Неточные совпадения
Молодой человек спорить не стал и взял деньги. Он смотрел на старуху и не спешил уходить, точно ему еще хотелось что-то сказать или сделать, но
как будто он и сам не
знал, что именно…
Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в то время,
как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не
знал, куда деться от тоски своей.
Потому,
как если Соня не накормила, то… уж не
знаю что! не
знаю!
— Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее
знает, из
каких, а не похоже, чтоб по ремеслу.
Подле бабушкиной могилы, на которой была плита, была и маленькая могилка его меньшого брата, умершего шести месяцев и которого он тоже совсем не
знал и не мог помнить: но ему сказали, что у него был маленький брат, и он каждый раз,
как посещал кладбище, религиозно и почтительно крестился над могилкой, кланялся ей и целовал ее.
— Да что же это я! — продолжал он, восклоняясь опять и
как бы в глубоком изумлении, — ведь я
знал же, что я этого не вынесу, так чего ж я до сих пор себя мучил? Ведь еще вчера, вчера, когда я пошел делать эту… пробу, ведь я вчера же понял совершенно, что не вытерплю… Чего ж я теперь-то? Чего ж я еще до сих пор сомневался? Ведь вчера же, сходя с лестницы, я сам сказал, что это подло, гадко, низко, низко… ведь меня от одной мысли наяву стошнило и в ужас бросило…
Раскольников тут уже прошел и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом,
как будто мороз прошел по спине его. Он
узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно
узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.
Конечно, если бы даже целые годы приходилось ему ждать удобного случая, то и тогда, имея замысел, нельзя было рассчитывать наверное на более очевидный шаг к успеху этого замысла,
как тот, который представлялся вдруг сейчас. Во всяком случае, трудно было бы
узнать накануне и наверно, с большею точностию и с наименьшим риском, без всяких опасных расспросов и разыскиваний, что завтра, в таком-то часу, такая-то старуха, на которую готовится покушение, будет дома одна-одинехонька.
— Да черт их
знает, замок чуть не разломал, — отвечал Кох. — А вы
как меня изволите
знать?
Он очень хорошо
знал, он отлично хорошо
знал, что они в это мгновение уже в квартире, что очень удивились, видя, что она отперта, тогда
как сейчас была заперта, что они уже смотрят на тела и что пройдет не больше минуты,
как они догадаются и совершенно сообразят, что тут только что был убийца и успел куда-нибудь спрятаться, проскользнуть мимо них, убежать; догадаются, пожалуй, и о том, что он в пустой квартире сидел, пока они вверх проходили.
— Илья Петрович! — начал было письмоводитель заботливо, но остановился выждать время, потому что вскипевшего поручика нельзя было удержать иначе,
как за руки, что он
знал по собственному опыту.
Наконец, пришло ему в голову, что не лучше ли будет пойти куда-нибудь на Неву? Там и людей меньше, и незаметнее, и во всяком случае удобнее, а главное — от здешних мест дальше. И удивился он вдруг:
как это он целые полчаса бродил в тоске и тревоге, и в опасных местах, а этого не мог раньше выдумать! И потому только целые полчаса на безрассудное дело убил, что так уже раз во сне, в бреду решено было! Он становился чрезвычайно рассеян и забывчив и
знал это. Решительно надо было спешить!
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то
каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не
знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это
как же?»
Да, это так; это все так. Он, впрочем, это и прежде
знал, и совсем это не новый вопрос для него; и когда ночью решено было в воду кинуть, то решено было безо всякого колебания и возражения, а так,
как будто так тому и следует быть,
как будто иначе и быть невозможно… Да, он это все
знал и все помнил; да чуть ли это уже вчера не было так решено, в ту самую минуту, когда он над сундуком сидел и футляры из него таскал… А ведь так!..
Вдруг Раскольников затрепетал,
как лист: он
узнал этот голос; это был голос Ильи Петровича.
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей вам вручить-с, так
как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
— Слышите: купца Вахрушина
знает! — вскричал Разумихин. —
Как же не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю, что и вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
— Еще бы; а вот генерала Кобелева никак не могли там при мне разыскать. Ну-с, долго рассказывать. Только
как я нагрянул сюда, тотчас же со всеми твоими делами познакомился; со всеми, братец, со всеми, все
знаю; вот и она видела: и с Никодимом Фомичом познакомился, и Илью Петровича мне показывали, и с дворником, и с господином Заметовым, Александром Григорьевичем, письмоводителем в здешней конторе, а наконец, и с Пашенькой, — это уж был венец; вот и она
знает…
А ну
как уж
знают и только прикидываются, дразнят, покуда лежу, а там вдруг войдут и скажут, что все давно уж известно и что они только так…
— Ох уж эти брюзгливые! Принципы!.. и весь-то ты на принципах,
как на пружинах; повернуться по своей воле не смеет; а по-моему, хорош человек, — вот и принцип, и
знать я ничего не хочу. Заметов человек чудеснейший.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь
как сначала они забрали и заподозрили этих,
как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу!
Как это все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж
знаешь, еще до болезни случилось, ровно накануне того,
как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
— А
знаешь что, Разумихин? Посмотрю я на тебя:
какой ты, однако же, хлопотун, — заметил Зосимов.
Ну, конечно, бабушкин сон рассказывает, врет,
как лошадь, потому я этого Душкина
знаю, сам он закладчик и краденое прячет, и тридцатирублевую вещь не для того, чтоб «преставить», у Миколая подтибрил.
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и
зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они,
как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
— Это доказано, — отвечал Разумихин, нахмурясь и
как бы нехотя. — Кох
узнал вещь и закладчика указал, а тот положительно доказал, что вещь точно его.
— В самом серьезном, так сказать, в самой сущности дела, — подхватил Петр Петрович,
как бы обрадовавшись вопросу. — Я, видите ли, уже десять лет не посещал Петербурга. Все эти наши новости, реформы, идеи — все это и до нас прикоснулось в провинции; но чтобы видеть яснее и видеть все, надобно быть в Петербурге. Ну-с, а моя мысль именно такова, что всего больше заметишь и
узнаешь, наблюдая молодые поколения наши. И признаюсь: порадовался…
Он только чувствовал и
знал, что надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть
как бы то ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом,
как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю,
как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый падает, совсем прямо, без ветру,
знаете? а сквозь него фонари с газом блистают…
— Нет уж, это что же, — вдруг заметила одна из группы, качая головой на Дуклиду. — Это уж я и не
знаю,
как это так просить! Я бы, кажется, от одной только совести провалилась…
— Это я
знаю, что вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А
знаете, Разумихин от вас без ума, говорит, что вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж
как бы, кажется, не понять — дело ясное… а?
А
как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы по кредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, «перемените, пожалуйста», — да до седьмого поту конторщика бы довел, так что он меня
как и с рук-то сбыть уж не
знал бы!
— Вы, кажется, разлакомились и хотите
узнать,
как бы я и тут поступил? — спросил он с неудовольствием.
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову
как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он
знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово,
как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
— Нечего связываться, — решил большой дворник. —
Как есть выжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься…
Знаем!
Впрочем, кучер был не очень уныл и испуган. Видно было, что экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились,
как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и в больницу. Никто не
знал его имени.
Полицейские были довольны, что
узнали, кто раздавленный. Раскольников назвал и себя, дал свой адрес и всеми силами,
как будто дело шло о родном отце, уговаривал перенести поскорее бесчувственного Мармеладова в его квартиру.
Но он с неестественным усилием успел опереться на руке. Он дико и неподвижно смотрел некоторое время на дочь,
как бы не
узнавая ее. Да и ни разу еще он не видал ее в таком костюме. Вдруг он
узнал ее, приниженную, убитую, расфранченную и стыдящуюся, смиренно ожидающую своей очереди проститься с умирающим отцом. Бесконечное страдание изобразилось в лице его.
С этого вечера, когда я
узнал,
как он всем вам был предан и
как особенно вас, Катерина Ивановна, уважал и любил, несмотря на свою несчастную слабость, с этого вечера мы и стали друзьями…
— Он Лидочку больше всех нас любил, — продолжала она очень серьезно и не улыбаясь, уже совершенно
как говорят большие, — потому любил, что она маленькая, и оттого еще, что больная, и ей всегда гостинцу носил, а нас он читать учил, а меня грамматике и закону божию, — прибавила она с достоинством, — а мамочка ничего не говорила, а только мы
знали, что она это любит, и папочка
знал, а мамочка меня хочет по-французски учить, потому что мне уже пора получить образование.
Да он и сам не
знал; ему,
как хватавшемуся за соломинку, вдруг показалось, что и ему «можно жить, что есть еще жизнь, что не умерла его жизнь вместе с старой старухой».
—
Знаешь, что мне сейчас Зосимов шепнул,
как мы выходили, — брякнул Разумихин, только что они вышли на улицу.
— То есть не в сумасшедшие. Я, брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует;
зная все обстоятельства… и
как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я, брат, пьян немного, только черт его
знает, у него какая-то есть своя идея… Я тебе говорю: на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь…
Впрочем, минут через десять она значительно успокоилась: Разумихин имел свойство мигом весь высказываться, в
каком бы он ни был настроении, так что все очень скоро
узнавали, с кем имеют дело.
Если бы вы только
знали,
как я вас обеих люблю!..
— Ах, Дунечка, бог его
знает, придет ли! И
как я могла решиться оставить Родю!.. И совсем, совсем не так воображала его найти!
Как он был суров, точно он нам не рад…
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду,
какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты
знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Самым ужаснейшим воспоминанием его было то,
как он оказался вчера «низок и гадок», не по тому одному, что был пьян, а потому, что ругал перед девушкой, пользуясь ее положением, из глупо-поспешной ревности, ее жениха, не
зная не только их взаимных между собой отношений и обязательств, но даже и человека-то не
зная порядочно.
Я один случай
знаю,
как один ипохондрик, сорокалетний, не в состоянии будучи переносить ежедневных насмешек за столом восьмилетнего мальчишки, зарезал его!
Отвечая на них, он проговорил три четверти часа, беспрестанно прерываемый и переспрашиваемый, и успел передать все главнейшие и необходимейшие факты,
какие только
знал из последнего года жизни Родиона Романовича, заключив обстоятельным рассказом о болезни его.
— Скажите, скажите мне,
как вы думаете… ах, извините, я еще до сих пор не
знаю вашего имени? — торопилась Пульхерия Александровна.