— Помилуй, братец, помилуй! Ты меня просто сразил после этого! Да как же это он не примет? Нет, Ваня, ты просто какой-то поэт; именно, настоящий поэт! Да что ж, по-твоему, неприлично, что ль, со мной драться? Я
не хуже его. Я старик, оскорбленный отец; ты — русский литератор, и потому лицо тоже почетное, можешь быть секундантом и… и… Я уж и не понимаю, чего ж тебе еще надобно…
Неточные совпадения
Дела его шли
худо; он негодовал, выходил из себя, возился с деловыми бумагами, и ему было
не до нас.
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну,
не гений, как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще вот сегодня читал на тебя эту критику в «Трутне»; слишком уж там тебя
худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
Костюм мой был жалок и
худо на мне сидел; лицом я осунулся,
похудел, пожелтел, — а все-таки далеко
не похож был я на поэта, и в глазах моих все-таки
не было ничего великого, о чем так хлопотал когда-то добрый Николай Сергеич.
— Ах, как мне хотелось тебя видеть! — продолжала она, подавив свои слезы. — Как ты
похудел, какой ты больной, бледный; ты в самом деле был нездоров, Ваня? Что ж я, и
не спрошу! Все о себе говорю; ну, как же теперь твои дела с журналистами? Что твой новый роман, подвигается ли?
— Вы, впрочем,
не думайте чего-нибудь очень
худого,
не сокрушайтесь слишком об нас.
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее. Узнав, что новая моя квартира сыра и, может быть, еще
хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист и нетерпелив. Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в такие минуты, да и то
не всегда.
— А ты
не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная, только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает.
Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку, да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее!
Похудела она?
Ох, к
худу это, к
худу, Иван Петрович,
не предвещает добра; другой день, глаз
не осушая, плачу.
Он говорил про свой процесс с князем; этот процесс все еще тянулся, но принимал самое
худое направление для Николая Сергеича. Я молчал,
не зная, что ему отвечать. Он подозрительно взглянул на меня.
Пил, многократно пил, знаю; а мне
худого здесь и
не смеют подать.
— Теперь, друг, еще одно слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя слава сперва прогремела; читал потом на тебя разные критики (право, читал; ты думаешь, я уж ничего
не читаю); встречал тебя потом в
худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
— Вот видишь, Елена, вот видишь, какая ты гордая, — сказал я, подходя к ней и садясь с ней на диван рядом. — Я с тобой поступаю, как мне велит мое сердце. Ты теперь одна, без родных, несчастная. Я тебе помочь хочу. Так же бы и ты мне помогла, когда бы мне было
худо. Но ты
не хочешь так рассудить, и вот тебе тяжело от меня самый простой подарок принять. Ты тотчас же хочешь за него заплатить, заработать, как будто я Бубнова и тебя попрекаю. Если так, то это стыдно, Елена.
— Выдержу. Меня будут бранить, а я буду нарочно молчать. Меня будут бить, а я буду все молчать, все молчать, пусть бьют, ни за что
не заплачу. Им же
хуже будет от злости, что я
не плачу.
Но он упросил ее через запертую дверь, уверяя, что если он
не оставит мне теперь записку, то завтра мне почему-то будет очень
худо.
Мы
не потеряем, а напротив, еще выиграем; мы всплывем, всплывем, и девиз наш в настоящую минуту должен быть: «Pire ça va, mieux ça est» [чем
хуже, тем лучше (франц.)].
— Да, пожертвовала, а потом как он начал приезжать ко мне и все больше и больше меня любить, так я стала задумываться про себя и все думаю: пожертвовать или нет? Ведь это очень
худо,
не правда ли?
Бедняжка очень
похудела в эти четыре дня болезни: глаза ввалились, жар все еще
не проходил.
— А я к тебе по делу, Иван, здравствуй! — сказал он, оглядывая нас всех и с удивлением видя меня на коленях. Старик был болен все последнее время. Он был бледен и
худ, но, как будто храбрясь перед кем-то, презирал свою болезнь,
не слушал увещаний Анны Андреевны,
не ложился, а продолжал ходить по своим делам.
— Я три дня
не ходила к дедушке, — начала опять Нелли, — а в это время мамаше стало
худо.
Когда я пришла домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось
хуже, а сама я всю ночь была больна и на другой день тоже вся в жару была, но я только об одном думала, потому что сердилась на дедушку, и когда мамаша заснула, пошла на улицу, к дедушкиной квартире, и,
не доходя, стала на мосту.
Он сидел у себя дома и ждал меня, и был такой страшный,
худой, и сказал, что он два дня ничего
не ел и Азорка тоже, и очень на меня сердился и упрекал меня.
Но цветочный праздник наш на другой день
не удался. Нелли сделалось
хуже, и она уже
не могла выйти из комнаты.