Неточные совпадения
Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся,
что бы та
ни замышляла против него.
Раскольников не привык к толпе и, как уже сказано, бежал всякого общества, особенно в последнее время. Но теперь его вдруг что-то потянуло к людям. Что-то совершалось в нем как бы новое, и вместе с тем ощутилась какая-то жажда людей. Он так устал от целого месяца этой сосредоточенной тоски своей и мрачного возбуждения,
что хотя одну минуту хотелось ему вздохнуть в другом мире, хотя бы в каком бы то
ни было, и, несмотря на всю грязь обстановки, он с удовольствием оставался теперь в распивочной.
— Нет, учусь… — отвечал молодой человек, отчасти удивленный и особенным витиеватым тоном речи, и тем,
что так прямо, в упор, обратились к нему. Несмотря на недавнее мгновенное желание хотя какого бы
ни было сообщества с людьми, он при первом, действительно обращенном к нему, слове вдруг ощутил свое обычное неприятное и раздражительное чувство отвращения ко всякому чужому лицу, касавшемуся или хотевшему только прикоснуться к его личности.
Вот вы знаете, например, заранее и досконально,
что сей человек, сей благонамереннейший и наиполезнейший гражданин,
ни за
что вам денег не даст, ибо зачем, спрошу я, он даст?
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но
ни за
что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный человек им собственноручно нос не налепит.
Во
что бы то
ни стало надо решиться, хоть на что-нибудь, или…
Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны… Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о
чем бы то
ни было. Он бы хотел совсем забыться, все забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова…
Замечательно,
что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался,
ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело.
Ни в общих сходках,
ни в разговорах,
ни в забавах,
ни в
чем он как-то не принимал участия.
Раскольников тут уже прошел и не слыхал больше. Он проходил тихо, незаметно, стараясь не проронить
ни единого слова. Первоначальное изумление его мало-помалу сменилось ужасом, как будто мороз прошел по спине его. Он узнал, он вдруг, внезапно и совершенно неожиданно узнал,
что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, дома не будет и
что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна.
До его квартиры оставалось только несколько шагов. Он вошел к себе, как приговоренный к смерти.
Ни о
чем не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал,
что нет у него более
ни свободы рассудка,
ни воли и
что все вдруг решено окончательно.
Старуха же уже сделала свое завещание,
что известно было самой Лизавете, которой по завещанию не доставалось
ни гроша, кроме движимости, стульев и прочего; деньги же все назначались в один монастырь в Н—й губернии, на вечный помин души.
Тут заинтересовало его вдруг: почему именно во всех больших городах человек не то
что по одной необходимости, но как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города, где нет
ни садов,
ни фонтанов, где грязь и вонь и всякая гадость.
Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал,
что теряется,
что ему почти страшно, до того страшно,
что, кажется, смотри она так, не говори
ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от нее.
Ни за
что на свете не пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты.
Мучительная, темная мысль поднималась в нем — мысль,
что он сумасшествует и
что в эту минуту не в силах
ни рассудить,
ни себя защитить,
что вовсе, может быть, не то надо делать,
что он теперь делает…
Он стоял, смотрел и не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная:
ни замка,
ни запора, все время, во все это время! Старуха не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он не догадаться,
что ведь вошла же она откуда-нибудь! Не сквозь стену же.
Контора была от него с четверть версты. Она только
что переехала на новую квартиру, в новый дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад. Спрашивать
ни у кого
ни об
чем не хотел.
Раскольникову показалось,
что письмоводитель стал с ним небрежнее и презрительнее после его исповеди, — но странное дело, — ему вдруг стало самому решительно все равно до чьего бы то
ни было мнения, и перемена эта произошла как-то в один миг, в одну минуту.
Не то чтоб он понимал, но он ясно ощущал, всею силою ощущения,
что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с
чем бы то
ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже
ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
Он шел скоро и твердо, и хоть чувствовал,
что весь изломан, но сознание было при нем. Боялся он погони, боялся,
что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во
что бы
ни стало надо было до времени схоронить концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда же идти?
— Нет, не брежу… — Раскольников встал с дивана. Подымаясь к Разумихину, он не подумал о том,
что с ним, стало быть, лицом к лицу сойтись должен. Теперь же, в одно мгновение, догадался он, уже на опыте,
что всего менее расположен, в эту минуту, сходиться лицом к лицу с кем бы то
ни было в целом свете. Вся желчь поднялась в нем. Он чуть не захлебнулся от злобы на себя самого, только
что переступил порог Разумихина.
— Это, брат, невозможно; из
чего ж я сапоги топтал! — настаивал Разумихин. — Настасьюшка, не стыдитесь, а помогите, вот так! — и, несмотря на сопротивление Раскольникова, он все-таки переменил ему белье. Тот повалился на изголовье и минуты две не говорил
ни слова.
— «Как же ты мог испугаться того, коли ты чувствуешь себя
ни в
чем не виновным?..»
Нет, не примут, не примут
ни за
что, потому-де коробку нашли, и человек удавиться хотел, «
чего не могло быть, если б не чувствовал себя виноватым!».
Если мне, например, до сих пор говорили: «возлюби» и я возлюблял, то
что из того выходило? — продолжал Петр Петрович, может быть с излишнею поспешностью, — выходило то,
что я рвал кафтан пополам, делился с ближним, и оба мы оставались наполовину голы, по русской пословице: «Пойдешь за несколькими зайцами разом, и
ни одного не достигнешь».
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом; Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя
ни на кого и даже не кивнув головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись, проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае,
что он уносит с собой ужасное оскорбление.
Он только чувствовал и знал,
что надо, чтобы все переменилось, так или этак, «хоть как бы то
ни было», повторял он с отчаянною, неподвижною самоуверенностью и решимостью.
Теперь же он вошел,
ни о
чем не думая.
«Ну так
что ж! И пожалуй!» — проговорил он решительно, двинулся с моста и направился в ту сторону, где была контора. Сердце его было пусто и глухо. Мыслить он не хотел. Даже тоска прошла,
ни следа давешней энергии, когда он из дому вышел, с тем «чтобы все кончить!». Полная апатия заступила ее место.
— Вечером, Родя, — отвечала Пульхерия Александровна, — поезд ужасно опоздал. Но, Родя, я
ни за
что не уйду теперь от тебя! Я ночую здесь подле…
— Я
ни за
что не могу уйти! — шептала она Разумихину чуть не в отчаянии, — я останусь здесь, где-нибудь… проводите Дуню.
Впрочем, минут через десять она значительно успокоилась: Разумихин имел свойство мигом весь высказываться, в каком бы он
ни был настроении, так
что все очень скоро узнавали, с кем имеют дело.
—
Ни за
что, прежде
чем не дадите рук!
Ты нервная, слабая дрянь, ты блажной, ты зажирел и
ни в
чем себе отказать не можешь, — а это уж я называю грязью, потому
что прямо доводит до грязи.
Вымылся он в это утро рачительно, — у Настасьи нашлось мыло, — вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: «Пусть так и остается! Ну как подумают,
что я выбрился для… да непременно же подумают! Да
ни за
что же на свете!
— И
чего он так на этого Лужина? Человек с деньгами, ей, кажется, не противен… а ведь у них
ни шиша? а?
— Да
чего ты-то выпытываешь? — раздражительно крикнул Разумихин, — почем я знаю, шиш или
ни шиша? Спроси сам, может, и узнаешь…
— Он был не в себе вчера, — задумчиво проговорил Разумихин. — Если бы вы знали,
что он там натворил вчера в трактире, хоть и умно… гм! О каком-то покойнике и о какой-то девице он действительно мне что-то говорил вчера, когда мы шли домой, но я не понял
ни слова… А впрочем, и я сам вчера…
Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мертвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно,
что он сказал сейчас ужасную ложь,
что не только никогда теперь не придется ему успеть наговориться, но уже
ни об
чем больше, никогда и
ни с кем, нельзя ему теперь говорить. Впечатление этой мучительной мысли было так сильно,
что он, на мгновение, почти совсем забылся, встал с места и, не глядя
ни на кого, пошел вон из комнаты.
Она ужасно рада была,
что, наконец, ушла; пошла потупясь, торопясь, чтобы поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться, наконец, одной, и там, идя, спеша,
ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство.
— Ну, ты! следователь!.. Ну, да черт с вами со всеми! — отрезал Разумихин и вдруг, рассмеявшись сам, с повеселевшим лицом, как
ни в
чем не бывало, подошел к Порфирию Петровичу.
— Я согласен,
что, может быть, уже слишком забочусь об этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же считать меня за это
ни эгоистом,
ни жадным, и на мои глаза эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь.
И как
ни в
чем не бывало, он заботливо стал подставлять пепельницу Разумихину, беспощадно сорившему на ковер папироской. Раскольников вздрогнул, но Порфирий как будто и не глядел, все еще озабоченный папироской Разумихина.
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, —
что Магометом иль Наполеоном я себя не считаю…
ни кем бы то
ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
Потому, в-третьих,
что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и
ни больше
ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
О,
ни за
что,
ни за
что не прощу старушонке!»
Он пошел к нему через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как
ни в
чем не бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая вида,
что звал его.
Но при сем не могу не заявить,
что случаются иногда такие подстрекательные «немки»,
что, мне кажется, нет
ни единого прогрессиста, который бы совершенно мог за себя поручиться.