Позвольте-с: у меня был товарищ, Ламберт, который говорил мне еще шестнадцати лет, что когда он будет богат, то самое большое наслаждение его будет кормить хлебом и мясом собак, когда дети бедных
будут умирать с голоду; а когда им топить будет нечем, то он купит целый дровяной двор, сложит в поле и вытопит поле, а бедным ни полена не даст.
Неточные совпадения
Впрочем, у него, видите ли,
умер ребенок, то
есть, в сущности, две девочки, обе одна за другой, в скарлатине…
Что ж, он вдруг так
был убит, что все грустил, так грустил, что ходит и на него глядеть нельзя, — и кончил тем, что
умер, почти после полгода.
А между тем можно бы
было представить ему прекрасные выводы: что жизнь скоропостижна, что все смертны, представить из календаря статистику, сколько
умирает от скарлатины детей…
Девица
была больна всего две недели и
умерла.
Может
быть, даже обращусь в того нищего, который
умер на пароходе, с тою разницею, что в рубище моем не найдут ничего зашитого.
Так и
было вплоть, пока не сломался совсем на работе; починить нельзя
было;
умер в больнице.
Я, конечно, понял, что он вздумал надо мною насмехаться. Без сомнения, весь этот глупый анекдот можно
было и не рассказывать и даже лучше, если б он
умер в неизвестности; к тому же он отвратителен по своей мелочности и ненужности, хотя и имел довольно серьезные последствия.
— Да, какой-то дурачок, что, впрочем, не мешает ему стать мерзавцем. Я только
была в досаде, а то бы
умерла вчера со смеху: побледнел, подбежал, расшаркивается, по-французски заговорил. А в Москве Марья Ивановна меня о нем, как о гении, уверяла. Что несчастное письмо это цело и где-то находится в самом опасном месте — это я, главное, по лицу этой Марьи Ивановны заключила.
— Про это я ничего не знаю, — заключил Васин. — Лидия Ахмакова
умерла недели две спустя после своего разрешения; что тут случилось — не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что
был ребенок, и, кажется, сначала не поверил, что от него… Вообще, эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих пор.
Это никому не
будет известно, так и
умрет, но довольно и того, что это мне известно и что я в такую минуту
был способен на благороднейшее мгновение!
Старец же должен
быть доволен во всякое время, а
умирать должен в полном цвете ума своего, блаженно и благолепно, насытившись днями, воздыхая на последний час свой и радуясь, отходя, как колос к снопу, и восполнивши тайну свою.
— Он — не то, что прежде, — шепнул мне раз Версилов, — он прежде
был не совсем таков. Он скоро
умрет, гораздо скорее, чем мы думаем, и надо
быть готовым.
Он только что
умер, за минуту какую-нибудь до моего прихода. За десять минут он еще чувствовал себя как всегда. С ним
была тогда одна Лиза; она сидела у него и рассказывала ему о своем горе, а он, как вчера, гладил ее по голове. Вдруг он весь затрепетал (рассказывала Лиза), хотел
было привстать, хотел
было вскрикнуть и молча стал падать на левую сторону. «Разрыв сердца!» — говорил Версилов. Лиза закричала на весь дом, и вот тут-то они все и сбежались — и все это за минуту какую-нибудь до моего прихода.
— Как нет дома? — ворвался я в переднюю силой, — да
быть же не может! Макар Иванович
умер!
Нас таких в России, может
быть, около тысячи человек; действительно, может
быть, не больше, но ведь этого очень довольно, чтобы не
умирать идее.
Золотой век — мечта самая невероятная из всех, какие
были, но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы, для которой
умирали и убивались пророки, без которой народы не хотят жить и не могут даже и
умереть!
Муж Катерины Николаевны уже почти
умирал, по крайней мере уже обречен
был на смерть докторами.
Еще не веря себе, он поспешил
было давеча к маме — и что же: он вошел именно в ту минуту, когда она стала свободною и завещавший ее ему вчера старик
умер.
Похвалы его дворянству и слова его: «Je mourrai gentilhomme» [«Я
умру дворянином» (франц.).] — нимало меня не смущали: я осмыслил, какой это
был gentilhomme; это
был тип, отдающий все и становящийся провозвестником всемирного гражданства и главной русской мысли «всесоединения идей».
— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: «Приди с того света в день, когда я должен
буду умереть». — «Слушаю, ваше благородие», — сказал солдат и помер.
— Ты сомневаешься в моей любви? — горячо заговорил он. — Думаешь, что я медлю от боязни за себя, а не за тебя? Не оберегаю, как стеной, твоего имени, не бодрствую, как мать, чтоб не смел коснуться слух тебя… Ах, Ольга! Требуй доказательств! Повторю тебе, что если б ты с другим могла быть счастливее, я бы без ропота уступил права свои; если б надо
было умереть за тебя, я бы с радостью умер! — со слезами досказал он.
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие
были! Ямщикам скажи, что я
буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы
пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин
умрет со смеху…
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит человек! В жисть не
был в присутствии такой важной персоны, чуть не
умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если
умрет, то и так
умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно
было б с ними изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Не
будь такой оказии, // Не
умер бы Агап!
По осени у старого // Какая-то глубокая // На шее рана сделалась, // Он трудно
умирал: // Сто дней не
ел; хирел да сох, // Сам над собой подтрунивал: // — Не правда ли, Матренушка, // На комара корёжского // Костлявый я похож?