Неточные совпадения
«А кто
знает, — думал я, — может быть, кто-нибудь и наведается о старике!» Впрочем, прошло уже пять дней,
как он умер, а еще никто не приходил.
Конечно, всякий, кто
знал хоть сколько-нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется, и одному слову поверить из всех взводимых на него обвинений; а между тем,
как водится, все суетились, все говорили, все оговаривались, все покачивали головами и… осуждали безвозвратно.
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще целый год спустя, не
знала почти ни одного слова из всех этих наговоров и сплетней: от нее тщательно скрывали всю историю, и она была весела и невинна,
как двенадцатилетний ребенок.
Вот в это-то время, незадолго до их приезда, я кончил мой первый роман, тот самый, с которого началась моя литературная карьера, и,
как новичок, сначала не
знал, куда его сунуть.
Когда же он увидел, что я вдруг очутился с деньгами, и
узнал,
какую плату можно получать за литературный труд, то и последние сомнения его рассеялись.
— А эта все надо мной подсмеивается! — вскричал старик, с восторгом смотря на Наташу, у которой разгорелись щечки, а глазки весело сияли,
как звездочки. — Я, детки, кажется, и вправду далеко зашел, в Альнаскары записался; и всегда-то я был такой… а только
знаешь, Ваня, смотрю я на тебя: какой-то ты у нас совсем простой…
—
Знаю; но что же мне делать, не моя воля, — сказала она, и в словах ее слышалось столько отчаяния,
как будто она шла на смертную казнь.
— Я ведь
знаю, Ваня,
как ты любил меня,
как до сих пор еще любишь, и ни одним-то упреком, ни одним горьким словом ты не упрекнул меня во все это время!
Он и на самопожертвование способен и даже
знаешь на
какое!
Я ведь и сама
знаю, что с ума сошла и не так люблю,
как надо.
— Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не
знает, что делает. Он, может быть,
как и венчаются-то, не
знает. И
какой он муж! Смешно, право. А женится, так несчастлив будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
А впрочем, вы, кажется, и правы: я ведь ничего не
знаю в действительной жизни; так мне и Наташа говорит; это, впрочем, мне и все говорят;
какой же я буду писатель?
А
как я их люблю обоих, если б вы
знали!
Если б вы
знали,
как он мягко со мной говорил сегодня, убеждал меня!
— Я тысячу раз с наслаждением воображал себе, — продолжал он свою болтовню, —
как он полюбит ее, когда
узнает, и
как она их всех изумит.
Я не
знал, что скажу им,
как войду к ним?
Но я не докончил. Она вскрикнула в испуге,
как будто оттого, что я
знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лестнице. Я за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил на улицу, ее уже не было. Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, — подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
Так ты поговори с ней, эдак
знаешь, не от меня, а
как бы с своей стороны… урезонь ее… понимаешь?
— Вот он
какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь
знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его
знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
А Николай Сергеич все ласковей да ласковей со мной; на меня глядя, грустит,
как будто и он
знает, о чем я плачу, и жалеет меня.
— Без условий! Это невозможно; и не упрекай меня, Ваня, напрасно. Я об этом дни и ночи думала и думаю. После того
как я их покинула, может быть, не было дня, чтоб я об этом не думала. Да и сколько раз мы с тобой же об этом говорили! Ведь ты
знаешь сам, что это невозможно!
За месяц до нашего несчастья он купил мне серьги, тихонько от меня (а я все
узнала), и радовался
как ребенок, воображая,
как я буду рада подарку, и ужасно рассердился на всех и на меня первую, когда
узнал от меня же, что мне давно уже известно о покупке серег.
— Ничего не
знаю, друг мой, даю тебе честное слово; с тобой я был всегда откровенен. Впрочем, я вот что еще думаю: может быть, он вовсе не влюблен в падчерицу графини так сильно,
как мы думаем. Так, увлечение…
— Ты думаешь, Ваня? Боже, если б я это
знала наверное! О,
как бы я желала его видеть в эту минуту, только взглянуть на него. Я бы по лицу его все
узнала! И нет его! Нет его!
— Нет, он у ней;я
знаю; я посылала
узнавать.
Как бы я желала взглянуть и на нее… Послушай, Ваня, я скажу вздор, но неужели же мне никак нельзя ее увидеть, нигде нельзя с нею встретиться?
Как ты думаешь?
— Дос-та-нет! — отвечала она чуть слышно. — Все для него! Вся жизнь моя для него! Но
знаешь, Ваня, не могу я перенести, что он теперь у нее, обо мне позабыл, сидит возле нее, рассказывает, смеется, помнишь,
как здесь, бывало, сидел… Смотрит ей прямо в глаза; он всегда так смотрит; и в мысль ему не приходит теперь, что я вот здесь… с тобой.
— Ну,
как не
знать! — отозвалась Мавра, просунув к нам свою голову, — все в три же первые дня рассказал. Не тебе бы хитрить!
Как он умен, Иван Петрович, если б вы
знали!
Он все читал, все
знает; вы на него только один раз посмотрите, а уж он все ваши мысли,
как свои,
знает.
— А господь его
знает, совсем и не разберешь,
как он решил; а я вовсе не болтун, я дело говорю: он даже и не решал, а только на все мои рассуждения улыбался, но такой улыбкой,
как будто ему жалко меня.
Вот и урони она табакерку, я подымаю да и говорю, точно не
знаю: Quelle charmante peinture! [
какое прелестное изображение (франц.)]
Потом о тебе стала расспрашивать, говорила, что очень хочет познакомиться с тобой, просила передать, что уже любит тебя
как сестру и чтоб и ты ее любила
как сестру, а когда
узнала, что я уже пятый день тебя не видал, тотчас же стала гнать меня к тебе…
О, если б ты
знала и ее историю,
как она несчастна, с
каким отвращением смотрит на свою жизнь у мачехи, на всю эту обстановку…
Я, может быть, целый месяц
как решил это и только теперь сам
узнал, что я решил справедливо.
— А
как я-то счастлив! Я более и более буду
узнавать вас! но… иду! И все-таки я не могу уйти, чтоб не пожать вашу руку, — продолжал он, вдруг обращаясь ко мне. — Извините! Мы все теперь говорим так бессвязно… Я имел уже несколько раз удовольствие встречаться с вами, и даже раз мы были представлены друг другу. Не могу выйти отсюда, не выразив,
как бы мне приятно было возобновить с вами знакомство.
— А он сказал, что мое доброе сердце вредит мне.
Как это? Не понимаю. А
знаешь что, Наташа. Не поехать ли мне поскорей к нему? Завтра чем свет у тебя буду.
— То-то; он и без того
узнает. А ты замечай, что он скажет?
Как примет? Господи, Ваня! Что, неужели ж он в самом деле проклянет меня за этот брак? Нет, не может быть!
— И мне тоже. Он как-то все так говорит… Устала я, голубчик.
Знаешь что? Ступай и ты домой. А завтра приходи ко мне
как можно пораньше от них. Да слушай еще: это не обидно было, когда я сказала ему, что хочу поскорее полюбить его?
Я убеждал ее горячо и сам не
знаю, чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем было еще что-то другое, кроме одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, — не
знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась
как бы в раздумье.
— Нельзя… не
знаю… приду, — прошептала она
как бы в борьбе и раздумье. В эту минуту вдруг где-то ударили стенные часы. Она вздрогнула и, с невыразимой болезненной тоскою смотря на меня, прошептала: — Это который час?
Сами
знаете, добрые люди: одна ведь осталась
как шиш на свете.
— Ну, брат Маслобоев, это ты врешь, — прервал я его. — Во-первых, генералы, хоть бы и литературные, и с виду не такие бывают,
как я, а второе, позволь тебе сказать, я действительно припоминаю, что раза два тебя на улице встретил, да ты сам, видимо, избегал меня, а мне что ж подходить, коли вижу, человек избегает. И
знаешь, что и думаю? Не будь ты теперь хмелен, ты бы и теперь меня не окликнул. Не правда ли? Ну, здравствуй! Я, брат, очень, очень рад, что тебя встретил.
Я даже
знаю какая и предугадываю, что Митрошка, а не кто другой, известил меня, что Архипов с Сизобрюховым будут здесь и шныряют по этим местам за каким-то скверным делом.
А так
как ума я никогда не пропивал, то
знаю и мою будущность.
Сизобрюхова, очевидно, сюда привели, и привел его пузан, а так
как я
знаю, по
какого рода делам пузан особенно промышляет, то и заключаю…
— Ах,
как бы я желала, чтоб он поскорее воротился! — сказала она. — Целый вечер хотел просидеть у меня, и тогда… Должно быть, важные дела, коль все бросил да уехал. Не
знаешь ли,
какие, Ваня? Не слыхал ли чего-нибудь?
Я заметил по некоторым ее вопросам, что ей очень бы хотелось
узнать наверно,
какое именно произвела она на него вчера впечатление?
— Нет, видишь, Ваня, — продолжала она, держа одну свою ручку на моем плече, другою сжимая мне руку, а глазками заискивая в моих глазах, — мне показалось, что он был как-то мало проникнут… он показался мне таким уж mari [мужем (франц.)], —
знаешь,
как будто десять лет женат, но все еще любезный с женой человек.
А во-вторых, я давеча,
как с тобой простился, кой-что еще
узнал и
узнал уж не по догадкам, а в точности.
А потому я и пугну, так
как она
знает, что я по старой памяти… ну и прочее — понимаешь?