Неточные совпадения
Да, теперь именно так: я чувствую там, в мозгу, какое-то инородное тело — как тончайший ресничный волосок в
глазу: всего себя чувствуешь, а вот этот
глаз с волоском — нельзя о нем забыть ни
на секунду…
В вагоне подземной дороги я несся туда, где
на стапеле сверкало под солнцем еще недвижное, еще не одухотворенное огнем, изящное тело «Интеграла». Закрывши
глаза, я мечтал формулами: я еще раз мысленно высчитывал, какая нужна начальная скорость, чтобы оторвать «Интеграл» от земли. Каждый атом
секунды — масса «Интеграла» меняется (расходуется взрывное топливо). Уравнение получалось очень сложное, с трансцендентными величинами.
R-13, бледный, ни
на кого не глядя (не ждал от него этой застенчивости), — спустился, сел.
На один мельчайший дифференциал
секунды мне мелькнуло рядом с ним чье-то лицо — острый, черный треугольник — и тотчас же стерлось: мои
глаза — тысячи
глаз — туда, наверх, к Машине. Там — третий чугунный жест нечеловеческой руки. И, колеблемый невидимым ветром, — преступник идет, медленно, ступень — еще — и вот шаг, последний в его жизни — и он лицом к небу, с запрокинутой назад головой —
на последнем своем ложе.
Неизмеримая
секунда. Рука, включая ток, опустилась. Сверкнуло нестерпимо-острое лезвие луча — как дрожь, еле слышный треск в трубках Машины. Распростертое тело — все в легкой, светящейся дымке — и вот
на глазах тает, тает, растворяется с ужасающей быстротой. И — ничего: только лужа химически чистой воды, еще минуту назад буйно и красно бившая в сердце…
Это были удостоверения, что мы — больны, что мы не можем явиться
на работу. Я крал свою работу у Единого Государства, я — вор, я — под Машиной Благодетеля. Но это мне — далеко, равнодушно, как в книге… Я взял листок, не колеблясь ни
секунды; я — мои
глаза, губы, руки — я знал: так нужно.
На секунду у двери. Тот — тупо топает вверх, сюда. Только бы дверь! Я умолял дверь, но она деревянная; заскрипела, взвизгнула. Вихрем мимо — зеленое, красное, желтый Будда — я перед зеркальной дверью шкафа: мое бледное лицо, прислушивающиеся
глаза, губы… Я слышу — сквозь шум крови — опять скрипит дверь… Это он, он.
Не имею представления, как долго я был мертв, скорее всего 5 — 10
секунд, но только через некоторое время я воскрес, открыл
глаза: темно и чувствую — вниз, вниз… Протянул руку — ухватился — царапнула шершавая, быстро убегающая стенка,
на пальце кровь, ясно — все это не игра моей больной фантазии. Но что же, что?
— Я не мог больше! Где вы были? Отчего… — ни
на секунду не отрывая от нее
глаз, я говорил как в бреду — быстро, несвязно, — может быть, даже только думал. — Тень — за мною… Я умер — из шкафа… Потому что этот ваш… говорит ножницами: у меня душа… Неизлечимая…
Секунду я смотрел
на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером — она была только человеком, она существовала только как метафизическая субстанция оскорбления, нанесенного Единому Государству. Но одно какое-то ее движение — заворачивая, она согнула бедра налево — и мне вдруг ясно: я знаю, я знаю это гибкое, как хлыст, тело — мои
глаза, мои губы, мои руки знают его, — в тот момент я был в этом совершенно уверен.
Я
на секунду провинчен серыми, холодными буравчиками
глаз. Не знаю, увидел ли он во мне, что это (почти) правда, или у него была какая-то тайная цель опять
на время пощадить меня, но только он написал записочку, отдал ее одному из державших меня — и я снова свободен, т. е., вернее, снова заключен в стройные, бесконечные, ассирийские ряды.
И
на секунду, смутно:
глаза, губы, две острых розовых завязи.
Только тогда я с трудом оторвался от страницы и повернулся к вошедшим (как трудно играть комедию… ах, кто мне сегодня говорил о комедии?). Впереди был S — мрачно, молча, быстро высверливая
глазами колодцы во мне, в моем кресле, во вздрагивающих у меня под рукой листках. Потом
на секунду — какие-то знакомые, ежедневные лица
на пороге, и вот от них отделилось одно — раздувающиеся, розово-коричневые жабры…
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них
на секунду одно: низко нахлобученные волосы,
глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а здание моего тела — слишком легкое, и вот все стены, переборки, кабели, балки, огни — все дрожит…
Она, очевидно, почувствовала, поняла, метнулась к двери. Но я опередил ее — и, громко дыша, ни
на секунду не спуская
глаз с этого места
на голове…
Неточные совпадения
— Вот, я приехал к тебе, — сказал Николай глухим голосом, ни
на секунду не спуская
глаз с лица брата. — Я давно хотел, да всё нездоровилось. Теперь же я очень поправился, — говорил он, обтирая свою бороду большими худыми ладонями.
В те несколько
секунд, во время которых посетители молча смотрели
на картину, Михайлов тоже смотрел
на нее и смотрел равнодушным, посторонним
глазом.
— А, Костя! — вдруг проговорил он, узнав брата, и
глаза его засветились радостью. Но в ту же
секунду он оглянулся
на молодого человека и сделал столь знакомое Константину судорожное движение головой и шеей, как будто галстук жал его; и совсем другое, дикое, страдальческое и жестокое выражение остановилось
на его исхудалом лице.
Он поднялся опять
на локоть, поводил спутанною головой
на обе стороны, как бы отыскивая что-то, и открыл
глаза. Тихо и вопросительно он поглядел несколько
секунд на неподвижно стоявшую пред ним мать, потом вдруг блаженно улыбнулся и, опять закрыв слипающиеся
глаза, повалился, но не назад, а к ней, к ее рукам.
Священник подождал несколько
секунд, не скажет ли он еще чего, и, закрыв
глаза, быстрым владимирским
на «о» говором сказал: