рыцарства», что бросилась ко мне и прижала меня к груди своей, растроганная, гордая за меня, радостная.
Раздались поцелуи, звонкие, но холодные поцелуи разлуки, напутственные,
недосказанные желания, обещания писать, последние, полусдавленные прощальные слова…
Но во всяком случае она не могла получить от подруг своих, Епанчиных, таких точных известий; были только намеки,
недосказанные слова, умолчания, загадки.
Слова Промптова пахнули на меня чем-то знакомым, хотя и
недосказанным; они напомнили мне о какой-то жгучей задаче, которую я постоянно стирался обойти, но от разрешения которой — я это смутно чувствовал — мне ни под каким видом не избавиться.