Неточные совпадения
Он сам, этот мрачный и закрытый человек,
с тем милым простодушием, которое
он черт знает откуда брал (точно из кармана), когда видел, что это необходимо, —
он сам говорил мне, что тогда
он был весьма «глупым молодым щенком» и не то что сентиментальным, а так, только что прочел «Антона Горемыку» и «Полиньку Сакс» — две литературные вещи, имевшие необъятное цивилизующее влияние на тогдашнее подрастающее поколение наше.
— Cher, cher enfant! — восклицал
он, целуя меня и обнимая (признаюсь, я сам было заплакал
черт знает
с чего, хоть мигом воздержался, и даже теперь, как пишу, у меня краска в лице), — милый друг, ты мне теперь как родной; ты мне в этот месяц стал как кусок моего собственного сердца!
Почти ни одной наружной
черты сходства
с Версиловым, а между тем, каким-то чудом, необыкновенное сходство
с ним в выражении физиономии.
Я крепко пожал руку Васина и добежал до Крафта, который все шел впереди, пока я говорил
с Васиным. Мы молча дошли до
его квартиры; я не хотел еще и не мог говорить
с ним. В характере Крафта одною из сильнейших
черт была деликатность.
Опять-таки, я давно уже заметил в себе
черту, чуть не
с детства, что слишком часто обвиняю, слишком наклонен к обвинению других; но за этой наклонностью весьма часто немедленно следовала другая мысль, слишком уже для меня тяжелая: «Не я ли сам виноват вместо
них?» И как часто я обвинял себя напрасно!
— Милый ты мой, мы
с тобой всегда сходились. Где ты был? Я непременно хотел сам к тебе ехать, но не знал, где тебя найти… Потому что все же не мог же я к Версилову… Хотя теперь, после всего этого… Знаешь, друг мой: вот этим-то
он, мне кажется, и женщин побеждал, вот этими-то
чертами, это несомненно…
Я уже догнал
их, но остановился на секунду перед швейцаром и сунул
ему в руку три полуимпериала,
черт знает зачем;
он поглядел на меня
с недоумением и даже не поблагодарил.
— И
черт знает, что вам вздумалось отдавать? — повернулся
он вдруг ко мне
с страшным вызовом в лице.
— Ваша жена…
черт… Если я сидел и говорил теперь
с вами, то единственно
с целью разъяснить это гнусное дело, —
с прежним гневом и нисколько не понижая голоса продолжал барон. — Довольно! — вскричал
он яростно, — вы не только исключены из круга порядочных людей, но вы — маньяк, настоящий помешанный маньяк, и так вас аттестовали! Вы снисхождения недостойны, и объявляю вам, что сегодня же насчет вас будут приняты меры и вас позовут в одно такое место, где вам сумеют возвратить рассудок… и вывезут из города!
Странно, во мне всегда была, и, может быть,
с самого первого детства, такая
черта: коли уж мне сделали зло, восполнили
его окончательно, оскорбили до последних пределов, то всегда тут же являлось у меня неутолимое желание пассивно подчиниться оскорблению и даже пойти вперед желаниям обидчика: «Нате, вы унизили меня, так я еще пуще сам унижусь, вот смотрите, любуйтесь!» Тушар бил меня и хотел показать, что я — лакей, а не сенаторский сын, и вот я тотчас же сам вошел тогда в роль лакея.
— Ах
черт… Чего
он! — ворчит
с своей кровати Ламберт, — постой, я тебе! Спать не дает… —
Он вскакивает наконец
с постели, подбегает ко мне и начинает рвать
с меня одеяло, но я крепко-крепко держусь за одеяло, в которое укутался
с головой.
Напротив, как бы рассмотрев меня всего, до последней
черты, в эти пять или десять секунд молчания,
он вдруг улыбнулся и даже тихо и неслышно засмеялся, и хоть смех прошел скоро, но светлый, веселый след
его остался в
его лице и, главное, в глазах, очень голубых, лучистых, больших, но
с опустившимися и припухшими от старости веками, и окруженных бесчисленными крошечными морщинками.
Не могу выразить того,
с каким сильным чувством
он выговорил это. Чрезвычайная грусть, искренняя, полнейшая, выразилась в
чертах его. Удивительнее всего было то, что
он смотрел как виноватый: я был судья, а
он — преступник. Все это доконало меня.
Он убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести на размышления. Я нарочно не опускаю ни малейшей
черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что каждая черточка вошла потом в окончательный букет, где и нашла свое место, в чем и уверится читатель. А что тогда
они действительно сбивали меня
с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять в
их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне старое. Но продолжаю.
Черт меня дернул разгорячиться перед
ним до того, что я, кончая речь и
с наслаждением отчеканивая слова и возвышая все более и более голос, вошел вдруг в такой жар, что всунул эту совсем ненужную подробность о том, то передам документ через Татьяну Павловну и у нее на квартире!
На этот счет
он был рыцарем; так что рано или поздно
он вдруг мог встать и приступить к исполнению своего намерения
с неудержимою силой, что весьма и весьма случается именно
с слабыми характерами, ибо у
них есть такая
черта, до которой не надобно доводить
их.
— Ну что, если мы встретимся когда-нибудь совсем друзьями и будем вспоминать и об этой сцене
с светлым смехом? — проговорил
он вдруг; но все
черты лица
его дрожали, как у человека, одержимого припадком.
Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что
он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь…
черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это
с их стороны хорошая
черта, что
они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Черты лица
его грубы и жестки, как у всякого, начавшего тяжелую службу
с низших чинов.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за
ним, но, оборотившись, говорит
с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как
черт знает что такое. (Уходит; за
ним Бобчинский.)
Спустили
с возу дедушку. // Солдат был хрупок на ноги, // Высок и тощ до крайности; // На
нем сюртук
с медалями // Висел, как на шесте. // Нельзя сказать, чтоб доброе // Лицо имел, особенно // Когда сводило старого — //
Черт чертом! Рот ощерится. // Глаза — что угольки!