Неточные совпадения
—
Что, Иван Петрович, не хотите ли чаю? (самовар кипел на столе),
да каково, батюшка, поживаете? Больные
вы какие-то вовсе, — спросила она меня жалобным голосом, как теперь ее слышу.
Это еще последнее дело, а знаешь ли ты, Наташа… (о боже,
да ведь ты все это знаешь!) знаешь ли,
что князь заподозрил твоего отца и мать,
что они сами, нарочно, сводили тебя с Алешей, когда Алеша гостил у
вас в деревне?
— Господи!
Что ж это у
вас происходит! Сам же все и рассказал,
да еще в такое время?..
— А ты не верь! — перебила старушка. —
Что за очаровательная? Для
вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А
что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку,
да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
— Ах,
да, и забыла
вам сообщить! — заговорила она вдруг, обрадовавшись,
что вспомнила, — слышали
вы от него что-нибудь про сиротку?
—
Да просто войдите, — отвечал я, —
чего вы боитесь?
—
Да дайте же, дайте мне рассказать, — покрывал нас всех Алеша своим звонким голосом. — Они думают,
что все это, как и прежде…
что я с пустяками приехал… Я
вам говорю,
что у меня самое интересное дело.
Да замолчите ли
вы когда-нибудь!
А наконец (почему же не сказать откровенно!), вот
что, Наташа,
да и
вы тоже, Иван Петрович, я, может быть, действительно иногда очень, очень нерассудителен; ну,
да, положим даже (ведь иногда и это бывало), просто глуп.
— Как
вы искренни, как
вы честны! — сказал князь, улыбаясь словам ее. —
Вы даже не хотите схитрить, чтоб сказать простую вежливость. Но ваша искренность дороже всех этих поддельных вежливостей.
Да! Я сознаю,
что я долго, долго еще должен заслуживать любовь вашу!
—
Да,
вы правы, мне тоже. Я давно знаю,
что вы настоящий, искренний друг Натальи Николаевны и моего сына. Я надеюсь быть между
вами троими четвертым. Не так ли? — прибавил он, обращаясь к Наташе.
Да ведь
что вы думаете, нарочно изорвала, — не хочу лгать, сама подглядела; хочу, дескать, в затрапезном ходить, не хочу в кисейном!
— Это
что!
Да ты кто такой? — завизжала она, бросив Елену и подпершись руками в боки. —
Вам что в моем доме угодно?
—
Да не ссорься! — прервал я его. — Лучше скажи,
чем у
вас там вчера-то кончилось?
—
Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз
вы думали,
что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
— Ах, боже мой!
Да ведь он сейчас же будет здесь! Но то,
что вы мне сказали, меня до того поразило,
что я… признаюсь, я всего ожидал от него, но этого… этого!
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь
да есть, и только
что он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня удивляет,
что вы как будто и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу,
вы на него очень сердитесь, — и это понятно!
Вы имеете на то все права, и… и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только,
что я первый подвернулся; не правда ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь,
что я виноват, но только в том,
что уехал на другой день после нашего знакомства, так
что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более
что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я —
вы бы меня узнали лучше,
да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же
вы услышите,
что я наговорю ему.
Обижать я
вас не хочу,
да и незачем, хоть уж потому только,
что вы моими словами не обидитесь,
что бы я
вам ни сказала.
—
Чем,
чем вы себя связывали?
Что значит в ваших глазах обмануть меня?
Да и
что такое обида какой-то девушке! Ведь она несчастная беглянка, отверженная отцом, беззащитная, замаравшаясебя, безнравственная!Стоит ли с ней церемониться, коли эта шутка может принесть хоть какую-нибудь, хоть самую маленькую выгоду!
— Ах, Алеша, так
что же! — сказала она. — Неужели ж ты вправду хочешь оставить это знакомство, чтоб меня успокоить. Ведь это по-детски. Во-первых, это невозможно, а во-вторых, ты просто будешь неблагороден перед Катей.
Вы друзья; разве можно так грубо разрывать связи. Наконец, ты меня просто обижаешь, коли думаешь,
что я так тебя ревную. Поезжай, немедленно поезжай, я прошу тебя!
Да и отец твой успокоится.
— И, главное, узнают, какая
вы великолепная хозяйка и распорядительница, — прибавил Маслобоев. — Представь, дружище, я-то, я-то за
что тут попался. Рубашку голландскую на меня напялили, запонки натыкали, туфли, халат китайский, волосы расчесала мне сама и распомадила: бергамот-с; духами какими-то попрыскать хотела: крем-брюле,
да уж тут я не вытерпел, восстал, супружескую власть показал…
—
Да вы, может быть, побрезгаете,
что он вот такой… пьяный. Не брезгайте, Иван Петрович, он добрый, очень добрый, а уж
вас как любит! Он про
вас мне и день и ночь теперь говорит, все про
вас. Нарочно ваши книжки купил для меня; я еще не прочла; завтра начну. А уж мне-то как хорошо будет, когда
вы придете! Никого-то не вижу, никто-то не ходит к нам посидеть. Все у нас есть, а сидим одни. Теперь вот я сидела, все слушала, все слушала, как
вы говорили, и как это хорошо… Так до пятницы…
— Ах, боже мой,
да я сейчас и поеду. Я ведь сказал,
что здесь только одну минутку пробуду, на
вас обоих посмотрю, как
вы вместе будете говорить, а там и туда.
—
Да, разумеется, не наверно, — перебила она, — а как
вам кажется? — потому
что вы очень умный человек.
—
Да. А
что ж? Я ведь редко ужинаю дома. Неужели ж
вы мне не позволите пригласить
вас?
— Мне сегодня очень весело! — вскричал он, — и, право, не знаю почему.
Да,
да, мой друг,
да! Я именно об этой особе и хотел говорить. Надо же окончательно высказаться, договоритьсядо чего-нибудь, и надеюсь,
что в этот раз
вы меня совершенно поймете. Давеча я с
вами заговорил об этих деньгах и об этом колпаке-отце, шестидесятилетнем младенце… Ну! Не стоит теперь и поминать. Я ведь это такговорил! Ха-ха-ха, ведь
вы литератор, должны же были догадаться…
— Ну, а
что касается до этой девушки, то, право, я ее уважаю, даже люблю, уверяю
вас; капризна она немножко, но ведь «нет розы без шипов», как говорили пятьдесят лет назад, и хорошо говорили: шипы колются, но ведь это-то и заманчиво, и хоть мой Алексей дурак, но я ему отчасти уже простил — за хороший вкус. Короче, мне эти девицы нравятся, и у меня — он многознаменательно сжал губы — даже виды особенные… Ну,
да это после…
— Милая, милая девочка, хоть и побранила меня! — продолжал он, с наслаждением смакуя вино, — но эти милые существа именно тут-то и милы, в такие именно моменты… А ведь она, наверно, думала,
что меня пристыдила, помните в тот вечер, разбила в прах! Ха, ха, ха! И как к ней идет румянец! Знаток
вы в женщинах? Иногда внезапный румянец ужасно идет к бледным щекам, заметили
вы это? Ах, боже мой!
Да вы, кажется, опять сердитесь?
—
Да высказывать-то нечего. Мне именно хотелось знать,
что бы
вы сказали, если б
вам кто-нибудь из друзей ваших, желающий
вам основательного, истинного счастья, не эфемерного какого-нибудь, предложил девушку, молоденькую, хорошенькую, но… уже кое-что испытавшую; я говорю аллегорически, но
вы меня понимаете, ну, вроде Натальи Николаевны, разумеется, с приличным вознаграждением… (Заметьте, я говорю о постороннем, а не о нашемделе); ну,
что бы
вы сказали?
— Вот
что, молодой мой друг, — начал он, серьезно смотря на меня, — нам с
вами эдак продолжать нельзя, а потому лучше уговоримся. Я, видите ли, намерен был
вам кое-что высказать, ну, а
вы уж должны быть так любезны, чтобы согласиться выслушать,
что бы я ни сказал. Я желаю говорить, как хочу и как мне нравится,
да по-настоящему так и надо. Ну, так как же, молодой мой друг, будете
вы терпеливы?
—
Вы откровенны. Ну,
да что же делать, если самого меня мучат! Глупо и я откровенен, но уж таков мой характер. Впрочем, мне хочется рассказать кой-какие черты из моей жизни.
Вы меня поймете лучше, и это будет очень любопытно.
Да, я действительно, может быть, сегодня похож на полишинеля; а ведь полишинель откровенен, не правда ли?
— А я люблю о них говорить за ужином. Познакомил бы я
вас после ужина с одной mademoiselle Phileberte [барышней Филибер (франц.)] — а? Как
вы думаете?
Да что с
вами?
Вы и смотреть на меня не хотите… гм!
— Гм…
да ведь я
вам сказал,
что узнаете после.
Или
вы, может быть, хотите узнать еще: для
чего я завез
вас сюда, для
чего я перед
вами так ломался и так спроста откровенничал, тогда как все это можно было высказать без всяких откровенностей, —
да?
— Не хочу, потому
что вы злой.
Да, злой, злой, — прибавила она, подымая голову и садясь на постели против старика. — Я сама злая, и злее всех, но
вы еще злее меня!.. — Говоря это, Нелли побледнела, глаза ее засверкали; даже дрожавшие губы ее побледнели и искривились от прилива какого-то сильного ощущения. Старик в недоумении смотрел на нее.
—
Да, злее меня, потому
что вы не хотите простить свою дочь;
вы хотите забыть ее совсем и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть свое родное дитя? Разве
вы будете любить меня? Ведь как только
вы на меня взглянете, так и вспомните,
что я
вам чужая и
что у
вас была своя дочь, которую
вы сами забыли, потому
что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула и мельком взглянула на меня.
—
Что! Она дома? Опять? Ах, Нелли, Нелли,
что это с тобой делается? Ну
да хорошо,
что по крайней мере дома… где
вы отыскали ее, Иван Петрович?
— До сих пор я не могла быть у Наташи, — говорила мне Катя, подымаясь на лестницу. — Меня так шпионили,
что ужас. Madame Albert [мадам Альбер (франц.)] я уговаривала целых две недели, наконец-то согласилась. А
вы, а
вы, Иван Петрович, ни разу ко мне не зашли! Писать я
вам тоже не могла,
да и охоты не было, потому
что письмом ничего не разъяснишь. А как мне надо было
вас видеть… Боже мой, как у меня теперь сердце бьется…
— Ну
да… и лестница… а
что, как
вы думаете: не будет сердиться на меня Наташа?
—
Вы лучше, — ответила Катя решительно и серьезно. —
Да я так и думала,
что вы лучше.
—
Да; и вот я тоже хотела
вас спросить и ехала с тем: скажите мне, за
что именно
вы его любите?
— Вот уж это и нехорошо, моя милая,
что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо.
Вам предлагают покровительство, а
вы поднимаете носик… А того и не знаете,
что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить
вас в смирительный дом, как отец развращаемого
вами молодого человека, которого
вы обирали,
да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
— Нелли только
что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите! Только уж очень она, голубушка, слаба. Боимся мы за нее. Доктор говорит,
что это покамест ничего.
Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора! И не грех
вам это, Иван Петрович? Ждали
вас, ждали к обеду-то… ведь двое суток не были!..
«Он
вас не забудет никогда, — прибавляла Катя, —
да и не может забыть никогда, потому
что у него не такое сердце; любит он
вас беспредельно, будет всегда любить, так
что если разлюбит
вас хоть когда-нибудь, если хоть когда-нибудь перестанет тосковать при воспоминании о
вас, то я сама разлюблю его за это тотчас же…»