Неточные совпадения
Итак, мог же, стало быть, этот молодой человек иметь в себе столько самой прямой и обольстительной силы, чтобы привлечь такое чистое до
тех пор существо и,
главное, такое совершенно разнородное с собою существо, совершенно из другого мира и из другой земли, и на такую явную гибель?
Я так и прописываю это слово: «уйти в свою идею», потому что это выражение может обозначить почти всю мою
главную мысль —
то самое, для чего я живу на свете.
Но чуть увижу, что этот шаг, хотя бы и условный и малый, все-таки отдалит меня от
главного,
то тотчас же с ними порву, брошу все и уйду в свою скорлупу».
Главное, я был сбит
тем, что князь так закричал на меня три минуты назад, и все еще не знал: уходить мне или нет.
Но не
то смешно, когда я мечтал прежде «под одеялом», а
то, что и приехал сюда для него же, опять-таки для этого выдуманного человека, почти забыв мои
главные цели.
Ну пусть эти случаи даже слишком редки; все равно,
главным правилом будет у меня — не рисковать ничем, и второе — непременно в день хоть сколько-нибудь нажить сверх минимума, истраченного на мое содержание, для
того чтобы ни единого дня не прерывалось накопление.
Деньги, конечно, есть деспотическое могущество, но в
то же время и высочайшее равенство, и в этом вся
главная их сила.
Короче, я прямо вывожу, что, имея в уме нечто неподвижное, всегдашнее, сильное, которым страшно занят, — как бы удаляешься
тем самым от всего мира в пустыню, и все, что случается, проходит лишь вскользь, мимо
главного.
И кроме
того,
главное в
том, что имеешь всегда отговорку.
Однако сделалось по-моему: на
том же дворе, но в другом флигеле, жил очень бедный столяр, человек уже пожилой и пивший; но у жены его, очень еще не старой и очень здоровой бабы, только что помер грудной ребеночек и,
главное, единственный, родившийся после восьми лет бесплодного брака, тоже девочка и, по странному счастью, тоже Ариночка.
— Нельзя, Татьяна Павловна, — внушительно ответил ей Версилов, — Аркадий, очевидно, что-то замыслил, и, стало быть, надо ему непременно дать кончить. Ну и пусть его! Расскажет, и с плеч долой, а для него в
том и
главное, чтоб с плеч долой спустить. Начинай, мой милый, твою новую историю,
то есть я так только говорю: новую; не беспокойся, я знаю конец ее.
Главное, я все страстно мечтал, что вы вдруг войдете, я к вам брошусь и вы меня выведете из этого места и увезете к себе, в
тот кабинет, и опять мы поедем в театр, ну и прочее.
Главное, провозглашая о своей незаконнорожденности, что само собою уже клевета, ты
тем самым разоблачал тайну твоей матери и, из какой-то ложной гордости, тащил свою мать на суд перед первою встречною грязью.
А
главное — почтительность, эта скромная почтительность, именно
та почтительность, которая необходима для высшего равенства, мало
того, без которой, по-моему, не достигнешь и первенства.
— Знаете что, — сказал я, — вы говорите, что пришли,
главное, с
тем, чтобы мать подумала, что мы помирились. Времени прошло довольно, чтоб ей подумать; не угодно ли вам оставить меня одного?
А в-третьих, и
главное, если даже Версилов был и прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись снести пощечину,
то по крайней мере он увидит, что есть существо, до
того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже жизнь свою… несмотря на
то что с ним расстается навеки…
— Да уж по
тому одному не пойду, что согласись я теперь, что тогда пойду, так ты весь этот срок апелляции таскаться начнешь ко мне каждый день. А
главное, все это вздор, вот и все. И стану я из-за тебя мою карьеру ломать? И вдруг князь меня спросит: «Вас кто прислал?» — «Долгорукий». — «А какое дело Долгорукому до Версилова?» Так я должен ему твою родословную объяснять, что ли? Да ведь он расхохочется!
— Эх, ce petit espion. Во-первых, вовсе и не espion, потому что это я, я его настояла к князю поместить, а
то он в Москве помешался бы или помер с голоду, — вот как его аттестовали оттуда; и
главное, этот грубый мальчишка даже совсем дурачок, где ему быть шпионом?
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я только была в досаде, а
то бы умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я,
главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
«Скажет и сделает — вот ведь
главное, — прибавил Васин, — а между
тем тут совсем не сила убеждения, а лишь одна самая легкомысленная впечатлительность.
Кроме
того, есть характеры, так сказать, слишком уж обшарканные горем, долго всю жизнь терпевшие, претерпевшие чрезвычайно много и большого горя, и постоянного по мелочам и которых ничем уже не удивишь, никакими внезапными катастрофами и,
главное, которые даже перед гробом любимейшего существа не забудут ни единого из столь дорого доставшихся правил искательного обхождения с людьми.
К
тому же как нарочно и все способствовало: я необыкновенно скоро напал на случай и нашел квартиру совсем подходящую; про квартиру эту потом, а теперь окончу о
главном.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине:
то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых
главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
Так болтая и чуть не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне,
главное, ужасно нравилось
то, что Версилов так несомненно на меня давеча сердился, говорить и глядеть не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему старику князю. Признаюсь, эти два дня мне было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
Как, неужели все? Да мне вовсе не о
том было нужно; я ждал другого,
главного, хотя совершенно понимал, что и нельзя было иначе. Я со свечой стал провожать его на лестницу; подскочил было хозяин, но я, потихоньку от Версилова, схватил его изо всей силы за руку и свирепо оттолкнул. Он поглядел было с изумлением, но мигом стушевался.
Но
тем не менее знаю, что это бесчестно,
главное потому, что уж слишком благоразумно.
— Пожалуйста, без ваших хитростей и без пальцев, и
главное — без всяких аллегорий, а прямо к делу, не
то я сейчас уйду! — крикнул я опять в гневе.
То есть я и солгал, потому что документ был у меня и никогда у Крафта, но это была лишь мелочь, а в самом
главном я не солгал, потому что в
ту минуту, когда лгал,
то дал себе слово сжечь это письмо в
тот же вечер.
— Ты раскаиваешься? Это хорошо, — ответил он, цедя слова, — я и всегда подозревал, что у тебя игра — не
главное дело, а лишь вре-мен-ное уклонение… Ты прав, мой друг, игра — свинство, и к
тому же можно проиграться.
— Если б я зараньше сказал,
то мы бы с тобой только рассорились и ты меня не с такой бы охотою пускал к себе по вечерам. И знай, мой милый, что все эти спасительные заранее советы — все это есть только вторжение на чужой счет в чужую совесть. Я достаточно вскакивал в совесть других и в конце концов вынес одни щелчки и насмешки. На щелчки и насмешки, конечно, наплевать, но
главное в
том, что этим маневром ничего и не достигнешь: никто тебя не послушается, как ни вторгайся… и все тебя разлюбят.
— Но возможность,
главное — возможность только предположить вашу любовь к Катерине Николаевне! Простите, я все еще не выхожу из остолбенения. Я никогда, никогда не дозволял себе говорить с вами на эту или на подобную
тему…
Главное, он сумел сделать так, что я ничего не стыдился; иногда он вдруг останавливал меня на какой-нибудь подробности; часто останавливал и нервно повторял: «Не забывай мелочей,
главное — не забывай мелочей, чем мельче черта,
тем иногда она важнее».
Я, конечно, испытывал наслаждение чрезвычайное, но наслаждение это проходило чрез мучение; все это,
то есть эти люди, игра и,
главное, я сам вместе с ними, казалось мне страшно грязным.
Кроме этого,
главного, страдало и мелочное самолюбие: проигрыш унижал меня перед князем, перед Версиловым, хотя
тот ничего не удостоивал говорить, перед всеми, даже перед Татьяной, — так мне казалось, чувствовалось.
Главное, я тогда еще не знал наверно, что Афердов — вор; я тогда еще и фамилию его не знал, так что в
ту минуту действительно мог подумать, что я ошибся и что эти три сторублевые не были в числе
тех, которые мне сейчас отсчитали.
Главное свинство заключалось в
том, что я был в восторге.
В десять часов я намеревался отправиться к Стебелькову, и пешком. Матвея я отправил домой, только что
тот явился. Пока пил кофей, старался обдуматься. Почему-то я был доволен; вникнув мгновенно в себя, догадался, что доволен,
главное,
тем, что «буду сегодня в доме князя Николая Ивановича». Но день этот в жизни моей был роковой и неожиданный и как раз начался сюрпризом.
Главное, мне
то досадно, что, описывая с таким жаром свои собственные приключения, я
тем самым даю повод думать, что я и теперь такой же, каким был тогда.
В самом деле, может быть, все
главное именно тогда-то и определилось и сформулировалось в моем сердце; ведь не все же я досадовал и злился за
то только, что мне не несут бульону.
Главное, я сам был в такой же, как и он, лихорадке; вместо
того чтоб уйти или уговорить его успокоиться, а может, и положить его на кровать, потому что он был совсем как в бреду, я вдруг схватил его за руку и, нагнувшись к нему и сжимая его руку, проговорил взволнованным шепотом и со слезами в душе...
Упомяну лишь, что
главный характер их приемов состоял в
том, чтоб разузнать кой-какие секреты людей, иногда честнейших и довольно высокопоставленных; затем они являлись к этим лицам и грозили обнаружить документы (которых иногда совсем у них не было) и за молчание требовали выкуп.
Здесь опускаю одно обстоятельство, о котором лучше будет сказать впоследствии и в своем месте, но упомяну лишь о
том, что обстоятельство это наиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении о действительном существовании и,
главное, о ценности документа.
— Ах да, — произнес он голосом светского человека, и как бы вдруг припомнив, — ах да!
Тот вечер… Я слышал… Ну как ваше здоровье и как вы теперь сами после всего этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако, перейдем к
главному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной, и я…
— Нет, позвольте, это потом. Я,
главное, просил вас к себе, чтоб разъяснить вам насчет венчания. Венчание, вы знаете, произойдет здесь же в церкви, я уже говорил. На все это дано согласие, и они даже поощряют… Что же до Лизы,
то…
— Если б он на меня поднял руку,
то не ушел бы ненаказанный, и я бы не сидел теперь перед вами, не отомстив, — ответил я с жаром.
Главное, мне показалось, что она хочет меня для чего-то раздразнить, против кого-то возбудить (впрочем, известно — против кого); и все-таки я поддался.
— Nous vous rendons, — проговорил
тот, спрятал рубль и, вдруг повернувшись к дверям, с совершенно неподвижным и серьезным лицом, принялся колотить в них концом своего огромного грубого сапога и,
главное, без малейшего раздражения.
Нет, если в чем прав Ламберт, так в
том, что нынче всех этих дурачеств не требуется вовсе, а что нынче в наш век
главное — сам человек, а потом его деньги.
Художник изучает лицо и угадывает эту
главную мысль лица, хотя бы в
тот момент, в который он списывает, и не было ее вовсе в лице.
Тем самым я — настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее
главную мысль.
— Нет-с, уж наверно не воротился, да и не воротится, может, и совсем, — проговорила она, смотря на меня
тем самым вострым и вороватым глазом и точно так же не спуская его с меня, как в
то уже описанное мною посещение, когда я лежал больной. Меня,
главное, взорвало, что тут опять выступали их какие-то тайны и глупости и что эти люди, видимо, не могли обойтись без тайн и без хитростей.