Неточные совпадения
В комнатах
не окна, а окошечки; да и
то в зале два, три, а у прочих и по одному.
Батенька этого
не слыхали, а если бы и слышали,
то это бы их
не удержало. Они были очень благоразумны и почитали, что никто и ничего умнее их
не выдумает; и маменька
в том соглашались, но
не во всяком случае, как увидим далее…
Пожалуйте. Оспа пристала, да какая! Так отхлестала бедных малюток и так изуродовала, что страшно было смотреть на них. Маменька когда увидели сих детей своих,
то, вздохнувши тяжело, покачали головою и сказали:"А что мне
в таких детях? Хоть брось их! Вот уже трех моих рождений выкидываю из моего сердца, хотя и они кровь моя. Как их любить наравне с прочими детьми! Пропали только мои труды и болезни!"И маменька навсегда сдержали слово: Павлусю, Юрочку и Любочку они никогда
не любили за их безобразие.
После завтрака нас вели к батеньке челом отдать, а потом за
тем же к маменьке. Как же маменька любили плотно позавтракать и всегда
в одиночку, без батеньки,
то мы и находили у нее либо блины, либо пироги, а
в постные дни пампушки или горофяники. Маменька и уделяли нам порядочные порции и приказывали, чтобы тут же при них съедать все, а
не носиться с пищею, как собака-де.
Ну,
не наше дело рассуждать, а знает про
то кофейный шелковый платок, который
не раз
в таком случае слетал с маменькиной головы, несмотря на
то, что навязан был на подкапок из синей сахарной бумаги.
Неприлично же было такую персону, как был
в то время его ясновельможность, пан полковник, угощать при двадцати только человеках; следовало и звать, чести ради гостя, хоть сотню; следовало же всем и приехать, из уважения к такому лицу, и сделать честь батеньке,
не маленькому пану по достатку и знатности древнего рода.
Кто
не имел на чем приехать,
тот пешком пришел с семейством, принеся
в узелке нарядное платье, потому что тут
в простом невозможно было бы показаться.
Девушки иные — для полегкости — без кунтушей,
в одних юбках,
то есть корсетах, и… как бы вам неполитичнее сказать?.,
не стесняя натуры или природы — без рукавов.
(Тут все, написанное мною, моя невестка, второго сына жена, женщина модная, воспитанная
в пансионе мадам Гросваш, зачернила так, что я
не мог разобрать, а повторить —
не вспомнил, что написал было. Ну, да и нужды нет. Мы и без
того все знаем все. Гм!).
Пан полковник, разговаривая со старшими, которые стояли у стены и отнюдь
не смели садиться, изволили закашляться и плюнуть вперед себя. Стремительно один из бунчуковых товарищей, старик почтенный, бросился и почтительно затер ногою плеванье его ясновельможности: так
в тот век политика была утончена!
Лишь только пан полковник встал,
то и весь женский пол поднялся, т. е. с своих мест; а пан полковник,
в сопровождении батеньки, вышед
в сени, закричал караульным:"А нуте же сурмите, сурмите: вот я иду!"И разом на сурмах и бубнах отдавали ему честь до
тех пор, пока он
не возвратился
в покои.
Хозяин должен был крепко наблюдать, чтобы пани есаулова
не села как-нибудь выше пани бунчуковой товарищки; если он заметит такое нарушение порядка,
то должен просить пани есаулову пересесть пониже;
в противном случае ссора вечная у мужа униженной жены с хозяином банкета и с есаулом, мужем зазнавшейся; а если он ему подчинен,
то мщение и взыскание по службе".
Несмотря на
то, что у гостей мужского пола нагревались чубы и рделися щеки еще при первой перемене, батенька, с самого начала стола, ходили и, начиная с пана полковника и до последнего гостя, упрашивали побольше кушать, выбирая из мисок куски мяс, и клали их на тарелки каждому и упрашивали скушать все; даже вспотеют, ходя и кланяясь, а все просят, приговаривая печальным голосом, что конечно-де я чем прогневал пана Чупринского, что он обижает меня и
в рот ничего
не берет?
Пан полковник, быв до
того времени многоречив и неумолкаем
в разговорах со старшинами, близ него сидящими, после выпитая последнего кубка меда онемел, как рыба: выпуча глаза, надувался, чтобы промолвить хотя слово, но
не мог никак; замахал рукою и поднялся с места, а за ним и все встали…
Осмотрев все, возвращаются
в дом, где маменька между
тем угощали женский пол… чем вздумали; и как при этом
не присутствовал никто из мужеского пола,
то, по натуральности, дело было на порядках…
Между
тем,
в продолжение этого времени, панночки, наигравшися
в короли,
не имея чем заняться,"скуки ради"идут к реке, за садом протекающей, и там купаются.
Но когда пан полковник, даже побожася, уверил батеньку, что они
в поход никогда
не пойдут,
то батенька и согласился остаться
в военной службе; но сотничества, за другими охотниками, умевшими особым манером снискивать милости полковника, батенька никогда
не получили и, стыда ради, всегда говорили, что они выше чина ни за что
не желают, как подпрапорный, и любили слышать, когда их этим рангом величали, да еще и вельможным, хотя, правду сказать, подпрапорный, и
в сотне"
не много мог", а для посторонних и
того менее.
Но когда батенька вмешивались и приказывали что невпопад, — как и часто случалось, —
то маменька
не противоречили и исполняли по воле батенькиной, хотя бы ко вреду самого откормленного кабана, — конечно,
не без
того, что, забившись к себе
в опочивальню, перецыганят батенькино приказание, пересмеют всякое слово его, но все это шопотом, чтоб никто и
не услышал.
Так я к
тому говорю: они и
в любимой своей страсти
не противоречили явно; но
в этом обстоятельстве, когда батенька напомнили о приступе к учению нашему, маменька вышли из своей комплекции против батеньки.
— Помилуйте вы меня, Мирон Осипович! Человек вы умный, и умнее вас я
в свой век никого
не знавала и
не видала, а что ни скажете, что ни сделаете, что ни выдумаете,
то все это так глупо, что совершенно надобно удивляться, плюнуть (тут маменька
в самом деле плюнули) и замолчать. — Но они плюнуть плюнули, а замолчать
не замолчали и продолжали
в том же духе.
— С чего вошло вам
в голову морить бедных детей грамотою глупою и бестолковою? Разве я их на
то породила и дала им такое отличное воспитание, чтобы они над книгами исчахли? Образумьтеся, побойтесь бога,
не будьте детоубийцею,
не терзайте безвинно моей утробы!.. — Тут маменька горько заплакали.
Я таки
не наудивляюсь перемене и батенькиного обхождения. Бывало, при малейшем противоречном слове маменька
не могли уже другого произнести, ибо очутивалися
в другой комнате, разумеется, против воли… но это дело семейное; а тут папенька смотрели на маменьку удивленными глазами, пыхтели, надувалися и, как увидели слезы ее,
то, конечно, войдя
в материнские чувства, сказали без гнева и размышления, а так, просто, дружелюбно...
Видя же необходимость пустить меня
в учение, они, по окончании торга, позвав пана Кнышевского
в кладовеньку попотчевать из своих рук водкою на могорыч, начали всеусерднейше просить его, чтобы бедного Трушка,
то есть меня, отнюдь
не наказывал, хотя бы и следовало; если же уже будет необходимо наказать, так сек бы вместо меня другого кого из простых учеников.
Маменька были такие добрые, что тут же мне и сказали:"
Не бойся, Трушко, тебя этот цап (козел)
не будет бить, что бы ты ни делал. Хотя
в десять лет этой поганой грамотки
не выучил, так
не посмеет и пальцем тронуть. Ты же, как ни придешь из школы,
то безжалостному тво ему отцу и мне жалуйся, что тебя крепко
в школе били. Отец спроста будет верить и будет утешаться твоими муками, а я притворно буду жалеть о тебе". Так мы и положили условие с маменькою.
Со стороны маменькиной подобные проводы были нам сначала ежедневно, потом все слабее, слабее: конечно, они уже попривыкли разлучаться с нами, а наконец, и до
того доходило, что когда старшие братья надоедали им своими шалостями, так они, бывало, прикрикнут:"Когда б вас чорт унес
в эту анафемскую школу!"Батенька же были к нам ни се, ни
то. Я же, бывши дома, от маменьки
не отходил.
Пан Тимофтей, встретив нас, ввел
в школу, где несколько учеников, из тутошних казацких семейств, твердили свои «стихи» (уроки). Кроме нас, панычей,
в тот же день, на Наума, вступило также несколько учеников. Пан Кнышевский, сделав нам какое-то наставление, чего мы, как еще неученые,
не могли понять, потому что он говорил свысока, усадил нас и преподал нам корень, основание и фундамент человеческой мудрости. Аз, буки, веди приказано было выучить до обеда.
Время подошло к обеду, и пан Кнышевский спросил нас с уроками. Из нас Петрусь проговорил урок бойко: знал назвать буквы и
в ряд, и
в разбивку; и боком ему поставят и вверх ногами, а он так и дует, и
не ошибается, до
того, что пан Кнышевский возвел очи горе и, положив руку на Петрусину голову, сказал:"Вот дитина!"Павлусь
не достиг до него. Он знал разницу между буквами, но ошибочно называл и относился к любимым им предметам; например, вместо «буки», все говорил «булки» и
не мог иначе назвать.
Мне обед
не важен был, я накормлен был порядочно; при
том же из запасов, данных мне маменькою
в час горестной разлуки, оставалась еще значительная часть. Как же школа отстояла от нашего дома близко, а я ленив был ходить,
то я еще и рад был избавиться двойной походки. Для приличия я затужил и остался
в школе заниматься над своим букварем, вполовину оборванным.
По еде мысли мои сделались чище и рассудок изобретательнее. Когда поворачивал я
в руках букварь, ника: один за батенькину «скубку», а другой — за дьячкову «палию». Причем маменька сказали:"Пусть толчет, собачий сын, как хочет, когда без
того не можно, но лишь бы сечением
не ругался над ребенком".
Не порадовало меня такое маменькино рассуждение!
Братья оканчивали часословец, а я повторял:"зло, тло, мну, зду", и
то не чисто, а с прибавкою таких слов, каких невозможно было
не только
в Киевском букваре, но и ни
в какой тогдашней книге отыскать…
А понеже придумано писание,
то и все покойники от Адама до сего дне, все до единого переписаны и записаны
в поминальные грамотки, и никто без поминания
не остается.
В то время был благочестивый
в школах обычай — и как жаль, что
в теперешнее время он
не существует ни
в высших, ни
в нижних училищах.
Петруся, как я и сказал, удивительно преуспевал
в чтении; после трех лет ученья
не было
той книги церковной печати, которой бы он
не мог разобрать, и читал бойко.
В радостный
тот день, когда пан полковник и гости сели за обеденный стол, как мы, дети,
не могли находиться вместе с высокопочтенными особами за одним столом,
то и я, поев прежде порядочно, скрывался с дьяченком под нашим высоким крыльцом, а пан Киышевский присел
в кустах бузины
в саду, ожидая благоприятного случая.
Батенька, как были очень благоразумны,
то им первым на мысль пришло:
не слепцы ли это поют? Но, расслушав ирмолойное искусство и разительный, окселентующий голос пана Тимофтея, как сидели
в конце стола, встали, чтоб посмотреть, кто это с ним так сладко поет? Подошли к дверям, увидели и остолбенели… Наконец, чтоб разделить радость свою с маменькою, тут же у стола стоявшею, отозвались к ней...
Пан полковник, хотя кушал индейку, начиненную сарацинским пшеном с изюмом, до
того прельстился нашим пением, что, забыв, что он за столом, начал нам подтягивать басом, довольно приятно, хотя за жеванием
не разводил губ, причем был погружен
в глубокие мысли, чаятельно вспомнил свои молодые лета, учение
в школе и таковое же пение.
Брату Петрусю было уже пятнадцать лет. Он пана Кнышевского и
в грош
не ставил; и как был одарен отличным умом и потому склонен к шалостям,
то начал изобретать разные потехи.
Дома своего мы вовсе
не знали. Батенька хвалили нас за такую прилежность к учению; но маменька догадывались, что мы вольничаем, но молчали для
того, что могли меня всегда,
не пуская
в школу, удерживать при себе. Тихонько, чтобы батенька
не услыхали, я пел маменьке псалмы, а они закармливали меня разными сластями.
Увидев, что Петрусь, оголив свою бороду, начал обращение свое с нею как совершенный муж, коему — по словам батеньки разрешается на вся, он начал ее держать почти взаперти во все
то время, пока панычи были
в школе, следовательно, весь день; а на ночь он запирал ее
в комнате и бдел, чтобы никто
не обеспокоил ее ночною порою.
Не пораненного нигде, но более перепуганного, пана Кнышевского втащили мы
в хату и, осмотрев, единогласно закричали, что это бешеная собака, которая, если и
не покусала его,
то уже наверное заразила его.
В таковых батенькиных словах заключалась хитрость. Им самим
не хотелось, чтобы мы, после давишнего, ходили
в школу; но желая перед паном Кнышевским удержать свой «гонор», что якобы они об этой истории много думают — это бы унизило их — и потому сказали, что нам нечему у него учиться. Дабы же мы
не были
в праздности и
не оставались без ученья,
то они поехали
в город и
в училище испросили себе"на кондиции"некоего Игнатия Галушкинского, славимого за свою ученость и за способность передавать ее другим.
— Стол вместе с нами всегда, — рассказывали батенька, однако ж вполголоса, потому что сами видели, что проторговались, дорогонько назначили, — стол с нами, кроме банкетов: тогда он обедает с шляхтою; жить
в панычевской; для постели войлок и подушка.
В зимние вечера одна свеча на три дня.
В месяц раз позволение проездиться на таратайке к знакомым священникам,
не далее семи верст. С моих плеч черкеска, какая бы ни была, и по пяти рублей от хлопца,
то есть пятнадцать рублей
в год.
Какую бы ни дали ему задачу — из грамматики ли или из арифметики, он мигом,
не думавши, подпишет так, ни се, ни
то, а чёрт знает что, вздор, какой только
в голову придет.
О! маменька ему ни
в чем
не спускали, разумеется, без бытности батеньки: а
то бы…
Как же они иностранных языков
не знали,
то и
не могли выговорить «домине», равно,
не любя распространяться вдаль, Галушкинского сокращали просто
в «Галушку» и потому без «домине» звали его просто: Галушка да и Галушка, и больше ничего.
Как? после
того, как Петруся, по внушению домашних лакеев, располагал было,"любопытства ради", проходиться на вечерницы и домине Галушкинский удержал,
не пустил и изрек предлинное увещание, что таковая забава особам из шляхетства неудобоприлична, а кольми паче людям, вдавшимся
в науки, и что таковая забава тупит ум и истребляет память… после всего этого"сам он изволит швандять (так выражался брат), а мы сидим дома, как мальчики, как дети,
не понимающие ничего?
Войдя
в хату одной из вдовых казачек, у коих обыкновенно собираются вечерницы, мы увидели множество девок, сидящих за столом; гребни с пряжей подле них, но веретена валялись по земле, как и прочие работы, принесенные ими из домов, преспокойно лежали по углам; никто и
не думал о них, а девки или играли
в дурачки или балагурили с парубками, которые тут же собирались также во множестве; некоторые из них курили трубки, болтали, рассказывали и
тому подобно приятным образом проводили время.
Домине Галушкинский опешил и
не знал, чем решить такую многосложную задачу, как сидевшая подле него девка, внимательно осмотрев Петруся, первая подала голос, что панычи могут остаться и что если ему, инспектору, хочется гулять,
то и панычам также,"потому что и у них такая же душа". Прочие девки подтвердили
то же, а за ними и парубки, из коих некоторые из крестьян батенькиных, так и были к нам почтительны; а были и из казаков, живущих
в том же селе, как это у нас везде водится.
Изобретательный ум Павлуся отказался удовлетворить
в сем по
той причине, что к шинкарю трудно войти секретно, а явно
не с чем было.
Все пришло
в смятение; но великодушный наставник наш все исправил, предложив для такой необходимости собственные свои деньги, сказав Петрусю:"Постарайтеся, вашиц, поскорее мне их возвратить, прибегая к хитростям и выпрашивая у пани подпрапорной, маменьки вашей, но
не открывая, как, что, где и для чего, но употребляя один лаконизм; если же
не. удастся выманить,
то подстерегите, когда их сундучок будет
не заперт, да и… что же? — это ничего.