Неточные совпадения
— Помилуйте вы меня, Мирон Осипович! Человек вы умный, и умнее вас я в
свой век никого
не знавала и
не видала, а что ни скажете, что ни сделаете, что ни выдумаете, то все это так глупо, что совершенно надобно удивляться, плюнуть (тут маменька в
самом деле плюнули) и замолчать. — Но они плюнуть плюнули, а замолчать
не замолчали и продолжали в том же духе.
И вот наступил роковой день!.. Первого декабря нас накормили выше всякой меры. Батенька, благословляя нас, всплакнули порядочно. Они были чадолюбивы, да скрывали
свою нежность к нам до сего часа; тут
не могли никак удержаться!.. Приказывали нам отныне почитать и уважать пана Кнышевского, как его
самого, родителя, а притом… Тут голос батеньки изменился, и, они, махнув рукою, сказали: «после», перецеловали нас, обливая слезами
своими, и ушли в спальню.
Наступило время батеньке и маменьке узнать радость и от третьего сына
своего, о котором даже
сам пан Кнышевский решительно сказал, что он
не имеет ни в чем таланта. И так пан Кнышевский преостроумно все распорядил: избрал
самые трудные псалмы и, заведя меня и
своего дьяченка, скрытно от всех, на ток (гумно) в клуне (риге), учил нас вырабатывать все гагаканья… О, да и досталось же моим ушам!
Маменька, как увидели и расслушали мой голос, который взобрался на
самые высочайшие тоны — потому что пан Кнышевский, дабы пощеголять дарованием ученика
своего, тянул меня за ухо что есть мочи, от чего я и кричал необыкновенно — так вот, говорю, маменька как расслушали, что это мой голос, от радости хотели было сомлеть, отчего должно бы им и упасть, то и побоялись, чтобы
не упасть на пана полковника или чтоб V
не сделать непристойного чего при падении, то и удержались гостей ради, а только начали плакать слезами радости.
Вечером несколько школярей по одному названию, а вовсе
не хотевших учиться,
не слушая и
не уважая пана Кнышевского, тут собрались к нему и со всею скромностью просили усладить их
своим чтением. Восхищенный возможностью блеснуть
своим талантом в сладкозвучном чтении и красноречивом изъяснении неудобопонимаемого, пан Кнышевский уселся в почетном углу и разложил книгу; вместо каганца даже
самую свечу засветил и, усадив нас кругом себя, подтвердив слушать внимательно, начал чтение.
Батенька, топнув ногою, прикрикнули на него:"Вот глупый дьяк, умствует из-за
своей дрянной дочки!
Сам не знает уже, чему учить, да и находит пустую причину к отказу. Вздор! Меньшие хлопцы: Сидорушка, Офремушка и Егорушка, должны у тебя учиться по договору, а старших трех ты
не умеешь чему учить".
В таковых батенькиных словах заключалась хитрость. Им
самим не хотелось, чтобы мы, после давишнего, ходили в школу; но желая перед паном Кнышевским удержать
свой «гонор», что якобы они об этой истории много думают — это бы унизило их — и потому сказали, что нам нечему у него учиться. Дабы же мы
не были в праздности и
не оставались без ученья, то они поехали в город и в училище испросили себе"на кондиции"некоего Игнатия Галушкинского, славимого за
свою ученость и за способность передавать ее другим.
Петрусь по
своему необыкновенному уму, в чем
не только прежде пан Кнышевский, но уже и пан Галушкинский, прошедший риторический класс, сознавался, равно и Павлуся, по дару к художествам, мигом выучивали
свои уроки; а я, за слабою памятью,
не шел никак вдаль. Да и
сам горбунчик Павлуся, выговаривая слова бойко, указывал пальцем совсем на другое слово.
Я пособил
своему горю и раскрасил человека, как фигуру, лучшею краскою — красною, льва желтою, медведя зеленою и так далее по очереди, наблюдая правило, о коем тогда и
не слыхал, а
сам по себе дошел, чтобы на двух вместе стоящих зверях
не было одинакового цвета.
Батенька искали удобного времени объявить об этом маменьке,
не потому, чтобы их
не огорчить внезапным известием о разлуке с детьми, но чтобы
самим приготовиться и, выслушивая возражения и противоречия маменькины, которых ожидали уже,
не выйти из себя и гневом и запальчивостью
не расстроить
своего здоровья, что за ними иногда бывало.
Это скоро помогло: маменька чихнули раза три и встали
сами по себе, как ни в чем
не бывало, и принялися опять за
свое — голосить.
Кстати еще одно замечание об этом восхитительном напитке — чае. Ведь надобно же родиться такому уму, какой гнездился в необыкновенно большой голове брата Павлуся! Все мы пили чай: и батенька, и маменька, и мы, и сестры, и домине Галушкинский; но никому
не пришло такой счастливой догадки и богатой мысли. Он, выпивши
свою чашку и подумавши немного, сказал:"Напиток хорош, но
сам по себе пресен очень, — рюмку водки сюда, и все бы исправило".
Пользы ради
своей, я молчал и
не растолковывал им прямого смысла песни. Зачем? Меня, за мою усладительную музыку, всегда окармливали всякими лакомствами, и всегда чуть только батенька прогневаются на маменьку, им порядочно достанется от них, они и шлют за мною и прикажут пропеть:"Уж я мучение злое терплю", а
сами плачут-плачут, что и меры нет! Вечером же, на сон грядуще, прикажут петь:"Владычица души моей", а
сами все шепчут и плачут.
Наконец,
сама природа помогла моему недоразумению и вступила в права
свои: она указала мне на прелестные, беленькие, тоненькие, длинные пальчики предмета моей страсти, коими она перед глазами моими —
не выбирала, а перебирала как и я, пшеницу…
Прелесть их меня поразила, я любовался долго… потом,
сам себя
не помня, подвинул к ней
свою руку… подвинул… и
своим пальцем задел за ее пальчик… задел и держу…
Его ясновельможность пан Азенко чуть
не лопнет от гнева и, в бешенстве, приказывает
своим «сердюкам», заведенным и у него, на подобие как и у найяснейшего пана гетмана, схватить, поймать полковникохульца, дерзнувшего, при всякой старшине и поеполитстве, тыкнуть, почитай к
самому его ясновельможности носу преогромнейшую дулю.
Нынче они уже
не занимаются вашими благодатными предметами, предоставили это
своим служанкам-экономкам, а
сами…
Тьфу ты, пропасть! Что за житье мне пошло? Уж
не только
самые сладкие нарицательные и восхитительные междометия полились рекою, но моя милая Анисья Ивановна
не выпустила моей шеи из
своих объятий, пока я
не согласился переехать в город на месяц."Только на один месяц!"так упрашивала она меня. Прошу же прислушать и помнить.
А тут, ни отсюда, ни оттуда, дети кругом осыпали.
Сам не знаю, откуда они уже брались! На свободе как-то сосчитал наличных, так ужас! Миронушка, Егорушка, Фомушка, Трофимушка, Павинька, Настенька, Марфушка и Фенюшка ну, прошу покорно! Ведь поставила же на
своем Анисья Ивановна! Исполнила намерение, положенное еще до замужества ее, и я
не переспорил ее.
Неточные совпадения
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по
своей части, а я отправлюсь
сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в
свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг упал на колени и таким
самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь
свою».
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе
самому читать нравоучения для
своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее
своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Конечно, если он ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть, оно там и нужно так, об этом я
не могу судить; но вы посудите
сами, если он сделает это посетителю, — это может быть очень худо: господин ревизор или другой кто может принять это на
свой счет.
Кто видывал, как слушает //
Своих захожих странников // Крестьянская семья, // Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком
самим // Еще народу русскому // Пределы
не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..