Неточные совпадения
Браки дворовых, как известно, происходили во времена крепостного права с дозволения
господ, а иногда и прямо по распоряжению
их.
Да, действительно, я еще не смыслю, хотя сознаюсь в этом вовсе не из гордости, потому что знаю, до какой степени глупа в двадцатилетнем верзиле такая неопытность; только я скажу этому
господину, что
он сам не смыслит, и докажу
ему это.
При этом замечу, что Макар Иванович был настолько остроумен, что никогда не прописывал «
его высокородия достопочтеннейшего
господина Андрея Петровича» своим «благодетелем», хотя и прописывал неуклонно в каждом письме свой всенижайший поклон, испрашивая у
него милости, а на самого
его благословение Божие.
Меня тянуло в этот неизвестный океан еще и потому, что я прямо мог войти в
него властелином и
господином даже чужих судеб, да еще чьих!
— Ах, опоздал; у вас? Вы приобрели? — вдруг раздался подле меня голос
господина в синем пальто, видного собой и хорошо одетого.
Он опоздал.
Это, видите ли, — вдруг обратился
он ко мне одному (и признаюсь, если
он имел намерение обэкзаменовать во мне новичка или заставить меня говорить, то прием был очень ловкий с
его стороны; я тотчас это почувствовал и приготовился), — это, видите ли, вот
господин Крафт, довольно уже нам всем известный и характером и солидностью убеждений.
Видите,
господа, я
его не знал, но…
— Тут причина ясная:
они выбирают Бога, чтоб не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами не ведая, как это в
них делается: преклониться пред Богом не так обидно. Из
них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие верить; но желания
они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про
господина Версилова я думаю, что в
нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще
он меня заинтересовал.
Господа, неужели независимость мысли, хотя бы и самая малая, столь тяжела для вас? Блажен, кто имеет идеал красоты, хотя бы даже ошибочный! Но в свой я верую. Я только не так изложил
его, неумело, азбучно. Через десять лет, конечно, изложил бы лучше. А это сберегу на память.
Идея Бисмарка стала вмиг гениальною, а сам Бисмарк — гением; но именно подозрительна эта быстрота: я жду Бисмарка через десять лет, и увидим тогда, что останется от
его идеи, а может быть, и от самого
господина канцлера.
(Сделаю здесь необходимое нотабене: если бы случилось, что мать пережила
господина Версилова, то осталась бы буквально без гроша на старости лет, когда б не эти три тысячи Макара Ивановича, давно уже удвоенные процентами и которые
он оставил ей все целиком, до последнего рубля, в прошлом году, по духовному завещанию.
Он предугадал Версилова даже в то еще время.)
Хозяйка перекликалась с
ним тоненьким и веселеньким голоском, и уж по голосу слышалось, что посетитель ей давно знаком, уважаем ею и ценим, и как солидный гость и как веселый
господин.
Веселый
господин кричал и острил, но дело шло только о том, что Васина нет дома, что
он все никак не может застать
его, что это
ему на роду написано и что
он опять, как тогда, подождет, и все это, без сомнения, казалось верхом остроумия хозяйке.
Это был хорошо одетый
господин, очевидно у лучшего портного, как говорится, «по-барски», а между тем всего менее в
нем имелось барского, и, кажется, несмотря на значительное желание иметь.
Этого
господина я потом узнал гораздо больше и ближе, а потому поневоле представляю
его теперь уже более зазнамо, чем тогда, когда
он отворил дверь и вошел в комнату.
Он еще не успел и сесть, как мне вдруг померещилось, что это, должно быть, отчим Васина, некий
господин Стебельков, о котором я уже что-то слышал, но до того мельком, что никак бы не мог сказать, что именно: помнил только, что что-то нехорошее.
— У
господина Дергачева? — проговорил
он наконец.
— Нет-с, — поднял
он вверх обе брови, — это вы меня спросите про
господина Версилова! Что я вам говорил сейчас насчет основательности? Полтора года назад, из-за этого ребенка,
он бы мог усовершенствованное дельце завершить — да-с, а
он шлепнулся, да-с.
Я был убежден, что Васин считает этого
господина ни во что, но что объяви я то же мнение, и
он тотчас же с серьезным достоинством заступится и назидательно заметит, что это «человек практический, из людей теперешних деловых, и которого нельзя судить с наших общих и отвлеченных точек зрения».
Я не знаю, жена ли вы
ему, но знайте, что этот
господин вырезает газетные объявления, где на последние деньги публикуются гувернантки и учительницы, и ходит по этим несчастным, отыскивая бесчестной поживы и втягивая
их в беду деньгами.
— Вообще, я не мог многого извлечь из того, что говорил
господин Стебельков, — заключил я о Стебелькове, —
он как-то сбивчиво говорит… и как будто в
нем что-то такое легкомысленное…
А она бегала в адресный стол, узнала, где
господин Версилов живет, пришла: «Сегодня же, говорит, сейчас отнесу
ему деньги и в лицо шваркну;
он меня, говорит, оскорбить хотел, как Сафронов (это купец-то наш); только Сафронов оскорбил как грубый мужик, а этот как хитрый иезуит».
—
Господин Стебельков, — ввязался я вдруг, — причиной всему. Не было бы
его, ничего бы не вышло;
он подлил масла в огонь.
Главное,
господин Версилов погорячился и — излишне поторопился; ведь
он сам же сказал давеча, что мог бы отложить на целую неделю…
Они заговорили о семейных новостях; этот
господин когда-то знал мать князя, происходившую из известной фамилии.
Шагов сотню поручик очень горячился, бодрился и храбрился;
он уверял, что «так нельзя», что тут «из пятелтышки», и проч., и проч. Но наконец начал что-то шептать городовому. Городовой, человек рассудительный и видимо враг уличных нервностей, кажется, был на
его стороне, но лишь в известном смысле.
Он бормотал
ему вполголоса на
его вопросы, что «теперь уж нельзя», что «дело вышло» и что «если б, например, вы извинились, а
господин согласился принять извинение, то тогда разве…»
— Совершенно вас извиняю,
господин офицер, и уверяю вас, что вы со способностями. Действуйте так и в гостиной — скоро и для гостиной этого будет совершенно достаточно, а пока вот вам два двугривенных, выпейте и закусите; извините, городовой, за беспокойство, поблагодарил бы и вас за труд, но вы теперь на такой благородной ноге… Милый мой, — обратился
он ко мне, — тут есть одна харчевня, в сущности страшный клоак, но там можно чаю напиться, и я б тебе предложил… вот тут сейчас, пойдем же.
— Я с вами, князь, и к вам! — крикнул я, схватил полость и отмахнул ее, чтоб влезть в
его сани; но вдруг, мимо меня, в сани вскочил Дарзан, и кучер, вырвав у меня полость, запахнул
господ.
Служанка действовала с невыразимою медленностью, и это нарочно, как все служанки в таких случаях, когда приметят, что
они господам мешают при
них говорить.
В этих акциях
он тут — тоже какой-то участник, ездил потом от того
господина в Гамбурге ко мне, с пустяками разумеется, и я даже сам не знал, для чего, об акциях и помину не было…
Опускаю подробности и не привожу всю нить разговора, чтоб не утомлять. Смысл в том, что
он сделал мне предложение «познакомить
его с
господином Дергачевым, так как вы там бываете!»
И действительно, в два часа пополудни пожаловал к
нему один барон Р., полковник, военный,
господин лет сорока, немецкого происхождения, высокий, сухой и с виду очень сильный физически человек, тоже рыжеватый, как и Бьоринг, и немного только плешивый.
Мама стала просить
их обоих «не оставить сиротки, все равно
он что сиротка теперь, окажите благодеяние ваше…» — и она со слезами на глазах поклонилась
им обоим, каждому раздельно, каждому глубоким поклоном, именно как кланяются «из простых», когда приходят просить о чем-нибудь важных
господ.
Он убил того русского попа, сударь, вырвал
его рыжую бороду и продал парикмахеру на Кузнецком мосту, совсем рядом с магазином
господина Андрие, — вы, конечно, знаете: парижские новинки, модные изделия, белье, сорочки…
А
он смеется, сударь, это отвратительное и непостижимое чудовище смеется, и если бы все это устроилось не через
господина Андрие, никогда, никогда бы я не…
Ну так вот, прошлого лета, в Петровки, зашел я опять в ту пустынь — привел
Господь — и вижу, в келии
его стоит эта самая вещь — микроскоп, — за большие деньги из-за границы выписал.
А я в этот микроскоп, еще тридцать пять лет перед тем, смотрел у Александра Владимировича Малгасова,
господина нашего, дядюшки Андрея Петровичева по матери, от которого вотчина и отошла потом, по смерти
его, к Андрею Петровичу.
Барин был важный, большой генерал, и большую псовую охоту содержал, и я многие годы при
нем выжил тогда в ловчих.
Дал
он мне срок и спрашивает: «Ну, что, старик, теперь скажешь?» А я восклонился и говорю
ему: «Рече
Господь: да будет свет, и бысть свет», а
он вдруг мне на то: «А не бысть ли тьма?» И так странно сказал сие, даже не усмехнулся.
— Да и
господин Ламберт то же самое
им подтвердили.
—
Господин Ламберт-с.
Они Андрею Петровичу тоже изо всех сил подтверждали, что вы останетесь, и Анну Андреевну в том удостоверили.
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил
он, вздохнув, — но судья тут — един лишь
Господь, ибо
ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни о
нем к Богу; даже хотя бы ты и не знал
его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет о
нем.
— Нет-с, не с
господином Ламбертом, — так и угадал
он сразу, точно впрыгнул в мою душу своими глазами, — а с ихним братцем, действительным, молодым
господином Версиловым. Камер-юнкер ведь, кажется?
— Андрей Петрович, — прервала она с горькой усмешкой, — Андрей Петрович на мой прямой вопрос ответил мне тогда честным словом, что никогда не имел ни малейших намерений на Катерину Николаевну, чему я вполне и поверила, делая шаг мой; а между тем оказалось, что
он спокоен лишь до первого известия о каком-нибудь
господине Бьоринге.
— Тут не то! — вскричал я, — было мгновение, когда и я было поверил
его любви к этой женщине, но это не то… Да если б даже и то, то ведь, кажется, теперь
он уже мог бы быть совершенно спокоен… за отставкой этого
господина. — Какого
господина?
— Подлец! — заревел я на
него и вдруг замахнулся, но не опустил руки, — и твой
барин подлец! Доложи
ему это сейчас! — прибавил я и быстро вышел на лестницу.
И вот вдруг этот
господин встречается, когда я всего менее
его ожидал встретить;
он улыбается мне, снимает шляпу и совершенно дружески говорит: «Bonsoir».
Главное,
он не успел еще вникнуть: известили
его обо всем анонимно, как оказалось после (и об чем я упомяну потом), и
он налетел еще в том состоянии взбесившегося
господина, в котором даже и остроумнейшие люди этой национальности готовы иногда драться, как сапожники.