Неточные совпадения
И вот, так же как это было утром, на эллинге, я опять
увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизни,
увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто
не целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы
не посыпались осколки
стен, куполов, машин…
Наверху, перед Ним — разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром цветы. [Конечно, из Ботанического Музея. Я лично
не вижу в цветах ничего красивого — как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно изгнанному зa Зеленую
Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.]
Сквозь стеклянные
стены дома — ветреный, лихорадочно-розовый, тревожный закат. Я поворачиваю кресло так, чтобы передо мною
не торчало это розовое, перелистываю записи — и
вижу: опять я забыл, что пишу
не для себя, а для вас, неведомые, кого я люблю и жалею, — для вас, еще плетущихся где-то в далеких веках, внизу.
Нет, еще стоят
стены — вот они — я могу их ощупать. И уж нет этого странного ощущения, что я потерян, что я неизвестно где, что я заблудился, и нисколько
не удивительно, что
вижу синее небо, круглое солнце; и все — как обычно — отправляются на работу.
Тогда я раскрыл глаза — и лицом к лицу со мной, наяву то самое, чего до сих пор
не видел никто из живых иначе, как в тысячу раз уменьшенное, ослабленное, затушеванное мутным стеклом
Стены.
Я сидел за столом,
не двигаясь, — и я
видел, как дрожали
стены, дрожало перо у меня в руке, колыхались, сливаясь, буквы…
«Все из-за Операции»… Смешной, ограниченный человек. Ничего
не видит дальше своей тарелки. Если бы он знал, что,
не будь Операции, — завтра в 12 он сидел бы под замком в стеклянной клетке, метался бы там и лез на
стену…
Но я
не дал ей кончить, торопливо втолкнул в дверь — и мы внутри, в вестибюле. Над контрольным столиком — знакомые, взволнованно-вздрагивающие, обвислые щеки; кругом — плотная кучка нумеров — какой-то спор, головы, перевесившиеся со второго этажа через перила, — поодиночке сбегают вниз. Но это — потом, потом… А сейчас я скорее увлек О в противоположный угол, сел спиною к
стене (там, за
стеною, я
видел: скользила по тротуару взад и вперед темная, большеголовая тень), вытащил блокнот.
Тот, за
стеной справа, — желтые, пристальные морщины — обо мне. Нужно, чтобы он
не видел, еще противней — если он будет смотреть… Я нажал кнопку — пусть никакого права, разве это теперь
не все равно — шторы упали.
Я спотыкался о тугие, свитые из ветра канаты и бежал к ней. Зачем?
Не знаю. Я спотыкался, пустые улицы, чужой, дикий город, неумолчный, торжествующий птичий гам, светопреставление. Сквозь стекло
стен — в нескольких домах я
видел (врезалось): женские и мужские нумера бесстыдно совокуплялись — даже
не спустивши штор, без всяких талонов, среди бела дня…
— А знаете — вы хотели кой-что от меня утаить, вот вы перечислили всех, кого заметили там, за
Стеной, но одного забыли. Вы говорите — нет? А
не помните ли вы, что там мельком, на секунду, — вы
видели там… меня? Да, да: меня.
Неточные совпадения
Но и на острова ему
не суждено было попасть, а случилось другое: выходя с В—го проспекта на площадь, он вдруг
увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими
стенами.
Он стоял, смотрел и
не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха
не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь
видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он
не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь!
Не сквозь
стену же.
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я
увидел войско мятежников с высоты городской
стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в
стенах оренбургских и чуть
не плакал от досады.
Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза больного
не хотят
видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к
стене.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким
видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к
стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове
не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.