Неточные совпадения
Дальше — в комнате R. Как будто — все точно такое, что и у меня: Скрижаль,
стекло кресел, стола, шкафа, кровати. Но чуть только вошел — двинул одно кресло, другое — плоскости сместились, все вышло из установленного габарита, стало неэвклидным. R — все тот же, все тот же. По Тэйлору и математике — он всегда
шел в хвосте.
Я покорно
пошел, размахивая ненужными, посторонними руками. Глаз нельзя было поднять, все время
шел в диком, перевернутом вниз головой мире: вот какие-то машины — фундаментом вверх, и антиподно приклеенные ногами к потолку люди, и еще ниже — скованное толстым
стеклом мостовой небо. Помню: обидней всего было, что последний раз в жизни я увидел это вот так, опрокинуто, не по-настоящему. Но глаз поднять было нельзя.
Коридор. Тысячепудовая тишина. На круглых сводах — лампочки, бесконечный, мерцающий, дрожащий пунктир. Походило немного на «трубы» наших подземных дорог, но только гораздо уже и не из нашего
стекла, а из какого-то другого старинного материала. Мелькнуло — о подземельях, где будто бы спасались во время Двухсотлетней Войны… Все равно: надо
идти.
Есть идеи глиняные — и есть идеи, навеки изваянные из золота или драгоценного нашего
стекла. И чтобы определить материал идеи, нужно только капнуть на него сильнодействующей кислотой. Одну из таких кислот знали и древние: reductio ad finem. Кажется, это называлось у них так; но они боялись этого яда, они предпочитали видеть хоть какое-нибудь, хоть глиняное, хоть игрушечное небо, чем синее ничто. Мы же —
слава Благодетелю — взрослые, и игрушки нам не нужны.
Неточные совпадения
— Не то еще услышите, // Как до утра пробудете: // Отсюда версты три // Есть дьякон… тоже с голосом… // Так вот они затеяли // По-своему здороваться // На утренней заре. // На башню как подымется // Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли // Жи-вешь, о-тец И-пат?» // Так
стекла затрещат! // А тот ему, оттуда-то: // — Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко! // Жду вод-ку пить! — «И-ду!..» // «
Иду»-то это в воздухе // Час целый откликается… // Такие жеребцы!..
— Мне обедать еще рано, а выпить надо. Я приду сейчас. Ей, вина! — крикнул он своим знаменитым в командовании, густым и заставлявшим дрожать
стекла голосом. — Нет, не надо, — тотчас же опять крикнул он. — Ты домой, так я с тобой
пойду.
— Расстригут меня —
пойду работать на завод
стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему
стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как
стекла в окнах поют? Я, может быть, тысячу ночей слушал это пение и дошел до мысли, что именно
стекло, а не медь, не дерево должно дать нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из
стекла делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко
идут с языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым
стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
Только что прошел обильный дождь, холодный ветер, предвестник осени, гнал клочья черных облаков, среди них ныряла ущербленная луна, освещая на секунды мостовую, жирно блестел булыжник, тускло, точно оловянные, поблескивали
стекла окон, и все вокруг как будто подмигивало. Самгина обогнали два человека, один из них
шел точно в хомуте, на плече его сверкала медная труба — бас, другой, согнувшись, сунув руки в карманы, прижимал под мышкой маленький черный ящик, толкнув Самгина, он пробормотал: