Неточные совпадения
Глядя
на нее,
вы бы тотчас же согласились, что, наверно, прошло уже лет двадцать, как она в последний раз ела.
— Зачем
вы на меня так внимательно смотрите? — прокричал он по-немецки резким, пронзительным голосом и с угрожающим видом.
— Я
вас спросит, зачом ви
на мне так прилежно взирайт? — прокричал он с удвоенною яростию. — Я ко двору известен, а ви неизвестен ко двору! — прибавил он, вскочив со стула.
— Каспадин Шульц
вас просил прилежно не взирайт
на него, — проговорил он как можно громче, пристально всматриваясь в непонятного посетителя.
— Нет, нет, — заговорил он, ободрительно трепля старика по плечу, — сидитт! Aber [но (нем.)] гер Шульц очень просил
вас прилежно не взирайт
на него. Он у двора известен.
—
Вы живете
на Васильевском? Но
вы не туда пошли; это будет налево, а не направо. Я
вас сейчас довезу…
— Что, Иван Петрович, не хотите ли чаю? (самовар кипел
на столе), да каково, батюшка, поживаете? Больные
вы какие-то вовсе, — спросила она меня жалобным голосом, как теперь ее слышу.
— Папенька! Перекрестите и
вы… свою дочь, — проговорила она задыхающимся голосом и опустилась перед ним
на колени.
Полные небольшие пунцовые губы его, превосходно обрисованные, почти всегда имели какую-то серьезную складку; тем неожиданнее и тем очаровательнее была вдруг появлявшаяся
на них улыбка, до того наивная и простодушная, что
вы сами, вслед за ним, в каком бы
вы ни были настроении духа, ощущали немедленную потребность, в ответ ему, точно так же как и он, улыбнуться.
— Не вините и меня. Как давно хотел я
вас обнять как родного брата; как много она мне про
вас говорила! Мы с
вами до сих пор едва познакомились и как-то не сошлись. Будем друзьями и… простите нас, — прибавил он вполголоса и немного покраснев, но с такой прекрасной улыбкой, что я не мог не отозваться всем моим сердцем
на его приветствие.
— И
вы могли потребовать такой жертвы! — сказал я, с упреком смотря
на него.
— Не вините меня! — повторил он, — уверяю
вас, что теперь все эти несчастья, хоть они и очень сильны, — только
на одну минуту.
—
Вы говорите: брак. Когда же
вы обвенчаетесь? — спросил я, взглянув
на Наташу.
— Нет, послушайте, — прибавил он с непостижимым простодушием, —
вы не смотрите
на меня, что я такой кажусь; право, у меня чрезвычайно много наблюдательности; вот
вы увидите сами.
Больной ведь он, в такую погоду,
на ночь глядя; ну, думаю, верно, за чем-нибудь важным; а чему ж и быть-то важнее известного
вам дела?
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для
вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А
на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б
на нее! Похудела она?
— Слышал, Анна Андреевна, говорил он мне, что будто
вы оба надумались и согласились взять бедную девочку, сиротку,
на воспитание. Правда ли это?
— Николай Сергеич! Неужели
вам не жаль Анну Андреевну? Посмотрите, что
вы над ней делаете, — сказал я, не в силах удержаться и почти с негодованием смотря
на него. Но я только к огню подлил масла.
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая
на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть, и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои,
вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а
вы мне не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
— Я помню, Алеша,
вы со мной тогда поминутно советовались и все мне рассказали, отрывками, разумеется, в виде предположений, — прибавил я, смотря
на Наташу.
Он все читал, все знает;
вы на него только один раз посмотрите, а уж он все ваши мысли, как свои, знает.
Вот я дорогою и основал план всех дальнейших действий, и как
вы думаете,
на чем основал?
— Я и надеюсь
на вашу проницательность, — продолжал он, — и если позволил себе прийти к
вам теперь, то именно потому, что знал, с кем имею дело.
Я давно уже знаю
вас, несмотря
на то что когда-то был так несправедлив и виноват перед
вами.
И уж одно то, что
вы, имея такое влияние, такую, можно сказать, власть над Алешей, не воспользовались до сих пор этою властью и не заставили его жениться
на себе, уж одно это выказывает
вас со стороны слишком хорошей.
Вы можете с презрением смотреть
на отца, который сам сознается в том, что наводил сына, из корысти и из предрассудков,
на дурной поступок; потому что бросить великодушную девушку, пожертвовавшую ему всем и перед которой он так виноват, — это дурной поступок.
Не сочтите тоже, что я был заранее уверен в вашем согласии, основываясь
на том, чем
вы пожертвовали для моего сына; опять нет!
Скажите, я могу прийти к
вам на целый вечер?
Вижу у
вас, бедных людей,
на руках, самим есть нечего; дай, думаю, хоть для Николая-то угодника потружусь, приму сироту.
— Конфет? Что ж, это очень мило и простодушно. Ах, какие
вы оба! Вот уж и пошли теперь наблюдать друг за другом, шпионить, лица друг у друга изучать, тайные мысли
на них читать (а ничего-то
вы в них и не понимаете!). Еще он ничего. Он веселый и школьник по-прежнему. А ты-то, ты-то!
— Ну, и ступайте. А то целый год больна буду, так
вам целый год из дому не уходить, — и она попробовала улыбнуться и как-то странно взглянула
на меня, как будто борясь с каким-то добрым чувством, отозвавшимся в ее сердце. Бедняжка! Добренькое, нежное ее сердце выглядывало наружу, несмотря
на всю ее нелюдимость и видимое ожесточение.
—
Вы, когда уходите, не запирайте меня, — проговорила она, смотря в сторону и пальчиком теребя
на диване покромку, как будто бы вся была погружена в это занятие. — Я от
вас никуда не уйду.
Я очень хорошо знаю, что не имею никакого права
вам читать наставления, но не обращаю
на это никакого внимания.
Я не мог тогда
вас вызвать
на поединок.
— Нет. Если
вы желаете Наташе добра, то каким образом
вы решаетесь помешать ее браку, то есть именно тому, что может восстановить ее доброе имя? Ведь ей еще долго жить
на свете; ей важно доброе имя.
— Сто пятьдесят, да еще
на первый случай,тогда как
вы сами проиграли тяжбу!
— А
вы почему знаете, что я за
вами смотрела; может быть, я всю ночь проспала? — спросила она, смотря
на меня с добродушным и стыдливым лукавством и в то же время застенчиво краснея от своих слов.
— Не обедала, а ужинала. Дворник принес.
Вы, впрочем, не разговаривайте, а лежите покойно:
вы еще не совсем здоровы, — прибавила она, поднося мне чаю и садясь
на мою постель.
— Ах, это
вы! А я только что хотел было стать
на колена и молить бога о спасении моей жизни. Слышали, как я ругался?
— Я начал о моем ветренике, — продолжал князь, — я видел его только одну минуту и то
на улице, когда он садился ехать к графине Зинаиде Федоровне. Он ужасно спешил и, представьте, даже не хотел встать, чтоб войти со мной в комнаты после четырех дней разлуки. И, кажется, я в том виноват, Наталья Николаевна, что он теперь не у
вас и что мы пришли прежде него; я воспользовался случаем, и так как сам не мог быть сегодня у графини, то дал ему одно поручение. Но он явится сию минуту.
— Он
вам наверно обещал приехать сегодня? — спросила Наташа с самым простодушным видом, смотря
на князя.
— Впрочем, понимаю:
вы на него сердитесь.
Ну, а так как он, вероятно, не выходит теперь от
вас и забыл все
на свете, то, пожалуйста, не сердитесь, если я буду иногда брать его часа
на два, не больше, по моим поручениям.
—
Вы были у меня во вторник, поздно вечером;
на другое утро он заезжал ко мне
на полчаса, и с тех пор я его не видала ни разу.
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь да есть, и только что он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня удивляет, что
вы как будто и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу,
вы на него очень сердитесь, — и это понятно!
Вы имеете
на то все права, и… и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому только, что я первый подвернулся; не правда ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но только в том, что уехал
на другой день после нашего знакомства, так что
вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я —
вы бы меня узнали лучше, да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же
вы услышите, что я наговорю ему.
В этом я совершенно уверена, потому что совершенно понимаю наши взаимные отношения: ведь
вы на них не можете смотреть серьезно, не правда ли?
Еще в первое наше свидание я отчасти предупредил
вас о моем характере, а потому
вы, вероятно, не рассердитесь
на меня за одно замечание, тем более что оно будет вообще о всех женщинах;
вы тоже, вероятно, согласитесь с этим замечанием, — продолжал он, с любезностью обращаясь ко мне.
—
Вы хотите мне доказать, что
вы со мной прямы и простодушны? — спросила Наташа, с вызывающим видом смотря
на него.
— Все
вы люди практические, у
вас столько выжитых правил, серьезных, строгих;
на все новое,
на все молодое, свежее
вы смотрите недоверчиво, враждебно, насмешливо.