Неточные совпадения
Методу нами
уже было сказано одно словечко, и я услышал наконец, как Наташа, потупив головку и полураскрыв свои губки, почти шепотом сказала мне:
да.
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком
уж там тебя худо третируют: ну
да ведь это что ж за газета!).
—
Да, Ваня, — спросил вдруг старик, как будто опомнившись, —
уж не был ли болен? Что долго не ходил? Я виноват перед тобой: давно хотел тебя навестить,
да все как-то того… — И он опять задумался.
— Ты к вечерне собиралась, Наташа, а вот
уж и благовестят, — сказала она. — Сходи, Наташенька, сходи, помолись, благо близко!
Да и прошлась бы заодно. Что взаперти-то сидеть? Смотри, какая ты бледная; ровно сглазили.
А она, говорят, очень хороша собою;
да и образованием, и сердцем — всем хороша;
уж Алеша увлекается ею.
Да только до какого-нибудь нового впечатления: тут
уж он опять все забудет.
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата, и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь,
да и ты его тоже. Слишком
уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
—
Да,
да, Алеша, — подхватила Наташа, — он наш, он наш брат, он
уже простил нас, и без него мы не будем счастливы.
— Твой дедушка?
да ведь он
уже умер! — сказал я вдруг, совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
—
Да ведь он
уже умер, в чахотке. Я вам, кажется,
уж и говорил об этом.
Больно
уж тосковал он вчера,
да и сегодня тоже.
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько
уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку,
да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
Уж не прикажешь ли к князю Петру Александровичу пойти
да прощения просить?
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право, пойти! На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь
да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу
уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить
да и пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
— Не изменились; все роман пишу;
да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло;
да хорошую идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это
уж отнюдь… Все должны веселиться и радоваться!..
—
Да, обманывал,
уже целый месяц; еще до приезда отца начал; теперь пришло время полной откровенности.
Теперь
уж не будем ложки
да запонки закладывать!
—
Да хорошо
уж; чем же кончилось, как он-то решил? Вот что главное. И какой ты болтун, Алеша…
Или во мне магнетизм какой-нибудь сидит, или потому, что я сам очень люблю всех животных,
уж не знаю, только любят собаки,
да и только!
Ведь я
уж сколько лет один маюсь, — день
да ночь — сутки прочь, а старого не забыл. Не забывается! А ты-то, ты-то?
В Париж ездил, денег там видимо-невидимо убил, там бы, может, и все просадил,
да после дяди еще наследство получил и вернулся из Парижа; так здесь
уж и добивает остальное.
Все может с человеком случиться, что даже и не снилось ему никогда, и
уж особенно тогда… ну,
да хоть тогда, когда мы с тобой зубрили Корнелия Непота!
—
Да ты
уж не сыщик ли какой-нибудь?
Оно бы ничего,
да иногда
уж слишком до худого доходит.
— Послушай, — сказала она, — Алеша был пресмешной сегодня и даже удивил меня. Он был очень мил, очень счастлив с виду, но влетел таким мотыльком, таким фатом, все перед зеркалом вертелся.
Уж он слишком как-то без церемонии теперь…
да и сидел-то недолго. Представь: мне конфет привез.
—
Да неужели вы
уж поссорились! — вскричал я с удивлением.
— Так; давно, как-то мельком слышал, к одному делу приходилось. Ведь я
уже говорил тебе, что знаю князя Валковского. Это ты хорошо делаешь, что хочешь отправить ее к тем старикам. А то стеснит она тебя только.
Да вот еще что: ей нужен какой-нибудь вид. Об этом не беспокойся; на себя беру. Прощай, заходи чаще. Что она теперь, спит?
— А то такое, что и не знаю, что с ней делать, — продолжала Мавра, разводя руками. — Вчера еще было меня к нему посылала,
да два раза с дороги воротила. А сегодня так
уж и со мной говорить не хочет. Хоть бы ты его повидал. Я
уж и отойти от нее не смею.
— Помилуй, братец, помилуй! Ты меня просто сразил после этого!
Да как же это он не примет? Нет, Ваня, ты просто какой-то поэт; именно, настоящий поэт!
Да что ж, по-твоему, неприлично, что ль, со мной драться? Я не хуже его. Я старик, оскорбленный отец; ты — русский литератор, и потому лицо тоже почетное, можешь быть секундантом и… и… Я
уж и не понимаю, чего ж тебе еще надобно…
—
Да ведь с него нельзя было и спрашивать, Нелли. Он, кажется, совсем
уже выжил из ума. Он и умер как безумный. Ведь я тебе рассказывал, как он умер.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в том, что уехал на другой день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере,
уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше,
да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
Обижать я вас не хочу,
да и незачем, хоть
уж потому только, что вы моими словами не обидитесь, что бы я вам ни сказала.
Намедни упросила, совсем
уж было собрались в театр; только что отвернулась брошку прицепить, а он к шкапику: одну, другую,
да и накатился.
—
Да вы, может быть, побрезгаете, что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а
уж вас как любит! Он про вас мне и день и ночь теперь говорит, все про вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А
уж мне-то как хорошо будет, когда вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
—
Да что мы вместе, ну вот и сидим, — видел? И всегда-то он такой, — прибавила она, слегка краснея и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит, только одну минутку», а смотришь, и до полночи просидел, а там
уж и поздно. «Она, говорит, не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну, хорошо ли это, ну, благородно ли?
— Ну, а что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад, и хорошо говорили: шипы колются, но ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти
уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну,
да это после…
—
Да, сержусь! — вскричал я,
уже не сдерживая себя, — я не хочу, чтоб вы говорили теперь о Наталье Николаевне… то есть говорили в таком тоне. Я… я не позволю вам этого!
—
Да высказывать-то нечего. Мне именно хотелось знать, что бы вы сказали, если б вам кто-нибудь из друзей ваших, желающий вам основательного, истинного счастья, не эфемерного какого-нибудь, предложил девушку, молоденькую, хорошенькую, но…
уже кое-что испытавшую; я говорю аллегорически, но вы меня понимаете, ну, вроде Натальи Николаевны, разумеется, с приличным вознаграждением… (Заметьте, я говорю о постороннем, а не о нашемделе); ну, что бы вы сказали?
— Вот что, молодой мой друг, — начал он, серьезно смотря на меня, — нам с вами эдак продолжать нельзя, а потому лучше уговоримся. Я, видите ли, намерен был вам кое-что высказать, ну, а вы
уж должны быть так любезны, чтобы согласиться выслушать, что бы я ни сказал. Я желаю говорить, как хочу и как мне нравится,
да по-настоящему так и надо. Ну, так как же, молодой мой друг, будете вы терпеливы?
— Вы откровенны. Ну,
да что же делать, если самого меня мучат! Глупо и я откровенен, но
уж таков мой характер. Впрочем, мне хочется рассказать кой-какие черты из моей жизни. Вы меня поймете лучше, и это будет очень любопытно.
Да, я действительно, может быть, сегодня похож на полишинеля; а ведь полишинель откровенен, не правда ли?
Не беспокойтесь; а впрочем, хоть бы и так, безо всяких причин; вы поэт, вы меня поймете,
да я
уж и говорил вам об этом.
Да, Ваня, дня не проживу без нее, я это чувствую,
да! и потому мы решили немедленно с ней обвенчаться; а так как до отъезда нельзя этого сделать, потому что теперь великий пост и венчать не станут, то
уж по приезде моем, а это будет к первому июня.
Да, бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем убить ее, если б мы с доктором не подоспели вовремя. Не прошло и четверти часа после моего отъезда, как вошел князь. Он только что проводил своих и явился к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно,
уже давно был решен и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом, что в первое мгновение она даже и не удивилась князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
— Вот
уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот
уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и не знаете, что должны быть мне благодарны;
уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец развращаемого вами молодого человека, которого вы обирали,
да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
—
Да, он злой человек. Он ненавидел Наташу за то, что его сын, Алеша, хотел на ней жениться. Сегодня уехал Алеша, а через час его отец
уже был у ней и оскорбил ее, и грозил ее посадить в смирительный дом, и смеялся над ней. Понимаешь меня, Нелли?
— Нелли только что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите! Только
уж очень она, голубушка, слаба. Боимся мы за нее. Доктор говорит, что это покамест ничего.
Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И не грех вам это, Иван Петрович? Ждали вас, ждали к обеду-то… ведь двое суток не были!..
—
Да; впрочем, место
уж теперь без сомнения будет;
да и уходить ему было сегодня, кажется, незачем, — прибавила она в раздумье, — мог бы и завтра.
—
Да, но приятные волнения другое дело!
Уж поверь, голубчик, опытности моей поверь, приятные волнения ничего; приятные волнения даже излечить могут, на здоровье подействовать…
Раз Смитиха сошлась с этой кумой (помнишь, у Бубновой девка-то набеленная? — теперь она в смирительном доме), ну и посылала с ней это письмо и написала
уж его,
да и не отдала, назад взяла; это было за три недели до ее смерти…