Неточные совпадения
— И неужели вы столько денег получили, Иван Петрович? — заметила Анна Андреевна. — Гляжу на вас, и все как-то не верится. Ах
ты, господи,
вот ведь за что теперь деньги стали давать!
— Ну, ну, хорошо, хорошо! Я ведь так, спроста говорю. Генерал не генерал, а пойдемте-ка ужинать. Ах
ты чувствительная! — прибавил он, потрепав свою Наташу по раскрасневшейся щечке, что любил делать при всяком удобном случае, — я,
вот видишь ли, Ваня, любя говорил. Ну, хоть и не генерал (далеко до генерала!), а все-таки известное лицо, сочинитель!
— А
вот что я скажу
тебе, Ваня, — решил старик, надумавшись, — я и сам это видел, заметил и, признаюсь, даже обрадовался, что
ты и Наташа… ну, да чего тут!
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений, как об
тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще
вот сегодня читал на
тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там
тебя худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
—
Ты к вечерне собиралась, Наташа, а
вот уж и благовестят, — сказала она. — Сходи, Наташенька, сходи, помолись, благо близко! Да и прошлась бы заодно. Что взаперти-то сидеть? Смотри, какая
ты бледная; ровно сглазили.
— Лучше бы пойти, Наташа; ведь
ты же хотела давеча и шляпку
вот принесла. Помолись, Наташенька, помолись, чтобы
тебе бог здоровья послал, — уговаривала Анна Андреевна, робко смотря на дочь, как будто боялась ее.
— Ну да; сходи; а к тому ж и пройдешься, — прибавил старик, тоже с беспокойством всматриваясь в лицо дочери, — мать правду говорит.
Вот Ваня
тебя и проводит.
— До романов ли, до меня ли теперь, Наташа! Да и что мои дела! Ничего; так себе, да и бог с ними! А
вот что, Наташа: это он сам потребовал, чтоб
ты шла к нему?
Ведь он не таков, как
вот мы с
тобой.
Он
вот поклянется
тебе, да в тот же день, так же правдиво и искренно, другому отдастся; да еще сам первый к
тебе придет рассказать об этом.
Я
вот теперь защищаю его перед
тобой; а он, может быть, в эту же минуту с другою и смеется про себя… а я, я, низкая, бросила все и хожу по улицам, ищу его…
—
Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так
вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои! Только и умеют, что сирот размножать! Гм… да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что
ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
— Я промок, — сказал он ей, только что ступив в комнату, — пойду-ка к себе, а
ты, Ваня, тут посиди.
Вот с ним история случилась, с квартирой; расскажи-ка ей. А я сейчас и ворочусь…
— Иди, иди, батюшка, непременно иди, — захлопотала старушка, —
вот только он выйдет,
ты чайку выпей…
Я-то
вот через Матрену много узнаю, а та через Агашу, а Агаша-то крестница Марьи Васильевны, что у князя в доме проживает… ну, да ведь
ты сам знаешь.
— Ну,
вот по крайней мере, хоть
ты, Иван, дело говоришь. Я так и думал. Брошу все и уеду.
— Ну,
вот уж и не ожидала! — вскрикнула Анна Андреевна, всплеснув руками, — и
ты, Ваня, туда же! Уж от тебя-то, Иван Петрович, не ожидала… Кажется, кроме ласки, вы от нас ничего не видали, а теперь…
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как
ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я
вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
— Такое средство одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь
ты знаешь его характер?
Вот он к
тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил
тебя;
тебе стоит только написать ему, что
ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к
тебе.
— Ничего не знаю, друг мой, даю
тебе честное слово; с
тобой я был всегда откровенен. Впрочем, я
вот что еще думаю: может быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно, как мы думаем. Так, увлечение…
— Наташа, друг мой, об этом после. А
вот что: неужели
ты серьезно думаешь, что у
тебя достанет сил на разлуку? Посмотри теперь на себя: неужели
ты покойна?
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но знаешь, Ваня, не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь, как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так смотрит; и в мысль ему не приходит теперь, что я
вот здесь… с
тобой.
— Я ничего не боюсь, уверяю вас, потому что я, ей-богу, не виноват. Вы думаете, я виноват?
Вот увидите, я сейчас оправдаюсь. Наташа, можно к
тебе? — вскрикнул он с какой-то выделанною смелостию, остановясь перед затворенною дверью.
— Наташа, послушай… — говорил Алеша, совершенно потерявшись. —
Ты, может быть, уверена, что я виноват… Но я не виноват; я нисколько не виноват!
Вот видишь ли, я
тебе сейчас расскажу.
— О боже мой! — вскрикнул он в восторге, — если б только был виноват, я бы не смел, кажется, и взглянуть на нее после этого! Посмотрите, посмотрите! — кричал он, обращаясь ко мне, —
вот: она считает меня виноватым; все против меня, все видимости против меня! Я пять дней не езжу! Есть слухи, что я у невесты, — и что ж? Она уж прощает меня! Она уж говорит: «Дай руку, и кончено!» Наташа, голубчик мой, ангел мой, ангел мой! Я не виноват, и
ты знай это! Я не виноват ни настолечко! Напротив! Напротив!
— Совсем не утаил! — перебила Наташа, —
вот чем хвалится! А выходит, что все тотчас же нам рассказал. Я еще помню, как
ты вдруг сделался такой послушный, такой нежный и не отходил от меня, точно провинился в чем-нибудь, и все письмо нам по отрывкам и рассказал.
— Послушай, Наташа,
ты спрашиваешь — точно шутишь. Не шути.Уверяю
тебя, это очень важно. Такой тон, что я и руки опустил. Никогда отец так со мной не говорил. То есть скорее Лиссабон провалится, чем не сбудется по его желанию;
вот какой тон!
— Да хорошо уж; чем же кончилось, как он-то решил?
Вот что главное. И какой
ты болтун, Алеша…
Я, говорит, совершенно с
тобой согласен, а
вот поедем-ка к графу Наинскому, да смотри, там этого ничего не говори.
— Там
вот спрашивают
тебя, пожалуй-ка, — сказала она каким-то таинственным голосом.
—
Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед
тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня, друг
ты мой дорогой!
Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж
ты, верно, будешь здесь подле меня; один, может быть, и будешь! Чем заслужу я
тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
— Ах, да! Твои книжки;
вот они, возьми! Я нарочно их сберег для
тебя.
— Потому, мне казалось, твой дедушка не мог жить один, всеми оставленный. Он был такой старый, слабый;
вот я и думал, что кто-нибудь ходил к нему. Возьми,
вот твои книги.
Ты по ним учишься?
— Подожди, странная
ты девочка! Ведь я
тебе добра желаю; мне
тебя жаль со вчерашнего дня, когда
ты там в углу на лестнице плакала. Я вспомнить об этом не могу… К тому же твой дедушка у меня на руках умер, и, верно, он об
тебе вспоминал, когда про Шестую линию говорил, значит, как будто
тебя мне на руки оставлял. Он мне во сне снится…
Вот и книжки я
тебе сберег, а
ты такая дикая, точно боишься меня.
Ты, верно, очень бедна и сиротка, может быть, на чужих руках; так или нет?
— Спешу; и, признаюсь
тебе, ужасно расстроен одним делом. А
вот что лучше: где
ты живешь?
— А идет, так идет. Только
вот что, два слова прежде всего: лицо у
тебя нехорошее, точно сейчас
тебе чем надосадили, правда?
— Слушай, Маслобоев! Братское твое предложение ценю, но ничего не могу теперь отвечать, а почему — долго рассказывать. Есть обстоятельства. Впрочем, обещаюсь: все расскажу
тебе потом, по-братски. За предложение благодарю: обещаюсь, что приду к
тебе и приду много раз. Но
вот в чем дело:
ты со мной откровенен, а потому и я решаюсь спросить у
тебя совета, тем более что
ты в этих делах мастак.
—
Вот что, Ваня, — сказал Маслобоев, воротясь ко мне, — наведайся-ка
ты сегодня ко мне в семь часов, так я, может, кой-что и скажу
тебе.
— Незнаком? Познакомься, брат:
вот, Александра Семеновна, рекомендую
тебе, это литературный генерал; их только раз в год даром осматривают, а в прочее время за деньги.
— Да
ты не извиняйся, а приглашай гостей. С
тобой погулять приехали.
Вот привел еще гостя: приятель! — Маслобоев указал на меня.
— Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось. Ведь я уже говорил
тебе, что знаю князя Валковского. Это
ты хорошо делаешь, что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она
тебя только. Да
вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?
—
Вот, друг мой Елена, — сказал я, подходя к ней, — в таких клочьях, как
ты теперь, ходить нельзя. Я и купил
тебе платье, буднишнее, самое дешевое, так что
тебе нечего беспокоиться; оно всего рубль двадцать копеек стоит. Носи на здоровье.
—
Вот, брат, целый час жду
тебя и, признаюсь, никак не ожидал…
тебя так найти, — продолжал он, осматриваясь в комнате и неприметно мигая мне на Елену. В глазах его изображалось изумление. Но, вглядевшись в него ближе, я заметил в нем тревогу и грусть. Лицо его было бледнее обыкновенного.
— Садись-ка, садись, — продолжал он с озабоченным и хлопотливым видом, —
вот спешил к
тебе, дело есть; да что с
тобой? На
тебе лица нет.
— Гм… хорошо, друг мой, пусть будет по-твоему! Я пережду, до известного времени, разумеется. Посмотрим, что сделает время. Но
вот что, друг мой: дай мне честное слово, что ни там, ни Анне Андреевне
ты не объявишь нашего разговора?
— Да (и старик покраснел и опустил глаза); смотрю я, брат, на твою квартиру… на твои обстоятельства… и как подумаю, что у
тебя могут быть другие экстренные траты (и именно теперь могут быть), то…
вот, брат, сто пятьдесят рублей, на первый случай…
— Не пренебрегай этим, Ваня, голубчик, не пренебрегай! Сегодня никуда не ходи. Анне Андреевне так и скажу, в каком
ты положении. Не надо ли доктора? Завтра навещу
тебя; по крайней мере всеми силами постараюсь, если только сам буду ноги таскать. А теперь лег бы
ты… Ну, прощай. Прощай, девочка; отворотилась! Слушай, друг мой!
Вот еще пять рублей; это девочке.
Ты, впрочем, ей не говори, что я дал, а так, просто истрать на нее, ну там башмачонки какие-нибудь, белье… мало ль что понадобится! Прощай, друг мой…
— А
вот прочти,
вот видишь,
вот эту книжку;
ты уж раз ее смотрела.
Ты ведь умеешь читать?
— Нелли, послушай, — спросил я, как только она успокоилась. —
Ты вот говоришь, что
тебя любила только одна мамаша и никто больше. А разве твой дедушка и вправду не любил
тебя?
— Знаю, знаю, что
ты скажешь, — перебил Алеша: — «Если мог быть у Кати, то у
тебя должно быть вдвое причин быть здесь». Совершенно с
тобой согласен и даже прибавлю от себя: не вдвое причин, а в миллион больше причин! Но, во-первых, бывают же странные, неожиданные события в жизни, которые все перемешивают и ставят вверх дном. Ну,
вот и со мной случились такие события. Говорю же я, что в эти дни я совершенно изменился, весь до конца ногтей; стало быть, были же важные обстоятельства!