Неточные совпадения
Но, собственно, об
этом после.
Обо всем
этом после или не стоит.
Об
этом мне придется
после сказать, но здесь лишь замечу, что Макар Иванович не разваливался в гостиной на диванах, а скромно помещался где-нибудь за перегородкой.
Об
этом после, но замечу, что эта-то странность отношений к Версилову и поразила меня в его пользу.
Замечали за ним (хоть я и не заметил), что
после припадка в нем развилась какая-то особенная наклонность поскорее жениться и что будто бы он уже не раз приступал к
этой идее в
эти полтора года.
Я говорил об
этом Версилову, который с любопытством меня выслушал; кажется, он не ожидал, что я в состоянии делать такие замечания, но заметил вскользь, что
это явилось у князя уже
после болезни и разве в самое только последнее время.
Он как-то вдруг оборвал, раскис и задумался.
После потрясений (а потрясения с ним могли случаться поминутно, Бог знает с чего) он обыкновенно на некоторое время как бы терял здравость рассудка и переставал управлять собой; впрочем, скоро и поправлялся, так что все
это было не вредно. Мы просидели с минуту. Нижняя губа его, очень полная, совсем отвисла… Всего более удивило меня, что он вдруг упомянул про свою дочь, да еще с такою откровенностью. Конечно, я приписал расстройству.
Это все
после трех лет его за границей с ним произошло.
Все
это я уже
после сообразил и — не ошибся.
Впрочем, так буквально судить я тогда, вероятно, не мог;
это мне теперь кажется, что я тогда так судил, то есть уже
после события.
В чем тут состояла вся
эта игра, я и от Крафта не мог добиться, но о взаимной ненависти, возникшей между обоими
после их дружбы, все подтверждали.
Но отца
эта мысль испугала; он, по мере отвращения от Катерины Николавны, которую прежде очень любил, стал чуть не боготворить свою дочь, особенно
после удара.
Я повторяю: моя идея —
это стать Ротшильдом, стать так же богатым, как Ротшильд; не просто богатым, а именно как Ротшильд. Для чего, зачем, какие я именно преследую цели — об
этом будет
после. Сперва лишь докажу, что достижение моей цели обеспечено математически.
Очень доволен был и еще один молодой парень, ужасно глупый и ужасно много говоривший, одетый по-немецки и от которого весьма скверно пахло, — лакей, как я узнал
после;
этот с пившим молодым человеком даже подружился и при каждой остановке поезда поднимал его приглашением: «Теперь пора водку пить» — и оба выходили обнявшись.
Но следующая комнатка, откуда я ждал ее выхода, спальня, густо отделенная от
этой комнаты занавесью, состояла, как оказалось
после, буквально из одной кровати.
— Я тут ни при чем, — поспешил я отмахнуться и стал в сторонке, — я встретил
эту особу лишь у ворот; она вас разыскивала, и никто не мог ей указать. Я же по своему собственному делу, которое буду иметь удовольствие объяснить
после них…
Этот предсмертный дневник свой он затеял еще третьего дня, только что воротился в Петербург, еще до визита к Дергачеву;
после же моего ухода вписывал в него каждые четверть часа; самые же последние три-четыре заметки записывал в каждые пять минут.
— Про
это я ничего не знаю, — заключил Васин. — Лидия Ахмакова умерла недели две спустя
после своего разрешения; что тут случилось — не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что был ребенок, и, кажется, сначала не поверил, что от него… Вообще,
эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих пор.
— Тут вышло недоразумение, и недоразумение слишком ясное, — благоразумно заметил Васин. — Мать ее говорит, что
после жестокого оскорбления в публичном доме она как бы потеряла рассудок. Прибавьте обстановку, первоначальное оскорбление от купца… все
это могло случиться точно так же и в прежнее время, и нисколько, по-моему, не характеризует особенно собственно теперешнюю молодежь.
Одно только слово, — прокричал я, уже схватив чемодан, — если я сейчас к вам опять «кинулся на шею», то единственно потому, что, когда я вошел, вы с таким искренним удовольствием сообщили мне
этот факт и «обрадовались», что я успел вас застать, и
это после давешнего «дебюта»;
этим искренним удовольствием вы разом перевернули мое «юное сердце» опять в вашу сторону.
— Милый ты мой, мы с тобой всегда сходились. Где ты был? Я непременно хотел сам к тебе ехать, но не знал, где тебя найти… Потому что все же не мог же я к Версилову… Хотя теперь,
после всего
этого… Знаешь, друг мой: вот этим-то он, мне кажется, и женщин побеждал, вот этими-то чертами,
это несомненно…
— Ну, а вам надо сейчас же и размазать. Вы знаете, что она во вражде с Версиловым… ну и там все
это, ну вот и я взволновался: эх, оставим,
после!
Но несмотря даже на
это, я решился, и только не успел письма отправить, потому что час спустя
после вызова получил от него опять записку, в которой он просит меня извинить его, что обеспокоил, и забыть о вызове и прибавляет, что раскаивается в
этом «минутном порыве малодушия и эгоизма», — его собственные слова.
— Mon ami, как я рад, как я рад… Мы обо всем
этом после. Кстати, вот тут в портфеле у меня два письма: одно нужно завезти и объясниться лично, другое в банк — и там тоже…
Но хоть я и ждал его все
эти три дня и представлял себе почти беспрерывно, как он войдет, а все-таки никак не мог вообразить наперед, хоть и воображал из всех сил, о чем мы с ним вдруг заговорим
после всего, что произошло.
Знакомство
это, как мне известно было, только что завязалось,
после больших стараний князя; гость отдавал теперь визит, но, к несчастию, накрыл хозяина врасплох.
— О, я не вам! — быстро ответил я, но уж Стебельков непозволительно рассмеялся, и именно, как объяснилось
после, тому, что Дарзан назвал меня князем. Адская моя фамилия и тут подгадила. Даже и теперь краснею от мысли, что я, от стыда конечно, не посмел в ту минуту поднять
эту глупость и не заявил вслух, что я — просто Долгорукий.
Это случилось еще в первый раз в моей жизни. Дарзан в недоумении глядел на меня и на смеющегося Стебелькова.
Уверяю вас, что мне очень скучно бывает иногда в людях; особенно стало
это после заграницы и всех
этих наших семейных несчастий…
Я до сих пор не понимаю, что у него тогда была за мысль, но очевидно, он в ту минуту был в какой-то чрезвычайной тревоге (вследствие одного известия, как сообразил я
после). Но
это слово «он тебе все лжет» было так неожиданно и так серьезно сказано и с таким странным, вовсе не шутливым выражением, что я весь как-то нервно вздрогнул, почти испугался и дико поглядел на него; но Версилов поспешил рассмеяться.
—
Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно
после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
— Я
это знаю от нее же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра, что ли? Приписываю геморрою. Что дома? Ничего? Ты там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [
Это само собой разумеется (франц.).] Грустно как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже
после самой скверной прогулки. Право, иной раз лишний крюк по дождю сделаю, чтоб только подольше не возвращаться в
эти недра… И скучища же, скучища, о Боже!
В
эту минуту я вдруг заметил сзади меня князя и Дарзана: они только что вернулись с своего банка, и как узнал я
после, проигравшись там в пух.
— Вы меня измучили оба трескучими вашими фразами и все фразами, фразами, фразами! Об чести, например! Тьфу! Я давно хотел порвать… Я рад, рад, что пришла минута. Я считал себя связанным и краснел, что принужден принимать вас… обоих! А теперь не считаю себя связанным ничем, ничем, знайте
это! Ваш Версилов подбивал меня напасть на Ахмакову и осрамить ее… Не смейте же
после того говорить у меня о чести. Потому что вы — люди бесчестные… оба, оба; а вы разве не стыдились у меня брать мои деньги?
— Должно быть, она давно
эту идею питала и, уж конечно, художественно обработала ее со всех сторон, — лениво и раздельно продолжал он. — Я полагаю,
это произошло ровно час спустя
после посещения «князя Сережи». (Вот ведь некстати-то расскакался!) Она просто пришла к князю Николаю Ивановичу и сделала ему предложение.
В полк
этот я поступил, воротясь из-за границы,
после той встречи за границей с Андреем Петровичем.
И только
после известия, привезенного вчера Нащокиным, об
этом Бьоринге, я и решил отправиться к Анне Андреевне.
— И неужели же вы могли подумать, — гордо и заносчиво вскинул он вдруг на меня глаза, — что я, я способен ехать теперь,
после такого сообщения, к князю Николаю Ивановичу и у него просить денег! У него, жениха той невесты, которая мне только что отказала, — какое нищенство, какое лакейство! Нет, теперь все погибло, и если помощь
этого старика была моей последней надеждой, то пусть гибнет и
эта надежда!
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может,
после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может быть, мне надо будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…» И вот
эту мысль провел я в уме совсем машинально, не останавливаясь на ней нисколько.
Воспитанники уже с
после обеда разъехались по домам, но на
этот раз Ламберт остался на воскресенье, не знаю, почему за ним не прислали.
После девятидневного беспамятства я очнулся тогда возрожденный, но не исправленный; возрождение мое было, впрочем, глупое, разумеется если брать в обширном смысле, и, может быть, если б
это теперь, то было бы не так.
Итак, что до чувств и отношений моих к Лизе, то все, что было наружу, была лишь напускная, ревнивая ложь с обеих сторон, но никогда мы оба не любили друг друга сильнее, как в
это время. Прибавлю еще, что к Макару Ивановичу, с самого появления его у нас, Лиза,
после первого удивления и любопытства, стала почему-то относиться почти пренебрежительно, даже высокомерно. Она как бы нарочно не обращала на него ни малейшего внимания.
И я вдруг почувствовал, что не мог с моими силами отбиться от
этого круговорота, хоть я и сумел скрепиться, молчать и не расспрашивать Настасью Егоровну
после ее чудных рассказов!
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода
после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в
этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
Повторяю: было одно такое обстоятельство, через которое он почти не сомневался в успехе второго плана, но, как сказал уже я, объясню
это после.
— Ах да, — произнес он голосом светского человека, и как бы вдруг припомнив, — ах да! Тот вечер… Я слышал… Ну как ваше здоровье и как вы теперь сами
после всего
этого, Аркадий Макарович?.. Но, однако, перейдем к главному. Я, видите ли, собственно преследую три цели; три задачи передо мной, и я…
—
Это он, чтоб только получить деньги! Вы получите еще семь рублей, слышите,
после обеда — только дайте дообедать, не срамите, — проскрежетал ему Ламберт.
Постойте, я еще бокал выпью, — помните вы там одно место в конце, когда они — сумасшедший
этот старик и
эта прелестная тринадцатилетняя девочка, внучка его,
после фантастического их бегства и странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то готического средневекового собора, и
эта девочка какую-то тут должность получила, собор посетителям показывала…
—
Это потому, что ты
после обеда, а
это — милютинская лавка; мы устриц есть не будем, а я тебе дам шампанского…
Я, впрочем, не такая уж трусиха, не подумайте; но от
этого письма я ту ночь не спала, оно писано как бы какою-то больною кровью… и
после такого письма что ж еще остается?
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя идея оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце в картине Клода Лоррена, но
это был уже как бы последний день человечества.