Неточные совпадения
— Как, Юрий Дмитрич!
чтоб я, твой верный слуга, тебя покинул? Да на то ли я вскормлен отцом и матерью? Нет, родимый, если ты не можешь идти,
так и я не тронусь с места!
— Потише, хозяин, потише! — сказал земский. — Боярин Шалонский помолвил дочь свою за пана Гонсевского, который теперь гетманом и главным воеводою в Москве:
так не худо бы иным прочим держать язык за зубами. У гетмана руки длинные, а Балахна не за тридевять земель от Москвы, да и сам боярин шутить не любит: неравно прилучится тебе ехать мимо его поместьев с товарами,
так смотри,
чтоб не продать с накладом!
— Ученье свет, а неученье тьма, товарищ. Мало ли что глупый народ толкует!
Так и надо всему верить? Ну, рассуди сам: как можно,
чтоб Маринка обернулась сорокою? Ведь она родилась в Польше, а все ведьмы родом из Киева.
Повелительный голос поляка представлял
такую странную противоположность с наружностию, которая возбуждала чувство, совершенно противное страху, что Алексей, не думая повиноваться, стоял как вкопанный, глядел во все глаза на пана и кусал губы,
чтоб не лопнуть со смеху.
— И
так же, как они, гнаться за проезжими,
чтоб их ограбить?
Вот что в своем листу пишет ко мне Гонсевский, — продолжал он, обращаясь к Юрию, — до него дошел слух, что неугомонные нижегородцы набирают исподтишка войско,
так он желает,
чтоб я отправил тебя в Нижний поразведать, что там делается, и, если можно, преклонить главных зачинщиков к покорности, обещая им милость королевскую.
Он не обратил бы на это никакого внимания, если б этот человек не походил на вора, который хочет пробраться
так,
чтоб его никто не заметил; он шел сугробом, потому что проложенная по саду тропинка была слишком на виду, и, как будто бы с робостию, оглядывался на все стороны.
— Неравно горе, матушка Татьяна Ивановна! — отвечал Кудимыч, которого несколько чарок вина развеселили порядком. — Если ты попросишь,
чтоб я убавил тебе годков пяток,
так воля твоя — не могу.
— Чего ж вы дожидаетесь? — спросил Кирша Кудимыча и Григорьевну. — Я вас простил,
так убирайтесь вон!
Чтоб и духу вашего здесь не пахло!
— Сем кликнем, родная! да позовем дуру Матрешку; они поболтают, побранятся меж собой; а
чтоб распотешить тебя,
так, пожалуй, и подерутся, матушка.
— Ох вы, девушки, девушки! Все-то вы на одну стать! Не он,
так слава богу! А если б он,
так и нарядов бы у нас недостало! Нет, матушка, сегодня будет какой-то пан Тишкевич; а от жениха твоего, пана Гонсевского, прислан из Москвы гонец. Уж не сюда ли он сбирается,
чтоб обвенчаться с тобою? Нечего сказать: пора бы честным пирком да за свадебку… Что ты, что ты, родная? Христос с тобой! Что с тобой сделалось? На тебе вовсе лица нет!
— А вот посмотрим. Мне надобно с вашей боярышней словца два перемолвить, да
так,
чтоб никто не слыхал.
— Черт возьми! — вскричал он наконец. — Я не верю,
чтоб какой ни есть поляк допустил над собою
так ругаться!
— Боярин! — сказал он. — Если б супруга твоя здравствовала, то, верно б, не отказалась поднести нам по чарке вина и допустила бы взглянуть на светлые свои очи;
так нельзя ли нам удостоиться присутствия твоей прекрасной дочери? У вас, может быть, не в обычае,
чтоб девицы показывались гостям; но ведь ты, боярин, почти наш брат поляк: дозволь полюбоваться невестою пана Гонсевского.
Он не смел никогда и помыслить,
чтоб человек, созданный по образу и по подобию божию, мог унизиться до
такой степени.
—
Так вот что! Он опасается,
чтоб я не проболтался кому-нибудь из поляков, что невеста пана Гонсевского была испорчена.
— А что
такое он сделал? Он был у тебя в долгу,
так диво ли, что вздумал расплатиться? Ведь и у разбойника бывает подчас совесть, боярин: а
чтоб он был добрый человек — не верю! Нет, Юрий Дмитрич, как волка ни корми, а он все в лес глядит.
Все православные того только и ждут,
чтоб подошла рать из низовых городов, и тогда пойдет
такая ножовщина…
Кирша поспешил выйти на двор. В самом деле, его Вихрь оторвался от коновязи и подбежал к другим лошадям; но, вместо того
чтоб с ними драться, чего и должно было ожидать от
такого дикого коня, аргамак стоял смирнехонько подле пегой лошади, ласкался к ней и, казалось, радовался, что был с нею вместе.
— Тише! Бога ради, тише! — прошептал Истома, поглядывая с робостию вокруг себя. — Вот что!..
Так ты из наших!.. Ну что, Юрий Дмитрич?.. Идет ли сюда из Москвы войско? Размечут ли по бревну этот крамольный городишко?.. Перевешают ли всех зачинщиков? Зароют ли живого в землю этого разбойника, поджигу, Козьму Сухорукова?.. Давнуть,
так давнуть порядком, — примолвил он шепотом. — Да, Юрий Дмитрич,
так,
чтоб и правнуки-то дрожкой дрожали!
— Я встретил на площади, — отвечал запорожец, — казацкого старшину, Смагу-Жигулина, которого знавал еще в Батурине; он обрадовался мне, как родному брату, и берет меня к себе в есаулы. Кабы ты знал, боярин, как у всех ратных людей, которые валом валят в Нижний, кипит в жилах кровь молодецкая! Только и думушки,
чтоб идти в Белокаменную да порезаться с поляками. За одним дело стало: старшего еще не выбрали, а если нападут на удалого воеводу,
так ляхам несдобровать!
— Что ты, дитятко, побойся бога! Остаться дома, когда дело идет о том,
чтоб живот свой положить за матушку святую Русь!.. Да если бы и вас у меня не было,
так я ползком бы приполз на городскую площадь.
Он желал бы,
чтоб нижегородцы положили оружие
так же, как желает хищный волк,
чтоб стадо осталось без пастыря и защиты.
— Юрий Дмитрич, — сказал Мансуров, — мы дозволяем тебе пробыть завтрашний день в Нижнем Новгороде; но я советовал бы тебе отправиться скорее: завтра же весь город будет знать, что ты прислан от Гонсевского, и тогда, не погневайся, смотри,
чтоб с тобой не случилось того же, что с князем Вяземским. Народ подчас бывает глуп: как расходится,
так его ничем не уймешь.
— И я долго не верил. Ведь про покойного моего боярина было какое-то пророчество; и
так как до сих пор уж многое сбылось, то я не брал веры,
чтоб его зарезали, да пришлось наконец поверить.
Все нищие, как водится,
так и лезли друг пред другом,
чтоб схватить милостыню; одна только старушка не рвалась вперед и, стоя поодаль, терпеливо дожидалась своей очереди.
— Не обмани только ты, а мы не обманем, — отвечал Омляш. — Удалой, возьми-ка его под руку, я пойду передом, а вы, ребята, идите по сторонам; да смотрите,
чтоб он не юркнул в лес. Я его знаю: он хват детина! Томила, захвати веревку-то с собой: неравно он нас морочит,
так было бы на чем его повесить.
— Пустое, брат, — отвечал запорожец, мигнув Алексею, — тащите его!.. иль нет!.. постой!.. Слушай, рыжая собака! Если ты хочешь,
чтоб я тебя помиловал, то говори всю правду; но смотри, лишь только ты заикнешься,
так и петлю на шею! Жив ли Юрий Дмитрич Милославский?
— Да
так,
чтоб, знаешь ли, врасплох не пожаловали гости…
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц живет там у своей тетки, сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу,
чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и
такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
— Оно
так, — перервал хладнокровно Туренин, — конечно, весело потешиться над своим злодеем; да
чтоб оглядок не было. Ты оставишь его здесь… ну, а коли, чего боже сохрани! без тебя он как ни есть вырвется на волю?.. Эх, Тимофей Федорович! послушайся моего совета… мертвые не болтают.
— Не то
чтоб жаль; но ведь, по правде сказать, боярин Шалонский мне никакого зла не сделал; я ел его хлеб и соль. Вот дело другое, Юрий Дмитрич, конечно, без греха мог бы уходить Шалонского, да, на беду, у него есть дочка,
так и ему нельзя… Эх, черт возьми! кабы можно было, вернулся бы назад!.. Ну, делать нечего… Эй вы, передовые!.. ступай! да пусть рыжий-то едет болотом первый и если вздумает дать стречка,
так посадите ему в затылок пулю… С богом!
— Не правда ли, что он знатную нам задал пирушку!.. Помнится, вы с ним что-то повздорили, да, кажется, помирились. Нечего сказать, он немного крутенек, не любит,
чтоб ему поперечили; а уж хлебосол! и как захочет,
так умеет приласкать!
— Что ты, Суета? помилуй!.. Ты для почину целый полк ляхов один остановил и человек двадцать супостатов перекрошил своим бердышом,
так статочное ли дело,
чтоб ты сробел одного человека?
— Вот в этих палатах живал прежде отец Авраамий, — сказал Суета, указав на небольшое двухэтажное строение, прислоненное к ограде. — Да видишь, как их злодеи ляхи отделали: насквозь гляди! Теперь он живет вон в той связи, что за соборами, не просторнее других старцев; да он, бог с ним, не привередлив: была б у него только келья в стороне,
чтоб не мешали ему молиться да писать,
так с него и довольно.
— Ой ли? Помоги вам господи!.. Разбойники!.. В разор нас разорили! Прошлой зимой
так всю и одежонку-то у нас обобрали.
Чтоб им самим ни дна ни покрышки! Передохнуть бы всем, как в чадной избе тараканам… Еретики, душегубцы!.. нехристь проклятая!
Этак с час-места останавливались у нас двое проезжих бояр и с ними человек сорок холопей, вот и стали меня
так же, как твоя милость, из ума выводить, а я сдуру-то и выболтай все, что на душеньке было; и лишь только вымолвила, что мы денно и нощно молим бога,
чтоб вся эта иноземная сволочь убралась восвояси, вдруг один из бояр, мужчина
такой ражий, бог с ним! как заорет в истошный голос да ну меня из своих ручек плетью!
—
Так и думать нечего! в добрый час, боярин! У меня на душе будет легче, как вы уедете… Не то
чтоб я боялся… однако ж все лучше… лукавый силен!.. Поезжайте с богом!
— Да кто тебе сказал, что я поеду жить в Запорожскую Сечь? Нет, любезный! как я посмотрел на твоего боярина и его супругу,
так у меня прошла охота оставаться век холостым запорожским казаком. Я еду в Батурин, заведусь также женою, и дай бог,
чтоб я хоть вполовину был
так счастлив, как твой боярин! Нечего сказать: помаялся он, сердечный, да и наградил же его господь за потерпенье! Прощай, Алексей! авось бог приведет нам еще когда-нибудь увидеться!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Ему всё бы только рыбки! Я не иначе хочу,
чтоб наш дом был первый в столице и
чтоб у меня в комнате
такое было амбре,
чтоб нельзя было войти и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза и нюхает.)Ах, как хорошо!
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри,
чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы
так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Да объяви всем,
чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за
такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Купцы. Ей-богу!
такого никто не запомнит городничего.
Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж говоря,
чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив
такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе, да за дело,
чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман,
так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день,
так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою голову и на твою важность!