Неточные совпадения
Кроме нищеты, стояло нечто безмерно серьезнейшее, — не
говоря уже о том, что все еще была надежда выиграть процесс о наследстве, затеянный уже год у Версилова с
князьями Сокольскими, и Версилов мог получить в самом ближайшем будущем имение, ценностью в семьдесят, а может и несколько более тысяч.
Это именно была дочь
князя, та генеральша Ахмакова, молодая вдова, о которой я уже
говорил и которая была в жестокой вражде с Версиловым.
О вероятном прибытии дочери мой
князь еще не знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через неделю. Я же узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши письмо. Они хоть и шептались и
говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не слушать, когда увидел, что вдруг, при известии о приезде этой женщины, так взволновалась мать. Версилова дома не было.
Я
говорил об этом Версилову, который с любопытством меня выслушал; кажется, он не ожидал, что я в состоянии делать такие замечания, но заметил вскользь, что это явилось у
князя уже после болезни и разве в самое только последнее время.
По мере как я
говорил, у
князя изменялось лицо с игривого на очень грустное.
— Как, как вы сказали? — привязался я, — не от всякого можно… именно так! Не всякий стоит, чтобы на него обращать внимание, — превосходное правило! Именно я в нем нуждаюсь. Я это запишу. Вы,
князь,
говорите иногда премилые вещи.
В то время в выздоравливавшем
князе действительно,
говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке.
Андроников,
говорят, тогда же вразумил ее и отсоветовал; а впоследствии, когда
князь выздоровел совсем, то и нельзя уже было воротиться к этой идее; но письмо у Андроникова осталось.
—
Князь именно сегодня
говорил, что вы любитель неоперившихся девочек.
— Да? Так я и подумал. Вообразите же, то дело, про которое давеча здесь
говорил Версилов, — что помешало ему вчера вечером прийти сюда убедить эту девушку, — это дело вышло именно через это письмо. Версилов прямо, вчера же вечером, отправился к адвокату
князя Сокольского, передал ему это письмо и отказался от всего выигранного им наследства. В настоящую минуту этот отказ уже облечен в законную форму. Версилов не дарит, но признает в этом акте полное право
князей.
Так болтая и чуть не захлебываясь от моей радостной болтовни, я вытащил чемодан и отправился с ним на квартиру. Мне, главное, ужасно нравилось то, что Версилов так несомненно на меня давеча сердился,
говорить и глядеть не хотел. Перевезя чемодан, я тотчас же полетел к моему старику
князю. Признаюсь, эти два дня мне было без него даже немножко тяжело. Да и про Версилова он наверно уже слышал.
— Позвольте,
князь, — пролепетал я, отводя назад обе мои руки, — я вам должен сказать искренно — и рад, что
говорю при милом нашем
князе, — что я даже желал с вами встретиться, и еще недавно желал, всего только вчера, но совсем уже с другими целями.
Я был совершенно побежден; я видел несомненное прямодушие, которого в высшей степени не ожидал. Да и ничего подобного я не ожидал. Я что-то пробормотал в ответ и прямо протянул ему мои обе руки; он с радостью потряс их в своих руках. Затем отвел
князя и минут с пять
говорил с ним в его спальне.
Я же и свел его с
князем, но у них и без меня было довольно пунктов соединения (я
говорю об этих прежних историях за границей и проч.).
Вообще о
князе он как-то избегал тогда
говорить, как и вообще о всем насущном; но о
князе особенно.
— Развить? — сказал он, — нет, уж лучше не развивать, и к тому же страсть моя —
говорить без развития. Право, так. И вот еще странность: случись, что я начну развивать мысль, в которую верую, и почти всегда так выходит, что в конце изложения я сам перестаю веровать в излагаемое; боюсь подвергнуться и теперь. До свидания, дорогой
князь: у вас я всегда непростительно разболтаюсь.
С
князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно играли; но
князь даже вздрогнул, завидев его, я заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя дома,
говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
— О, наверно! — подошел к ним Дарзан, — мне вчера Дубасов
говорил; он всегда такие новости первый знает. Да и
князю следовало бы знать…
— Ах, поверьте,
князь, — открыто и добродушно обратился ко мне Дарзан, — я не от себя
говорю; если были толки, то не я их распустил.
— Об этой идее я, конечно, слышал, и знаю все; но я никогда не
говорил с
князем об этой идее. Я знаю только, что эта идея родилась в уме старого
князя Сокольского, который и теперь болен; но я никогда ничего не
говорил и в том не участвовал. Объявляя вам об этом единственно для объяснения, позволю вас спросить, во-первых: для чего вы-то со мной об этом заговорили? А во-вторых, неужели
князь с вами о таких вещах
говорит?
— Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь сижу и слушаю и допускаю
говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь
князь на Катерину Николаевну?
Он произвел на меня такое грязное и смутное впечатление, что, выйдя, я даже старался не думать и только отплевался. Идея о том, что
князь мог
говорить с ним обо мне и об этих деньгах, уколола меня как булавкой. «Выиграю и отдам сегодня же», — подумал я решительно.
Давеча
князь крикнул ему вслед, что не боится его вовсе: уж и в самом деле не
говорил ли Стебельков ему в кабинете об Анне Андреевне; воображаю, как бы я был взбешен на его месте.
— Даже
князь заметил, что вы очень часто заходите к Катерине Николаевне. Он вчера
говорил и смеялся, — сказала Анна Андреевна.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув на часы. Все время, пока я
говорил о
князе, она слушала меня потупившись, с какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его. Лиза слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась в разговор.
— Нет, это я ей передал, а слышал, как
говорил давеча Нащокин
князю Сергею Петровичу у него в гостях.
Я на прошлой неделе заговорила было с
князем — вым о Бисмарке, потому что очень интересовалась, а сама не умела решить, и вообразите, он сел подле и начал мне рассказывать, даже очень подробно, но все с какой-то иронией и с тою именно нестерпимою для меня снисходительностью, с которою обыкновенно
говорят «великие мужи» с нами, женщинами, если те сунутся «не в свое дело»…
Кроме этого, главного, страдало и мелочное самолюбие: проигрыш унижал меня перед
князем, перед Версиловым, хотя тот ничего не удостоивал
говорить, перед всеми, даже перед Татьяной, — так мне казалось, чувствовалось.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я знаю о связи Лизы с
князем, и видя, что я в то же время беру у
князя деньги, — как могли вы
говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я знаю все и беру у
князя за сестру деньги зазнамо!
Но вот что, — странно усмехнулся он вдруг, — я тебя, конечно, заинтересую сейчас одним чрезвычайным даже известием: если б твой
князь и сделал вчера свое предложение Анне Андреевне (чего я, подозревая о Лизе, всеми бы силами моими не допустил, entre nous soit dit [Между нами
говоря (франц.)]), то Анна Андреевна наверно и во всяком случае ему тотчас бы отказала.
Я запомнил себя в комнате Версилова, на его диване; помню вокруг меня лица Версилова, мамы, Лизы, помню очень, как Версилов
говорил мне о Зерщикове, о
князе, показывал мне какое-то письмо, успокоивал меня.
— Анна Андреевна уж как сожалеют про
князя Сергея Петровича, и Катерина Николаевна тоже-с, и все про него
говорят, что его оправдают, а того, Стебелькова, осудят…
— Ах, вот еще кто был, вас спрашивал — эта мамзель, француженка, мамзель Альфонсина де Вердень. Ах как поет хорошо и декламирует тоже прекрасно в стихах! Потихоньку к
князю Николаю Ивановичу тогда проезжала, в Царское, собачку,
говорит, ему продать редкую, черненькую, вся в кулачок…
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого
князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было
говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам скажу, — характер!
— Какие вы по-прежнему милые вещи
говорите,
князь, — воскликнул я, стараясь искренно рассмеяться.
— Ах да! Да что ж это я! — воскликнула она вдруг, ударяя себя по лбу, — да что ты
говоришь: старик
князь у вас на квартире? Да правда ли?