Вот приблизительно то, что пережил я, когда сегодня утром прочитал Государственную Газету. Был страшный сон, и он кончился. А я, малодушный, я, неверующий, — я думал уже о своевольной смерти. Мне стыдно сейчас читать последние, написанные вчера, строки. Но все равно: пусть,
пусть они останутся, как память о том невероятном, что могло быть — и чего уже не будет… да, не будет!..
Неточные совпадения
Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя —
пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда
им взбредет в голову; некоторые историки говорят даже, будто в те времена на улицах всю ночь горели огни, всю ночь по улицам ходили и ездили.
У дикаря по крайней мере было больше смелости и энергии и —
пусть дикой — логики:
он сумел установить, что есть связь между следствием и причиной.
Милая О… Милый R… В
нем есть тоже (не знаю, почему «тоже», — но
пусть пишется, как пишется) — в
нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное. И все-таки я,
он и О — мы треугольник,
пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить языком наших предков (быть может, вам, планетные мои читатели, этот язык — понятней), мы — семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго отдохнуть, в простой, крепкий треугольник замкнуть себя от всего, что…
Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага.
Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как много из того, о чем
они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.
—
Пусть! Но ведь я же почувствую — я почувствую
его в себе. И хоть несколько дней… Увидеть — только раз увидеть у
него складочку вот тут — как там — как на столе. Один день!
— Смешной! Разве кому-нибудь там, за Стеною, придет в голову, что мы здесь? Вспомни: вот ты — разве ты когда-нибудь думал, что это возможно?
Они ловят нас там —
пусть ловят! Ты бредишь.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть
их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые —
они ушли в леса.
Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца.
Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса.
Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода,
пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Там, снаружи, на меня налетел ветер. Крутил, свистел, сек. Но мне только еще веселее. Вопи, вой — все равно: теперь тебе уже не свалить стен. И над головой рушатся чугунно-летучие тучи —
пусть: вам не затемнить солнца — мы навеки приковали
его цепью к зениту — мы, Иисусы Навины.
Мне ясно:
он не знает, что я знаю все.
Пусть: может быть — так нужно. И я сверху, намеренно резко...
Тот, за стеной справа, — желтые, пристальные морщины — обо мне. Нужно, чтобы
он не видел, еще противней — если
он будет смотреть… Я нажал кнопку —
пусть никакого права, разве это теперь не все равно — шторы упали.
— Que la personne qui est arrivée la dernière, celle qui demande, qu’elle sorte! Qu’elle sorte! [Пусть тот, кто пришел последним, тот, кто спрашивает,
пусть он выйдет. Пусть выйдет!] — проговорил Француз, не открывая глаз.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
Неточные совпадения
Хлестаков. Впустите
их, впустите!
пусть идут. Осип скажи
им:
пусть идут.
Послушайте ж, вы сделайте вот что: квартальный Пуговицын…
он высокого роста, так
пусть стоит для благоустройства на мосту.
Пусть машет, а ты все бы таки
его расспросила.
Беги сейчас возьми десятских, да
пусть каждый из
них возьмет…
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми
их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (К Митрофану.) Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему.
Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)