Неточные совпадения
Карта взяла, за ней
другая, третья, и через полчаса он отыграл
одну из деревень своих, сельцо Ихменевку, в котором числилось пятьдесят душ по последней ревизии.
Помогайте нам хоть вы,
друг наш! вы
один только
друг у нас и остались.
Но после ухода Наташи они как-то нежнее стали
друг к
другу; они болезненно почувствовали, что остались
одни на свете.
В такие минуты старик тотчас же черствел и угрюмел, молчал, нахмурившись, или вдруг, обыкновенно чрезвычайно неловко и громко, заговаривал о
другом, или, наконец, уходил к себе, оставляя нас
одних и давая таким образом Анне Андреевне возможность вполне излить передо мной свое горе в слезах и сетованиях.
А мне-то хоть бы на портрет ее поглядеть; иной раз поплачу, на него глядя, — все легче станет, а в
другой раз, когда
одна остаюсь, не нацелуюсь, как будто ее самое целую; имена нежные ей прибираю да и на ночь-то каждый раз перекрещу.
И он начал выбрасывать из бокового кармана своего сюртука разные бумаги,
одну за
другою, на стол, нетерпеливо отыскивая между ними ту, которую хотел мне показать; но нужная бумага, как нарочно, не отыскивалась. В нетерпении он рванул из кармана все, что захватил в нем рукой, и вдруг — что-то звонко и тяжело упало на стол… Анна Андреевна вскрикнула. Это был потерянный медальон.
— Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва
одна, и только намечен узор, — вышивай что хочешь. Два ощущения: прежнее и последнее. Этот самовар, этот ситцевый занавес, — так это все родное… Это как в мещанских домиках в уездном нашем городке; я и дом этот как будто вижу: новый, из бревен, еще досками не обшитый… А потом
другая картина...
— Такое средство
одно, — сказал я, — разлюбить его совсем и полюбить
другого. Но вряд ли это будет средством. Ведь ты знаешь его характер? Вот он к тебе пять дней не ездит. Предположи, что он совсем оставил тебя; тебе стоит только написать ему, что ты сама его оставляешь, а он тотчас же прибежит к тебе.
Алеша без характера, легкомыслен, чрезвычайно нерассудителен, в двадцать два года еще совершенно ребенок и разве только с
одним достоинством, с добрым сердцем, — качество даже опасное при
других недостатках.
Но есть обстоятельства, когда надо допустить и
другие соображения, когда нельзя все мерить на
одну мерку…
Меня влекло сюда, в такой час, не
одно это… я пришел сюда… (и он почтительно и с некоторою торжественностью приподнялся с своего места) я пришел сюда для того, чтоб стать вашим
другом!
— Ты как будто на него сердишься, Ваня? А какая, однако ж, я дурная, мнительная и какая тщеславная! Не смейся; я ведь перед тобой ничего не скрываю. Ах, Ваня,
друг ты мой дорогой! Вот если я буду опять несчастна, если опять горе придет, ведь уж ты, верно, будешь здесь подле меня;
один, может быть, и будешь! Чем заслужу я тебе за все! Не проклинай меня никогда, Ваня!..
Я убеждал ее горячо и сам не знаю, чем влекла она меня так к себе. В чувстве моем было еще что-то
другое, кроме
одной жалости. Таинственность ли всей обстановки, впечатление ли, произведенное Смитом, фантастичность ли моего собственного настроения, — не знаю, но что-то непреодолимо влекло меня к ней. Мои слова, казалось, ее тронули; она как-то странно поглядела на меня, но уж не сурово, а мягко и долго; потом опять потупилась как бы в раздумье.
На дрожках ей было очень неловко сидеть. При каждом толчке она, чтоб удержаться, схватывалась за мое пальто левой рукой, грязной, маленькой, в каких-то цыпках. В
другой руке она крепко держала свои книги; видно было по всему, что книги эти ей очень. дороги. Поправляясь, она вдруг обнажила свою ногу, и, к величайшему удивлению моему, я увидел, что она была в
одних дырявых башмаках, без чулок. Хоть я и решился было ни о чем ее не расспрашивать, но тут опять не мог утерпеть.
— Теперь,
друг, еще
одно слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя слава сперва прогремела; читал потом на тебя разные критики (право, читал; ты думаешь, я уж ничего не читаю); встречал тебя потом в худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
— Нет, видишь, Ваня, — продолжала она, держа
одну свою ручку на моем плече,
другою сжимая мне руку, а глазками заискивая в моих глазах, — мне показалось, что он был как-то мало проникнут… он показался мне таким уж mari [мужем (франц.)], — знаешь, как будто десять лет женат, но все еще любезный с женой человек.
Наташу, против ожидания, я застал опять
одну, и — странное дело, мне показалось, что она вовсе не так была мне в этот раз рада, как вчера и вообще в
другие разы. Как будто я ей в чем-нибудь досадил или помешал. На мой вопрос: был ли сегодня Алеша? — она отвечала: разумеется, был, но недолго. Обещался сегодня вечером быть, — прибавила она, как бы в раздумье.
— Скажите же прямо:
одно ли чувство мщения побуждает вас к вызову или у вас в виду и
другие цели?
— Нелли, — сказал я, — вот ты теперь больна, расстроена, а я должен тебя оставить
одну, взволнованную и в слезах.
Друг мой! Прости меня и узнай, что тут есть тоже
одно любимое и непрощенное существо, несчастное, оскорбленное и покинутое. Она ждет меня. Да и меня самого влечет теперь после твоего рассказа так, что я, кажется, не перенесу, если не увижу ее сейчас, сию минуту…
— Вот видишь: у Кати есть два дальние родственника, какие-то кузены, Левинька и Боринька,
один студент, а
другой просто молодой человек.
Такие поступки, с
одной стороны, и — слова, слова и слова — с
другой… неужели я не прав!
И когда я воображал себе это, мне вдруг подумалось: вот я на
одно мгновение буду просить тебя у бога, а между тем была же ты со мною шесть месяцев и в эти шесть месяцев сколько раз мы поссорились, сколько дней мы не говорили
друг с
другом!
— Уж я сама знаю чем, — отвечала она, усмехнувшись, и чего-то опять застыдилась. Мы говорили на пороге, у растворенной двери. Нелли стояла передо мной, потупив глазки,
одной рукой схватившись за мое плечо, а
другою пощипывая мне рукав сюртука.
На
другом столе, покрытом
другого рода, но не менее богатой скатертью, стояли на тарелках конфеты, очень хорошие, варенья киевские, жидкие и сухие, мармелад, пастила, желе, французские варенья, апельсины, яблоки и трех или четырех сортов орехи, —
одним словом, целая фруктовая лавка.
Намедни упросила, совсем уж было собрались в театр; только что отвернулась брошку прицепить, а он к шкапику:
одну,
другую, да и накатился.
Во-первых, чуть ли не бил ее, во-вторых, нарочно пригласил к себе Феферкухена, тот и ходил,
другом ее сделался, ну, хныкали вместе, по целым вечерам
одни сидели, несчастья свои оплакивали, тот утешал: известно, божьи души.
Я знал, что они были в связи, слышал также, что он был уж слишком не ревнивый любовник во время их пребывания за границей; но мне все казалось, — кажется и теперь, — что их связывало, кроме бывших отношений, еще что-то
другое, отчасти таинственное, что-нибудь вроде взаимного обязательства, основанного на каком-нибудь расчете…
одним словом, что-то такое должно было быть.
— О нет, мой
друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья.
Одним словом, я хочу уладить все дело. Но оставим на время все дело,а вы меня дослушайте до конца, постарайтесь не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
— Вот что,
друг мой, уж
один тот глупый вечер, помните, у Наташи, доконал меня окончательно.
—
Друг мой, — начал он, видимо наслаждаясь собою, — я сделал вам сейчас
одно признание, может быть даже и неуместное, о том, что у меня иногда является непреодолимое желание показать кому-нибудь в известном случае язык.
Нет, мой
друг: если вы истинный человеколюбец, то пожелайте всем умным людям такого же вкуса, как у меня, даже и с грязнотцой, иначе ведь умному человеку скоро нечего будет делать на свете и останутся
одни только дураки.
Я чувствую, что я отвлекусь от рассказа, но в эту минуту мне хочется думать об
одной только Нелли. Странно: теперь, когда я лежу на больничной койке
один, оставленный всеми, кого я так много и сильно любил, — теперь иногда
одна какая-нибудь мелкая черта из того времени, тогда часто для меня не приметная и скоро забываемая, вдруг приходя на память, внезапно получает в моем уме совершенно
другое значение, цельное и объясняющее мне теперь то, чего я даже до сих пор не умел понять.
— Просто на себя не похож, — говорила она, — в лихорадке, по ночам, тихонько от меня, на коленках перед образом молится, во сне бредит, а наяву как полуумный: стали вчера есть щи, а он ложку подле себя отыскать не может, спросишь его про
одно, а он отвечает про
другое.
Наташа встала. Обе стояли
одна против
другой, держась за руки и как будто силясь передать взглядом все, что скопилось в душе.
Не знаю, впрочем, любила ли именно
одно это: так, просто, всего его любила, и будь он хоть чем-нибудь
другой, с характером иль умнее, я бы, может, и не любила его так.
Знаешь, Ваня, я тебе признаюсь в
одном: помнишь, у нас была ссора, три месяца назад, когда он был у той, как ее, у этой Минны… я узнала, выследила, и веришь ли: мне ужасно было больно, а в то же время как будто и приятно… не знаю, почему…
одна уж мысль, что он тоже, как большойкакой-нибудь, вместе с
другими большимипо красавицам разъезжает, тоже к Минне поехал!
Но меня уже осенила
другая мысль. Я умолил доктора остаться с Наташей еще на два или на три часа и взял с него слово не уходить от нее ни на
одну минуту. Он дал мне слово, и я побежал домой.
Когда я пришла домой, я отдала деньги и все рассказала мамаше, и мамаше сделалось хуже, а сама я всю ночь была больна и на
другой день тоже вся в жару была, но я только об
одном думала, потому что сердилась на дедушку, и когда мамаша заснула, пошла на улицу, к дедушкиной квартире, и, не доходя, стала на мосту.
Мало-помалу он залиберальничалсяи переходит к невинно-скептическому убеждению, что в литературе нашей, да и вообще ни в какой и никогда, не может быть ни у кого честности и скромности, а есть только
одно «взаимное битье
друг друга по мордасам» — особенно при начале подписки.
Но тогда он
одно разыскивал, а теперь начал разыскивать
другое.
В Петербурге он, разумеется, скоро бы ее отыскал, под каким бы именем она ни воротилась в Россию; да дело в том, что заграничные его агенты его ложным свидетельством обманули: уверили его, что она живет в
одном каком-то заброшенном городишке в южной Германии; сами они обманулись по небрежности:
одну приняли за
другую.
Покамест за границей шла
одна справка, он уже здесь затеял
другую, но, видно, не хотел употреблять слишком официального пути и познакомился со мной.
Ибо в последнем случае, как, вероятно, и ты, милый сын, можешь понять поэтической своей головой, — он меня обкрадывал: ибо
одна надобность, положим, рубль стоит, а
другая вчетверо стоит; так дурак же я буду, если за рубль передам ему то, что четырех стоит.
Начал я вникать и догадываться и мало-помалу стал нападать на следы;
одно у него самого выпытал,
другое — кой от кого из посторонних, насчет третьего своим умом дошел.