Неточные совпадения
Степан Аркадьич ничего не ответил и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было,
как они понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича
как будто спрашивал: «это зачем ты говоришь? разве ты не
знаешь?»
— Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала бы, чтобы спасти их; но я сама не
знаю, чем я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну, скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно? Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того
как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
Она, видимо, опоминалась несколько секунд,
как бы не
зная, где она и что ей делать, и, быстро вставши, тронулась к двери.
«Если б они
знали, — думал он, с значительным видом склонив голову при слушании доклада, —
каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» — И глаза его смеялись при чтении доклада. До двух часов занятия должны были итти не прерываясь, а в два часа — перерыв и завтрак.
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда
как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия,
как Облонский; он же (он
знал очень хорошо,
каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
— Здесь в Москве? Где он? Ты
знаешь? — Левин встал со стула,
как бы собираясь тотчас же итти.
— Ну, этого я не понимаю, — сказал Сергей Иванович. — Одно я понимаю, — прибавил он, — это урок смирения. Я иначе и снисходительнее стал смотреть на то, что называется подлостью, после того
как брат Николай стал тем, что он есть… Ты
знаешь, что он сделал…
Ничего, казалось, не было особенного ни в ее одежде, ни в ее позе; но для Левина так же легко было
узнать ее в этой толпе,
как розан в крапиве.
— Я? я недавно, я вчера… нынче то есть… приехал, — отвечал Левин, не вдруг от волнения поняв ее вопрос. — Я хотел к вам ехать, — сказал он и тотчас же, вспомнив, с
каким намерением он искал ее, смутился и покраснел. — Я не
знал, что вы катаетесь на коньках, и прекрасно катаетесь.
— И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал, и покраснел. И действительно,
как только он произнес эти слова, вдруг,
как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин
узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon и глядя на него с улыбкой тихой ласки,
как на любимого брата. «И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я
знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело с ним, и он такой славный. Только зачем он это сказал?…» думала она.
— Что ты! Вздор
какой! Это ее манера…. Ну давай же, братец, суп!… Это ее манера, grande dame, [важной дамы,] — сказал Степан Аркадьич. — Я тоже приеду, но мне на спевку к графине Бониной надо. Ну
как же ты не дик? Чем же объяснить то, что ты вдруг исчез из Москвы? Щербацкие меня спрашивали о тебе беспрестанно,
как будто я должен
знать. А я
знаю только одно: ты делаешь всегда то, что никто не делает.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом,
как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я
знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
— Вронский — это один из сыновей графа Кирилла Ивановича Вронского и один из самых лучших образцов золоченой молодежи петербургской. Я его
узнал в Твери, когда я там служил, а он приезжал на рекрутский набор. Страшно богат, красив, большие связи, флигель-адъютант и вместе с тем — очень милый, добрый малый. Но более, чем просто добрый малый.
Как я его
узнал здесь, он и образован и очень умен; это человек, который далеко пойдет.
— Ну, уж извини меня. Ты
знаешь, для меня все женщины делятся на два сорта… то есть нет… вернее: есть женщины, и есть… Я прелестных падших созданий не видал и не увижу, а такие,
как та крашеная Француженка у конторки, с завитками, — это для меня гадины, и все падшие — такие же.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы
знал,
как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков и не
знаешь их нравов: так и я.
Но
как же нынче выдают замуж, княгиня ни от кого не могла
узнать.
Но
как надо выходить и выдавать замуж, никто не
знал.
Ведь молодым людям в брак вступать, а не родителям; стало-быть, и надо оставить молодых людей устраиваться,
как они
знают».
Но вместе с тем она
знала как с нынешнею свободой обращения легко вскружить голову девушки и
как вообще мужчины легко смотрят на эту вину.
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я… если бы хотела, я не
знаю, что сказать
как… я не
знаю…
— Не
знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями и мужиками,
как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы
знаете. Да и Неаполь, Сорренто хороши только на короткое время. И именно там особенно живо вспоминается Россия, и именно деревня. Они точно
как…
— Да, но спириты говорят: теперь мы не
знаем, что это за сила, но сила есть, и вот при
каких условиях она действует. А ученые пускай раскроют, в чем состоит эта сила. Нет, я не вижу, почему это не может быть новая сила, если она….
— Я не думаю, а
знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин; и вижу перепела,
как этот щелкопер, которому только повеселиться.
Он не
знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть заманиванье барышень без намерения жениться и что это заманиванье есть один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми,
как он.
—
Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных
узнаю по их глазам, — продекламировал Степан Аркадьевич точно так же,
как прежде Левину.
— Я не
знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая тех, с кем говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся,
как будто всё хотят дать почувствовать что-то…
— Вот
как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не
знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И,
как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не
зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
Все эти дни Долли была одна с детьми. Говорить о своем горе она не хотела, а с этим горем на душе говорить о постороннем она не могла. Она
знала, что, так или иначе, она Анне выскажет всё, и то ее радовала мысль о том,
как она выскажет, то злила необходимость говорить о своем унижении с ней, его сестрой, и слышать от нее готовые фразы увещания и утешения.
Ты
знаешь,
как я вышла замуж.
— Я одно скажу, — начала Анна, — я его сестра, я
знаю его характер, эту способность всё, всё забыть (она сделала жест пред лбом), эту способность полного увлечения, но зато и полного раскаяния. Он не верит, не понимает теперь,
как он мог сделать то, что сделал.
— Я больше тебя
знаю свет, — сказала она. — Я
знаю этих людей,
как Стива,
как они смотрят на это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и
какая поэзия и высота была ты для него, и я
знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
— Не
знаю, не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы,
как будто этого не было, совсем не было.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так
как уж некоторые из ее знакомых, успев
узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Она
знала Анну Аркадьевну, но очень мало, и ехала теперь к сестре не без страху пред тем,
как ее примет эта петербургская светская дама, которую все так хвалили.
Кити заметила, что Анна
знала,
какой последует ответ.
— О!
как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и
знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Кити молча улыбалась. «Но
как же она прошла через это?
Как бы я желала
знать весь ее роман», подумала Кити, вспоминая непоэтическую наружность Алексея Александровича, ее мужа.
— Я ехала вчера с матерью Вронского, — продолжала она, — и мать не умолкая говорила мне про него; это ее любимец; я
знаю,
как матери пристрастны, но..
—
Знаю,
как ты всё сделаешь, — отвечала Долли, — скажешь Матвею сделать то, чего нельзя сделать, а сам уедешь, а он всё перепутает, — и привычная насмешливая улыбка морщила концы губ Долли, когда она говорила это.
— С кем мы не знакомы? Мы с женой
как белые волки, нас все
знают, — отвечал Корсунский. — Тур вальса, Анна Аркадьевна.
«Я не оскорбить хочу, — каждый раз
как будто говорил его взгляд, — но спасти себя хочу, и не
знаю как».
Всё это было ужасно гадко, но Левину это представлялось совсем не так гадко,
как это должно было представляться тем, которые не
знали Николая Левина, не
знали всей его истории, не
знали его сердца.
— А, Костя! — вдруг проговорил он,
узнав брата, и глаза его засветились радостью. Но в ту же секунду он оглянулся на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей,
как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось на его исхудалом лице.
И с тем неуменьем, с тою нескладностью разговора, которые так
знал Константин, он, опять оглядывая всех, стал рассказывать брату историю Крицкого:
как его выгнали из университета зa то, что он завел общество вспоможения бедным студентам и воскресные школы, и
как потом он поступил в народную школу учителем, и
как его оттуда также выгнали, и
как потом судили за что-то.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных дорогах, и, так же
как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции,
узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время
как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
— Без тебя Бог
знает что бы было!
Какая ты счастливая, Анна! — сказала Долли. — У тебя всё в душе ясно и хорошо.