Принесем жертву искренности и правде;
скажем что Великая не нашла, может быть, в умах той зрелости, тех различных сведений, которые нужны для законодательства.
Неточные совпадения
Не
скажут,
что вы унизили предмет свой.
Монархиня,
сказав,
что Самодержавие не есть враг свободы в гражданском обществе, определяет ее следующим образом...
Ко славе вашей, Россияне! —
скажет некогда История, —
что у вас первых престала литься кровь человеческая на эшафотах!
Так, в Риме наказывалось смертию неуважение к статуям Императора (475); так, по древнему закону Англии надлежало казнить врача, который дерзнул бы
сказать о больном Короле,
что жизнь его в опасности» (476).
«Торговля бежит от притеснений и царствует там, где она свободна; но свобода не есть самовластие торгующих в странах вольных: например, в Англии они всего более ограничены законами [О свободе торговой можно
сказать то же,
что о свободе политической: она состоит не в воле делать все полезное одному человеку, а воле делать все не вредное обществу.]; но законы сии имеют единственною целию общее благо торговли, и купечество в Англии процветает (317–322)».
Глава о государственной Экономии служит наставлением для всех Монархов, утешением для всех граждан, доказывая первым,
что о свободе торговой можно
сказать то же,
что о свободе политической: она состоит не в воле делать все полезное одному человеку, а в воле делать все не вредное обществу.
Но Мы думаем, и за славу Себе вменяем
сказать,
что Мы живем для Нашего народа.
Общественное Призрение, которое благотворит несчастным жертвам бедности и недугов, воспитывает сирых, управляет работными домами (где бедный гражданин, лишенный всего, кроме сил, трудами своими живет и другим пользу приносит), местами наказания или, лучше
сказать, исправления гражданских пороков; и наконец, Совестный Суд, который есть человеколюбие правосудия (божественная и беспримерная мысль в законодательстве!), останутся в России вечным памятником того,
что некогда Добродетель в лице Монархини управляла ею.
Если иностранные Писатели доныне говорят,
что в России нет Среднего состояния, то пожалеем об их дерзком невежестве, но
скажем,
что Екатерина даровала сему важному состоянию истинную политическую жизнь и цену:
что все прежние его установления были недостаточны, нетверды и не образовали полной системы;
что Она первая обратила его в государственное достоинство, которое основано на трудолюбии и добрых нравах и которое может быть утрачено пороками [См.: «Городовое Положение».];
что Она первая поставила на его главную степень цвет ума и талантов — мужей, просвещенных науками, украшенных изящными дарованиями [Ученые и художники по сему закону имеют право на достоинство Именитых Граждан.]; и чрез то утвердила законом,
что государство, уважая общественную пользу трудолюбием снисканных богатств, равномерно уважает и личные таланты, и признает их нужными для своего благоденствия.
Ко славе того и другого можно
сказать,
что они почитали друг друга.]
Я изъясню теперь общее наше чувство:
скажите,
что великое могло, наконец, удивить нас в делах Екатерины?
Живновский. Ха-ха! Настасья Ерофевна! А надо правду
сказать, что наш брат военный, как уж скажет что, так именно, можно сказать, помелом причешет!
— Во-первых, это потому, что я доктор, долго жил с русскими. Ага же лицо очень важное, и ему приходится молчать и по своему положению, и чтобы не
сказать чего не надо. Больше я о нем не скажу ни слова.
— Кто
сказал что нельзя убивать, жечь и грабить? Мы будем убивать, и грабить, и жечь. Веселая, беспечная ватага храбрецов — мы разрушим все: их здания, их университеты и музеи; веселые ребята, полные огненного смеха, — мы попляшем на развалинах. Отечеством нашим я объявлю сумасшедший дом; врагами нашими и сумасшедшими — всех тех, кто еще не сошел с ума; и когда, великий, непобедимый, радостный, я воцарюсь над миром, единым его владыкою и господином, — какой веселый смех огласит вселенную!
Неточные совпадения
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это письмо; пожалуй, вместе и подорожную возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам
скажи,
что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо
скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За
что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Анна Андреевна. Пойдем, Машенька! я тебе
скажу,
что я заметила у гостя такое,
что нам вдвоем только можно
сказать.
Бобчинский. Я прошу вас покорнейше, как поедете в Петербург,
скажите всем там вельможам разным: сенаторам и адмиралам,
что вот, ваше сиятельство или превосходительство, живет в таком-то городе Петр Иванович Бобчинскнй. Так и
скажите: живет Петр Иванович Бобчпиский.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь
скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!