Неточные совпадения
К тому
же у него были какие-то удивительные и неотразимые приемы, с которыми я не знал
что делать.
В мелочах
же, в каких-нибудь светских приемах, со мной Бог знает
что можно
сделать, и я всегда проклинаю в себе эту черту.
Положим,
что я употребил прием легкомысленный, но я это
сделал нарочно, в досаде, — и к тому
же сущность моего возражения была так
же серьезна, как была и с начала мира: «Если высшее существо, — говорю ему, — есть, и существует персонально, а не в виде разлитого там духа какого-то по творению, в виде жидкости,
что ли (потому
что это еще труднее понять), — то где
же он живет?» Друг мой, c'etait bête, [Это было глупо (франц.).] без сомнения, но ведь и все возражения на это
же сводятся.
Все,
что предполагал или
делал князь, во всей этой куче его родных и «ожидающих» тотчас
же возбуждало интерес и являлось событием, — тем более его внезапное пристрастие ко мне.
Как
же можно сказать человеку,
что нечего
делать?
В самом деле,
чего же я боялся и
что могли они мне
сделать какой бы там ни было диалектикой?
— Послушайте, — сказал я, озадаченный такою неожиданною новостью, —
что же я буду теперь с этим письмом
делать? Как мне поступить?
Сделал же это не прямо, а, «по обыкновению своему», наветами, наведениями и всякими извилинами, «на
что он великий мастер», выразился Крафт.
Сделаю предисловие: читатель, может быть, ужаснется откровенности моей исповеди и простодушно спросит себя: как это не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу не для издания; читателя
же, вероятно, буду иметь разве через десять лет, когда все уже до такой степени обозначится, пройдет и докажется,
что краснеть уж нечего будет. А потому, если я иногда обращаюсь в записках к читателю, то это только прием. Мой читатель — лицо фантастическое.
— Ничего я и не говорю про мать, — резко вступился я, — знайте, мама,
что я смотрю на Лизу как на вторую вас; вы
сделали из нее такую
же прелесть по доброте и характеру, какою, наверно, были вы сами, и есть теперь, до сих пор, и будете вечно…
— Подробности? Как достал? Да повторяю
же, я только и
делал,
что доставал о вас подробности, все эти девять лет.
И глупая веселость его и французская фраза, которая шла к нему как к корове седло,
сделали то,
что я с чрезвычайным удовольствием выспался тогда у этого шута.
Что же до Васина, то я чрезвычайно был рад, когда он уселся наконец ко мне спиной за свою работу. Я развалился на диване и, смотря ему в спину, продумал долго и о многом.
Потому
что, во всяком случае, можно было бы
сделать то
же самое, не обижая себя.
И хоть вы, конечно, может быть, и не пошли бы на мой вызов, потому
что я всего лишь гимназист и несовершеннолетний подросток, однако я все бы
сделал вызов, как бы вы там ни приняли и
что бы вы там ни
сделали… и, признаюсь, даже и теперь тех
же целей.
— Нет, не нахожу смешным, — повторил он ужасно серьезно, — не можете
же вы не ощущать в себе крови своего отца?.. Правда, вы еще молоды, потому
что… не знаю… кажется, не достигшему совершенных лет нельзя драться, а от него еще нельзя принять вызов… по правилам… Но, если хотите, тут одно только может быть серьезное возражение: если вы
делаете вызов без ведома обиженного, за обиду которого вы вызываете, то тем самым выражаете как бы некоторое собственное неуважение ваше к нему, не правда ли?
— А я все ждала,
что поумнеешь. Я выглядела вас всего с самого начала, Аркадий Макарович, и как выглядела, то и стала так думать: «Ведь он придет
же, ведь уж наверно кончит тем,
что придет», — ну, и положила вам лучше эту честь самому предоставить, чтоб вы первый-то
сделали шаг: «Нет, думаю, походи-ка теперь за мной!»
— Ах, Боже мой, да ты не торопись: это все не так скоро. Вообще
же, ничего не
делать всего лучше; по крайней мере спокоен совестью,
что ни в
чем не участвовал.
— Я это знаю от нее
же, мой друг. Да, она — премилая и умная. Mais brisons-là, mon cher. Мне сегодня как-то до странности гадко — хандра,
что ли? Приписываю геморрою.
Что дома? Ничего? Ты там, разумеется, примирился и были объятия? Cela va sanà dire. [Это само собой разумеется (франц.).] Грустно как-то к ним иногда бывает возвращаться, даже после самой скверной прогулки. Право, иной раз лишний крюк по дождю
сделаю, чтоб только подольше не возвращаться в эти недра… И скучища
же, скучища, о Боже!
Владей он тогда собой более, именно так, как до той минуты владел, он не
сделал бы мне этого вопроса о документе; если
же сделал, то наверно потому,
что сам был в исступлении.
Что ж она могла
сделать в давешнем положении и как
же ее за это винить?
Боже мой! — воскликнул я вдруг, мучительно краснея, — а сам-то, сам-то
что я сейчас
сделал: разве я не потащил ее перед ту
же Татьяну, разве я не рассказал
же сейчас все Версилову?
Ну-с,
что же я тогда
сделал, я, тысячелетний князь?
— Я не послал письма. Она решила не посылать. Она мотивировала так: если пошлю письмо, то, конечно,
сделаю благородный поступок, достаточный, чтоб смыть всю грязь и даже гораздо больше, но вынесу ли его сам? Ее мнение было то,
что и никто бы не вынес, потому
что будущность тогда погибла и уже воскресение к новой жизни невозможно. И к тому
же, добро бы пострадал Степанов; но ведь он
же был оправдан обществом офицеров и без того. Одним словом — парадокс; но она удержала меня, и я ей отдался вполне.
Выскочи русский человек чуть-чуть из казенной, узаконенной для него обычаем колеи — и он сейчас
же не знает,
что делать.
— Нет, я предложения не
делал совсем, но лишь потому,
что не успел; она сама предупредила меня, — не в прямых, конечно, словах, но, однако
же, в слишком прозрачных и ясных дала мне «деликатно» понять,
что идея эта впредь невозможна.
— Но какая
же ненависть! Какая ненависть! — хлопнул я себя по голове рукой, — и за
что, за
что? К женщине!
Что она ему такое
сделала?
Что такое у них за сношения были,
что такие письма можно писать?
Странно, во мне всегда была, и, может быть, с самого первого детства, такая черта: коли уж мне
сделали зло, восполнили его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут
же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня, так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать,
что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас
же сам вошел тогда в роль лакея.
Доказательств у них не было ни малейших, и молодой человек про это знал отлично, да и сами они от него не таились; но вся ловкость приема и вся хитрость расчета состояла в этом случае лишь в том соображении,
что уведомленный муж и без всяких доказательств поступит точно так
же и
сделает те
же самые шаги, как если б получил самые математические доказательства.
Он
сделал ей страшную сцену и оскорбил ее так,
что она было решилась порвать с ним тут
же все отношения.
Дела
же своего твердо держись и не сдавай через всякое малодушие;
делай же постепенно, не бросаясь и не кидаясь; ну, вот и все,
что тебе надо.
Они все сидели наверху, в моем «гробе». В гостиной
же нашей, внизу, лежал на столе Макар Иванович, а над ним какой-то старик мерно читал Псалтирь. Я теперь ничего уже не буду описывать из не прямо касающегося к делу, но замечу лишь,
что гроб, который уже успели
сделать, стоявший тут
же в комнате, был не простой, хотя и черный, но обитый бархатом, а покров на покойнике был из дорогих — пышность не по старцу и не по убеждениям его; но таково было настоятельное желание мамы и Татьяны Павловны вкупе.
— Был, поклонился ему и помолился о нем. Какой спокойный, благообразный лик у него, мама! Спасибо вам, мама,
что не пожалели ему на гроб. Мне сначала это странно показалось, но тотчас
же подумал,
что и сам то
же бы
сделал.
Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда своевременно конфискован в Царское Село, так
что известие о его браке с Анной Андреевной не могло распространиться в свете и было на время потушено, так сказать, в самом зародыше, но, однако
же, слабый старичок, с которым все можно было
сделать, ни за
что на свете не согласился бы отстать от своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
— Я знаю,
что вы можете мне
сделать множество неприятностей, — проговорила она, как бы отмахиваясь от его слов, — но я пришла не столько затем, чтобы уговорить вас меня не преследовать, сколько, чтоб вас самого видеть. Я даже очень желала вас встретить уже давно, сама… Но я встретила вас такого
же, как и прежде, — вдруг прибавила она, как бы увлеченная особенною и решительною мыслью и даже каким-то странным и внезапным чувством.
—
Что бы вы ни говорили, я не могу, — произнес я с видом непоколебимого решения, — я могу только заплатить вам такою
же искренностью и объяснить вам мои последние намерения: я передам, в самом непродолжительном времени, это роковое письмо Катерине Николаевне в руки, но с тем, чтоб из всего, теперь случившегося, не
делать скандала и чтоб она дала заранее слово,
что не помешает вашему счастью. Вот все,
что я могу
сделать.
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут
же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно, взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к князю, там помирить враждующих женщин, воскресить князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня
же,
сделать всех счастливыми, так
что оставались бы лишь один Версилов и мама.
Я решил, несмотря на все искушение,
что не обнаружу документа, не
сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе,
что завтра
же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не скажу ни слова и уйду от нее навсегда…
Обо всем
же том,
что произойдет со мной завтра здесь, как меня поставят перед начальством и
что со мной
сделают, — я почти и думать забыл.