Неточные совпадения
А затем мгновение — прыжок через века, с + на — . Мне вспомнилась (очевидно, ассоциация по контрасту) — мне
вдруг вспомнилась картина в музее: их, тогдашний, двадцатых веков, проспект, оглушительно пестрая, путаная толчея людей, колес, животных, афиш, деревьев, красок, птиц… И ведь, говорят, это на самом деле было — это могло быть. Мне показалось это так неправдоподобно, так нелепо,
что я не выдержал и расхохотался
вдруг.
Так смешно, так неправдоподобно,
что вот я написал и боюсь: а
вдруг вы, неведомые читатели, сочтете меня за злого шутника.
Вдруг подумаете,
что я просто хочу поиздеваться над вами и с серьезным видом рассказываю совершеннейшую чушь.
Мне
вдруг показалось,
что я пришел сюда напрасно (почему «напрасно» и как я мог не прийти, раз был дан наряд?); мне показалось — все пустое, одна скорлупа.
Ровно в 17 я был на лекции. И тут почему-то
вдруг понял,
что сказал старухе неправду: I была там теперь не одна. Может быть, именно это —
что я невольно обманул старуху — так мучило меня и мешало слушать. Да, не одна: вот в
чем дело.
И тут
вдруг почему-то опять этот нелепый сон — или какая-то неявная функция от этого сна. Ах да, вчера так же на аэро — спуск вниз. Впрочем, все это кончено: точка. И очень хорошо,
что я был с нею так решителен и резок.
Ушла. Я один. Два раза глубоко вздохнул (это очень полезно перед сном). И
вдруг какой-то непредусмотренный запах — и о чем-то таком очень неприятном… Скоро я нашел: у меня в постели была спрятана веточка ландышей. Сразу все взвихрилось, поднялось со дна. Нет, это было просто бестактно с ее стороны — подкинуть мне эти ландыши. Ну да: я не пошел, да. Но ведь не виноват же я,
что болен.
— Чем-чем! Ну, если угодно — приговором. Приговор поэтизировал. Один идиот, из наших же поэтов… Два года сидел рядом, как будто ничего. И
вдруг — на тебе: «Я, — говорит, — гений, гений — выше закона». И такое наляпал… Ну, да
что… Эх!
И
вдруг одна из этих громадных рук медленно поднялась — медленный, чугунный жест — и с трибун, повинуясь поднятой руке, подошел к Кубу нумер. Это был один из Государственных Поэтов, на долю которого выпал счастливый жребий — увенчать праздник своими стихами. И загремели над трибунами божественные медные ямбы — о том, безумном, со стеклянными глазами,
что стоял там, на ступенях, и ждал логического следствия своих безумств.
Только
что я хотел обратить на это ее внимание, как
вдруг она подняла голову — и капнула в меня чернильной этакой улыбочкой...
Вдруг — рука вокруг моей шеи — губами в губы… нет, куда-то еще глубже, еще страшнее… Клянусь, это было совершенно неожиданно для меня, и, может быть, только потому… Ведь не мог же я — сейчас я это понимаю совершенно отчетливо — не мог же я сам хотеть того,
что потом случилось.
Отчего — ну отчего целых три года я и О — жили так дружески — и
вдруг теперь одно только слово о той, об… Неужели все это сумасшествие — любовь, ревность — не только в идиотских древних книжках? И главное — я! Уравнения, формулы, цифры — и… это — ничего не понимаю! Ничего… Завтра же пойду к R и скажу,
что —
Вдруг ясно чувствую: до
чего все опустошено, отдано. Не могу, нельзя. Надо — и нельзя. Губы у меня сразу остыли…
Если бы вам сказали: ваша тень видит вас, все время видит. Понимаете? И вот
вдруг — у вас странное ощущение: руки — посторонние, мешают, и я ловлю себя на том,
что нелепо, не в такт шагам, размахиваю руками. Или
вдруг — непременно оглянуться, а оглянуться нельзя, ни за
что, шея — закована. И я бегу, бегу все быстрее и спиною чувствую: быстрее за мною тень, и от нее — никуда, никуда…
И все-таки — опять туда, сам не знаю зачем. Я шел медленно, с трудом — подошвы
вдруг стали чугунными. Помню отчетливо мысль: «Это ошибка,
что сила тяжести — константна. Следовательно, все мои формулы — »
Вы представьте себе,
что стоите на берегу: волны — мерно вверх; и поднявшись —
вдруг так и остались, застыли, оцепенели. Вот так же жутко и неестественно было и это — когда внезапно спуталась, смешалась, остановилась наша, предписанная Скрижалью, прогулка. Последний раз нечто подобное, как гласят наши летописи, произошло 119 лет назад, когда в самую чащу прогулки, со свистом и дымом, свалился с неба метеорит.
В нелепых, спутанных, затопленных словах я пытаюсь рассказать ей,
что я — кристалл, и потому во мне — дверь, и потому я чувствую, как счастливо кресло. Но выходит такая бессмыслица,
что я останавливаюсь, мне просто стыдно: я — и
вдруг…
Скорее — за стол. Развернул свои записи, взял перо — чтобы они нашли меня за этой работой на пользу Единого Государства. И
вдруг — каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А
что, если возьмут и прочтут хотя бы одну страницу — из этих, из последних?»
Я молчал. На лице у меня — что-то постороннее, оно мешало — и я никак не мог от этого освободиться. И
вдруг неожиданно, еще синее сияя, она схватила мою руку — и у себя на руке я почувствовал ее губы… Это — первый раз в моей жизни. Это была какая-то неведомая мне до сих пор древняя ласка, и от нее — такой стыд и боль,
что я (пожалуй, даже грубо) выдернул руку.
Да, в 12… — и
вдруг нелепое ощущение чего-то постороннего, осевшего на лицо —
чего никак не смахнуть.
Вдруг — вчерашнее утро, Ю — и то,
что она кричала тогда в лицо I… Почему?
Что за абсурд?
И странно,
что плоское, чертежное лицо Второго Строителя —
вдруг говорит...
Я сидел за столом и смеялся — отчаянным, последним смехом — и не видел никакого выхода из всего этого нелепого положения. Не знаю,
чем бы все это кончилось, если бы развивалось естественным путем — но тут
вдруг новая, внешняя, слагающая: зазвонил телефон.
И
вдруг… Бывает: уж весь окунулся в сладкий и теплый сон —
вдруг что-то прокололо, вздрагиваешь, и опять глаза широко раскрыты… Так сейчас: на полу в ее комнате затоптанные розовые талоны, и на одном: буква Ф и какие-то цифры… Во мне они — сцепились в один клубок, и я даже сейчас не могу сказать,
что это было за чувство, но я стиснул ее так,
что она от боли вскрикнула…
И
вдруг — мне молнийно, до головы, бесстыдно ясно: он — он тоже их… И весь я, все мои муки, все то,
что я, изнемогая, из последних сил принес сюда как подвиг — все это только смешно, как древний анекдот об Аврааме и Исааке. Авраам — весь в холодном поту — уже замахнулся ножом над своим сыном — над собою —
вдруг сверху голос: «Не стоит! Я пошутил…»