Неточные совпадения
— Я вам, Алена Ивановна, может
быть, на днях, еще одну вещь принесу… серебряную… хорошую… папиросочницу одну… вот как от приятеля ворочу… — Он смутился и
замолчал.
Мармеладов
замолчал, как будто голос у него пресекся. Потом вдруг поспешно налил,
выпил и крякнул.
Вдруг послышалось, что в комнате, где
была старуха, ходят. Он остановился и притих, как мертвый. Но все
было тихо, стало
быть померещилось. Вдруг явственно послышался легкий крик или как будто кто-то тихо и отрывисто простонал и
замолчал. Затем опять мертвая тишина, с минуту или с две. Он сидел на корточках у сундука и ждал, едва переводя дух, но вдруг вскочил, схватил топор и выбежал из спальни.
— Ни-че-го! — как-то особенно проговорил Илья Петрович. Никодим Фомич хотел
было еще что-то присовокупить, но, взглянув на письмоводителя, который тоже очень пристально смотрел на него,
замолчал. Все вдруг
замолчали. Странно
было.
Разумихин энергически ругнул
было нумер, но, вспомнив про Лужина,
замолчал, сконфузился и ужасно обрадовался, когда вопросы Пульхерии Александровны посыпались, наконец, сряду без перерыву.
— Совсем тебе не надо, оставайся! Зосимов ушел, так и тебе надо. Не ходи… А который час?
Есть двенадцать? Какие у тебя миленькие часы, Дуня! Да что вы опять
замолчали? Все только я да я говорю…
Оба
замолчали. Разумихин
был более чем в восторге, и Раскольников с отвращением это чувствовал. Тревожило его и то, что Разумихин сейчас говорил о Порфирии.
Катерина Ивановна, которая действительно
была расстроена и очень устала и которой уже совсем надоели поминки, тотчас же «отрезала» Амалии Ивановне, что та «мелет вздор» и ничего не понимает; что заботы об ди веше дело кастелянши, а не директрисы благородного пансиона; а что касается до чтения романов, так уж это просто даже неприличности, и что она просит ее
замолчать.
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел
было что-то ей возразить, но презрительно
замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не вошь
был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
Раскольников грустно
замолчал и поник головой; он долго думал и, наконец, опять усмехнулся, но улыбка его
была уже кроткая и грустная.
А ведь, пожалуй, и перемолола бы меня как-нибудь…» Он опять
замолчал и стиснул зубы: опять образ Дунечки появился пред ним точь-в-точь как
была она, когда, выстрелив в первый раз, ужасно испугалась, опустила револьвер и, помертвев, смотрела на него, так что он два раза успел бы схватить ее, а она и руки бы не подняла в защиту, если б он сам ей не напомнил.
Вся казарма, доселе смеявшаяся его шуткам, закричала, как один человек, и разбойник принужден
был замолчать; не от негодования закричала казарма, а так, потому что не надо было про это говорить; потому что говорить про это не принято.
Так, например, когда я объяснил одному из них, что для них же будет хуже, ежели мир обратится в пустыню, ибо некого будет усмирять и даже некому будет готовить им кушанье, то он, с невероятным апломбом, ответил мне: «Тем лучше! мы будем ездить друг к другу и играть в карты, а обедать будем ходить в рестораны!» И я опять вынужден
был замолчать, ибо какая же возможность поколебать эту непреоборимую веру в какое-то провиденциальное назначение помпадуров, которая ни перед чем не останавливается и никаких невозможностей не признает!
Неточные совпадения
Алексей Александрович с испуганным и виноватым выражением остановился и хотел незаметно уйти назад. Но, раздумав, что это
было бы недостойно, он опять повернулся и, кашлянув, пошел к спальне. Голоса
замолкли, и он вошел.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов и
были причиной всего зла в России, что тогда уже близко
было к концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович
замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
— Я хотел… — Он
замолчал было, но вдруг, вспомнив Кити и всё, что
было, решительно глядя ему в глаза, сказал: — я велел вам закладывать лошадей.
Но говорившие
замолкли, и неприличный вопрос его
был услышан.
Кити
замолчала, не потому, что ей нечего
было говорить; но она и отцу не хотела открыть свои тайные мысли.