Неточные совпадения
—
И смотреть
таким же сентябрем, как ты? Нет, душенька, спасибо!.. У меня вовсе нет охоты сидеть повесив нос, когда я чувствую, что могу еще
быть веселым
и счастливым…
Что за краснобай!.. как начнет рассказывать,
так есть что послушать: гусли да
и только!
— Видно что
так. Ведь нашего войска
и сорока тысяч там не
было.
—
И, сударь! Румянцев, Суворов — все едино: не тот,
так другой; дело в том, что тогда умели бить
и турок
и поляков. Конечно, мы
и теперь пожаловаться не можем, — у нас
есть и генералы
и генерал-аншефы… гм, гм!.. Впрочем,
и то сказать, нынешние турки не прежние — что грех таить! Учители-то у них хороши! — примолвил рассказчик, взглянув значительно на французского учителя, который улыбнулся
и гордо поправил свой галстук.
— Англия! — вскричал француз. — Да что
такое Англия?
И можно ли назвать европейским государством этот ничтожный остров, населенный торгашами? Этот христианской Алжир, который скоро не
будет иметь никакого сообщения с Европою. Нет, милостивый государь! Англия не в Европе: она в Азии; но
и там владычество ее скоро прекратится. Индия ждет своего освободителя,
и при первом появлении французских орлов на берегах Гангеса раздастся крик свободы на всем Индийском полуострове.
Мы от их слов татарами не сделаемся; в Крыму не
будет холодно; мужья не станут бить своих жен,
и, верно, наши дамы, в угодность французским вояжерам [путешественникам (франц.)], не разрешат на водку, которую, впрочем, мы могли бы называть ликером, точно
так же, как называется ресторациею харчевня, в которой мы обедали.
Так спросите об этом у голландцев, у всего Рейнского союза; поезжайте в Швейцарию, в Италию; взгляните на утесистые, непроходимые горы, некогда отчаяние несчастных путешественников, а теперь прорезанные широкими дорогами, по которым вы можете, княгиня, прогуливаться в своем ландо [четырехместной карете (франц.)] спокойнее, чем по Невскому проспекту; спросите в Террачине
и Неаполе: куда девались бесчисленные шайки бандитов, от которых не
было проезда в южной Италии; сравните нынешнее просвещение Европы с прежними предрассудками
и невежеством,
и после этого не понимайте, если хотите, какие бесчисленные выгоды влечет за собою присутствие этого гения, колоссального, как мир,
и неизбежного, как судьба.
— Граф не может понимать всю великость гения преобразователя России — он не русской;
так же как я, не
будучи французом, никак не могу постигнуть, каким образом просвещение преподается помощию штыков
и пушек.
— Скажи, пожалуйста, Александр, — спросил Рославлев, — давно ли ты сделался
такой неженкой? Когда мы служили с тобой вместе, ты не знал устали
и готов
был по целым суткам не сходить с коня.
— Тогда я носил мундир, mon cher! А теперь во фраке хочу посибаритничать. Однако ж знаешь ли, мой друг? Хоть я не очень скучаю теперешним моим положением, а все-таки мне
было веселее, когда я служил. Почему знать? Может
быть, скоро понадобятся офицеры; стоит нам поссориться с французами… Признаюсь, люблю я этот милый веселый народ; что
и говорить, славная нация! А как подумаешь,
так надобно с ними порезаться: зазнались, разбойники! Послушай, Вольдемар: если у нас
будет война, я пойду опять в гусары.
Правда, у меня
есть и кузины, в пятом или шестом колене; но клянусь тебе честью, я люблю их всех, как родных сестер, —
так они больно плакать обо мне не станут.
— Конечно, мой друг! тебе все-таки приличнее
быть ее мужем, чем всякому другому; ты бледен, задумчив, в глазах твоих
есть также что-то туманное, неземное. Вот я, с моей румяной
и веселой рожей, вовсе бы для нее не годился. Но, кажется, за нами пришли? Что? Завтрак готов?
—
И полно, братец! Все-таки одним меньше. Теперь, кажется, осечки не
будет, — прибавил офицер, взглянув на полку пистолета. Он взвел курок…
Вы
так же их ненавидите, как я,
и, может
быть, скоро придет время, что
и для вас
будет наслажденьем зарезать из своих рук хотя одного француза.
— У меня, сударь,
есть и московские калачи, а если угодно,
так и крендели.
— Постойте, сударь!.. никак на вольных!.. Нет! с той станции! Ну, вот вам, сударь,
и попутчики! Счастлив этот проезжий! ваши лошади, чай, уж отдохнули,
так ему задержки не
будет.
— Вестимо. Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то барина; не успел еще за околицу выехать, а он
и ну понукать;
так, знашь ты, кричма
и кричит, как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не
так, — подумал я про себя, — вишь, какой прыткой! Нет, барин, погоди! Животы-та не твои, как их поморишь,
так и почты не на чем справлять
будет». Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!
У нас ямщик прогоны-то берет не по-вашему — по полтине на версту; едет как душе угодно: дадут на водку — пошел рысцой; нет —
так и шагом; а проезжий, хоть генерал
будь какой, не смей до него
и дотронуться.
— «Ой ли? — сказал я, — да к нам-та зачем?» — «Затем, брат, что он хочет, чтоб
и у вас мужичкам
было такое же льготное
и привольное житье, как у нас.
Тяжко, ребята,
и тогда
было —
такой был по всей святой Руси погром, что
и боже упаси!
И Пугач также прельщал народ, да умней
был этого Бонапарта: назвался государем Петром Федоровичем —
так не диво, что перемутил всех православных; а этот что за выскочка?
— Что, брат, — отвечал Андрей, почесывая в голове, — оно бы
и так, да, слышь ты, он баил, что исправников не
будет и бары-то не станут над нами ломаться.
— Ах ты, дурачина, дурачина! — перервал старик, — да разве без старших жить можно? Мы покорны судьям да господам; они — губернатору, губернатор — царю,
так испокон веку ведется. Глупая голова! как некого
будет слушаться,
так и дело-то делать никто не станет.
— А овес по два рубля четверть? Вот то-то
и есть, ребята, вы заритесь на большие прогоны, а поспрошайте-ка, чего стоят за морем кормы? Как рублей по тридцати четверть,
так и прогоны не взмилятся! Нет, Федотушка! где дорого берут, там дорого
и платят!
— Эх, Ваня, Ваня! Да
есть ли земля, где б поборов не
было? Что вы верите этим нехристям; теперь-то они
так говорят, а дай Бонапарту до нас добраться,
так последнюю рубаху стащит; да еще заберет всех молодых парней
и ушлет их за тридевять земель в тридесятое государство.
Мы держимся старины: взял прогоны,
выпил на гривнягу, да
и будет; а ты
так нет, как барин — норовишь все в трактир: давай чаю, заморской водки, того-сего, всякой лихой болести; а там хвать, хвать, ан
и сенца не на что купить.
— Да
так! — продолжал молодой парень. — Он возил со мной проезжих в Подсолнечное, да
и ну там буянить в трактире
и с смотрителем-то схватился: вот
так к роже
и лезет. На грех проезжал исправник, застал все, как
было, да
и ну его жаловать из своих рук. Уж он его маил, маил…
— Но неравно вам прилучится проезжать опять чрез нашу Белокаменную, то порадуйте старика, взъезжайте прямо ко мне,
и если я
буду еще жив… Да нет! коли не станет моей Мавры Андреевны,
так господь бог милостив… услышит мои молитвы
и приберет меня горемычного.
— Эх, Иван Архипович! — сказал купец, — на что заране
так крушиться? Отчаяние — смертный грех, батюшка! Почему знать, может
быть,
и сожительницам сыновья ваши выздоровеют. А если господь пошлет горе,
так он же даст силу
и перенести его. А вы покамест все надежды не теряйте: никто как Бог.
Так не лучше ли бы, сударь,
и ворота держать на запоре,
и собакам-та не прикидываться волками; волк бы жил да жил у себя в лесу, а овцы
были бы целы!
И все
так станут думать, как тяжко придет; а впрочем,
и теперь, что бога гневить,
есть русские дворяне, которые не совсем еще обыноземились.
— Терешка! — сказал Ижорской стремянному, который отдал свою лошадь Рославлеву, — ступай в липовую рощу, посмотри, раскинут ли шатер
и пришла ли роговая музыка; да скажи, чтоб чрез час обед
был готов. Ну, любезные! — продолжал он, обращаясь к Рославлеву, — не думал я сегодня заполевать
такого зверя. Вчера Оленька раскладывала карты,
и все выходило, что ты прежде недели не
будешь. Как они обрадуются!
И неуч-то я,
и безграмотной —
и как, дескать,
быть городничим
такому невежде; а помилуйте! какое я сделал невежество?..
— Это правда, — перервала Лидина, — она
так измучилась, chére enfant! [дорогое дитя! (франц.)] Представьте себе: бедняжка почти все ночи не спала!.. Да, да, mon ange! [мой ангел! (франц.)] ты никогда не бережешь себя. Помнишь ли, когда мы
были в Париже
и я занемогла? Хотя опасности никакой не
было… Да, братец! там не
так, как у вас в России: там нет болезни, которой бы не вылечили…
— Я вам докладывал, Николай Степанович! — сказал Ильменев, — что поле
будет незадачное. Извольте-ка припомнить: лишь только мы выехали из околицы,
так нам
и пырь в глаза батька Василий; а ведь, известное дело, как с попом повстречаешься,
так не жди ни в чем удачи.
— А я
так думаю, — сказала Лидина, — что это несчастие случилось оттого, что у вас в России нет ничего порядочного: дороги скверные, а мосты!.. Dieu! quelle abomination! [Боже! Какая мерзость! (франц.)] Если б вы
были во Франции
и посмотрели…
— Полно, сестра! Что, разве мост подломился под вашей каретою? Прошу не погневаться: мост славной
и строен по моему рисунку; а вот если б в твоей парижской карете дверцы притворялись плотнее,
так дело-то
было бы лучше. Нет, матушка, я уверен, что наш губернатор полюбуется на этот мостик… Да, кстати! Меня уведомляют, что он завтра приедет в наш город; следовательно, послезавтра
будет у меня обедать.
— Друг мой! — сказала Полина, прижав к своему сердцу руку Рославлева, — не откажи мне в этом! Я не сомневаюсь, не могу сомневаться, что
буду счастлива; но дай мне увериться, что
и я могу составить твое счастие; дай мне время привязаться к тебе всей моей душою, привыкнуть мыслить об одном тебе, жить для одного тебя,
и если можно, — прибавила она
так тихо, что Рославлев не мог расслышать слов ее, — если можно забыть все, все прошедшее!
— Что вы, батюшка! Ее родители
были не нынешнего века — люди строгие, дай бог им царство небесное! Куда гулять по саду! Я до самой почти свадьбы
и голоса-то ее не слышал. За день до венца она перемолвила со мной в окно два словечка…
так что ж? Матушка ее подслушала да ну-ка ее с щеки на щеку —
так разрумянила, что
и боже упаси! Не тем помянута, куда крута
была покойница!
— Между тобой
и женихом твоим. Не думаешь ли, что он
будет досадовать, если ты переменишь твое решение? Я, право, не узнаю тебя, Полина; ты с некоторого времени стала
так странна,
так причудлива!.. Не упрямься, мой друг! Подумай, как ты огорчишь этим маменьку, как это неприятно
будет Сурскому, как рассердится дядюшка…
—
Так! я должна это сделать, — сказала она наконец решительным
и твердым голосом, — рано или поздно — все равно! — С безумной живостью несчастливца, который спешит одним разом прекратить все свои страдания, она не сняла, а сорвала с шеи черную ленту, к которой привешен
был небольшой золотой медальон. Хотела раскрыть его, но руки ее дрожали. Вдруг с судорожным движением она прижала его к груди своей,
и слезы ручьем потекли из ее глаз.
— Ах он мерзавец! Да как он смел? Вот я его проучу! Давай его сюда!.. Эка бестия! все умничает! Уж
и на прошлой неделе он мне насолил; да счастлив, разбойник!.. Погода
была так сыра, что электрическая машина вовсе не действовала.
— Да, братец! Я бить не люблю,
и в наш век какой порядочной человек станет драться? У меня вот как провинился кто-нибудь — на машину! Завалил ему ударов пять, шесть,
так впредь
и будет умнее; оно
и памятно
и здорово. Чему ж ты смеешься, Сурской? конечно, здорово. Когда еще у меня не
было больных
и домового лекаря,
так я от всех болезней лечил машиною.
Вот я навертел, навертел!.. время
было сухое — машина
так и трещит!
— Порядком же она тебя помаила. Да
и ты, брат! — не погневайся — зевака. Известное дело, невеста сама наскажет: пора-де под венец! Повернул бы покруче,
так дело давно бы
было в шляпе. Да вот никак они едут. Ну что стоишь, Владимир? Ступай, братец! вынимай из кареты свою невесту.
—
И, батюшка, на грех мастера нет! Как убережешься? Да вот спросите Владимира Сергеевича: он
был кавалеристом,
так знает, как обращаться с лошадьми, а верно,
и его бивали — нельзя без этого. Да кстати, Владимир Сергеевич!.. взгляните-ка на мою тройку; ведь вы знаток.
Хозяин повел княгиню Зорину; прочие мужчины повели также дам к столу, который
был накрыт в длинной галерее, увешанной картинами знаменитых живописцев, —
так по крайней мере уверял хозяин,
и большая часть соседей верили ему на честное слово; а некоторые знатоки, в том числе княжны Зорины, не смели сомневаться в этом, потому что на всех рамах написаны
были четкими буквами имена: Греза, Ван-дика, Рембрандта, Албана, Корреджия, Салватор Розы
и других известных художников.
— Но неужели
и русские
так же, как испанцы, не станут щадить никого?..
Будут резать беззащитных пленных? — спросила с приметным беспокойством Полина.
Завтра чем свет его отправляют, вместе с другими пленными, в средину России,
и поверишь ли? он
так обворожил меня своею любезностию, что мне грустно
будет с ним расстаться.
— Нет, Николай Степанович,
пей кто хочет, а я не стану — душа не примет. Веришь ли богу, мне все французское
так опротивело, что
и слышать-то о нем не хочется. Разбойники!..