Неточные совпадения
Так же вот жилось в родных Лозищах и некоему Осипу Лозинскому, то есть жилось, правду сказать, неважно. Земли было мало, аренда тяжелая, хозяйство беднело. Был он уже женат, но детей у него еще не было, и не раз он
думал о том, что когда будут дети, то им придется так же плохо, а то и похуже. «Пока
человек еще молод, — говаривал он, — а за спиной еще не пищит детвора, тут-то и поискать
человеку, где это затерялась его доля».
Кто бы послушал эти толки, то
подумал бы, что не останется в Лозищах ни одного молодого
человека к филипповкам [Филипповки — рождественский пост у православных.]…
Так и поехали втроем в дальнюю дорогу… Не стоит описывать, как они переехали через границу и проехали через немецкую землю; все это не так уж трудно. К тому же, в Пруссии немало встречалось и своих
людей, которые могли указать, как и что надо делать дорогой. Довольно будет сказать, что приехали они в Гамбург и, взявши свои пожитки, отправились, не долго
думая, к реке, на пристань, чтобы там узнать, когда следует ехать дальше.
Ничего не вышло! Немец, положим, монету не бросил и даже сказал что-то довольно приветливо, но когда наши друзья отступили на шаг, чтобы получше разбежаться и вскочить на пароходик, немец мигнул двум матросам, а те, видно, были
люди привычные: сразу так принялись за обоих лозищан, что нечего было
думать о скачке.
Матвей опустил голову и
подумал про себя: «правду говорит — без языка
человек, как слепой или малый ребенок». А Дыма, хоть, может быть,
думал то же самое, но так как был
человек с амбицией, то стукнул кружкой по столу и говорит...
«
Человек много
думает на море разного, — сказал он мне, — разное
думает о себе и о боге, о земле и о небе…
Парусный корабль качался и рос, и когда поравнялся с ними, то Лозинский увидел на нем веселых
людей, которые смеялись и кланялись и плыли себе дальше, как будто им не о чем
думать и заботиться, и жизнь их будто всегда идет так же весело, как их корабль при попутном ветре…
То, что его глаз смотрел в тайну морской глубины и что он чувствовал ее в душе и
думал о ней и об этих чужих
людях, и о себе, когда он приедет к ним, — все это делало его как будто другим
человеком.
Кабатчик, видимо, видал в жизни много неприятностей. Ответ его не понравился лозищанам и даже немного их обидел. Что
люди всюду рвут друг друга, — это, конечно, может быть, и правда, но свободой, —
думали они, — наверное, называется что-нибудь другое. Дыма счел нужным ответить на обидный намек.
— Ну, разве я уж сам не могу различить, с кем имею дело, — ответил мистер Борк с большою политикой. — Что вы обо мне
думаете?.. Пхе! Мистер Борк дурак, мистер Борк не знает
людей… Ну, только и я вам скажу это ваше большое счастье, что вы попали сразу на мистера Борка. Я ведь не каждый день хожу на пристань, зачем я стал бы каждый день ходить на пристань?.. А у меня вы сразу имеете себе хорошее помещение, и для барышни найдем комнатку особо, вместе с моею дочкой.
«Вот, —
думал Матвей, — полетит это облако над землей, над морем, пронесется над Лозищами, заглянет в светлую воду Лозовой речки, увидит лозищанские дома, и поле, и
людей, которые едут в поле и с поля, как бог велел, в пароконных телегах и с драбинами.
Матвей закрыл глаза. Анна крестилась под платком и шептала молитвы. Дыма оглядывался кругом вызывающим взглядом. Он
думал, что американцы, сидевшие в вагонах, тоже станут глазеть на их шапки и свитки и, пожалуй, кидать огрызками бананов. Но, видно, эти американцы были
люди серьезные: никто не пялил глаз, никто не усмехался. Дыме это понравилось, и он немного успокоился…
— Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы
думаете. Здесь свобода: все равные, кто за себя платит деньги. И знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые
люди, а я вас больше почитаю… потому что я вижу: вы в вашем месте были хозяева. Это же видно сразу. А этого шарлатана я, может быть, и держать не стал бы, если бы за него не платили от Тамани-холла. Ну, что мне за дело! У «босса» денег много, каждую неделю я свое получаю аккуратно.
А Матвей подивился на Дыму («Вот ведь какой дар у этого
человека», —
подумал он), но сам сел на постели, грустно понурив голову, и
думал...
Дыма посмотрел на него с великою укоризной и постучал себя пальцем по лбу. Матвей понял, что Дыма не хочет ругать его при
людях, а только показывает знаком, что он
думает о голове Матвея. В другое время Матвей бы, может, и сам ответил, но теперь чувствовал, что все они трое по его вине идут на дно, — и смолчал.
Теперь
подумайте сами: если можно брать меч, чтобы убивать
людей в субботу, то отчего не взять в руки станок, чтобы вам не помирать с голоду в чужой стороне?» А! Я же вам говорю: это очень умный
человек, этот Мозес.
— По совести тебе, молодой
человек, скажу: не
думаю…
— А ну! Что вы скажете? — спросил Борк, глядя на лозищанина острым взглядом. — Вот как они тут умеют рассуждать. Поверите вы мне, на каждое ваше слово он вам сейчас вот так ответит, что у вас язык присохнет. По-нашему, лучшая вера та, в которой
человек родился, — вера отцов и дедов. Так мы
думаем, глупые старики.
Все такое же, только лучше. И, конечно, такие же начальники в селе, и такой же писарь, только и писарь больше боится бога и высшего начальства. Потому что и господа в этих местах должны быть добрее и все только
думают и смотрят, чтобы простому
человеку жилось в деревне как можно лучше…
— Что ж, — сказала Роза, — со всяким может случиться несчастье. Мы жили спокойно и тоже не
думали ехать так далеко. А потом… вы, может быть, знаете… когда стали громить евреев… Ну что
людям нужно? У нас все разбили, и… моя мать…
Анна
подумала, что она хорошо сделала, не сказав Розе всего о брате… У нее как-то странно сжалось сердце… И еще долго она лежала молча, и ей казались странными и этот глухо гудящий город, и
люди, и то, что она лежит на одной постели с еврейкой, и то, что она молилась в еврейской комнате, и что эта еврейка кажется ей совсем не такой, какой представлялась бы там, на родине…
— Послушай, Дыма, — сказал Матвей серьезно. Почему ты
думаешь, что их обычай непременно хорош? А по-моему, у них много таких обычаев, которых лучше не перенимать крещеному
человеку. Это говорю тебе я, Матвей Лозинский, для твоей пользы. Вот ты уже переменил себе лицо, а потом застыдишься и своей веры. И когда придешь на тот свет, то и родная мать не узнает, что ты был лозищанин.
Он стал читать, шевеля губами, о том, как двое молодых
людей пришли в Содом к Лоту и как жители города захотели взять их к себе. Потом он поднял голову и начал
думать. Он
думал о том, что вот они с Дымой как раз такие молодые
люди в этом городе. Только у Дымы сразу стал портиться характер, и он сам пошел к жителям города…
Роза невольно улыбнулась, но он говорил так печально, что у Анны навернулись на глаза слезы. Она
подумала, что, по рассказам Джона, в Америке не так уж плохо, если только
человек сумеет устроиться. Но она не возражала и сказала тихо...
«Собака ты, черная собака, —
подумал он с горечью. —
Человек на тебя надеялся, как на друга, как на брата… как на родного отца! Ты мне казался небесным ангелом. А вместо всего — ты только вычистил мои сапоги…»
За мостом он уже без приглашения кондуктора взобрался в вагон, на котором стояла надпись: «Central park». [Центральный парк. (Ред.)] Спокойное сидение и ровный бег вагона манили невольно бесприютного
человека, а куда ехать, ему было теперь все равно. Только бы ехать, чем дальше, тем лучше, не
думая ни о чем, давая отдых усталым ногам, пока дремота налетает вместе с ровным постукиванием колес…
Но
человек без языка шевельнулся на земле так, как недавно шевельнулся ему навстречу волк в своей клетке. Он
подумал, что это тот, чей голос он слышал недавно, такой резкий и враждебный. А если и не тот самый, то, может быть, садовый сторож, который прогонит его отсюда…
Он исчез, и шаги его стали стихать… Матвей быстро приподнялся на локте с каким-то испугом. «Уходит, —
подумал он. — А что же будет дальше…» И ему захотелось вернуть этого
человека. Но потом он
подумал, что вернуть нельзя, да и незачем. Все равно — не поймет ни слова.
Матвей
думал, что далее он увидит отряд войска. Но, когда пыль стала ближе и прозрачнее, он увидел, что за музыкой идут — сначала рядами, а потом, как попало, в беспорядке — все такие же пиджаки, такие же мятые шляпы, такие же пыльные и полинялые фигуры. А впереди всей этой пестрой толпы, высоко над ее головами, плывет и колышется знамя, укрепленное на высокой платформе на колесах. Кругом знамени, точно стража, с десяток
людей двигались вместе с толпой…
— А! Я так и
думал…
Человек высокого роста, атлетического сложения?.. Прибыл с предыдущим поездом?..
А
думали ли вы когда-нибудь о том, что и машина в свою очередь изобретает… вернее сказать, вырабатывает нужного ей
человека…
Глаза его с волнением видели здесь следы прошлого. Вот за углом как будто мелькнула чья-то фигура. Вот она появляется из-за угла, ступая так тяжело, точно на ногах у нее пудовые гири, и
человек идет, с тоской оглядывая незнакомые дома, как две капли воды похожие друг на друга… «Все здесь такое же, —
думал про себя Лозинский, — только… нет уже того
человека, который блуждал по этой улице два года назад, а есть другой…»
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я
думаю, еще ни один
человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Городничий. Я сам, матушка, порядочный
человек. Однако ж, право, как
подумаешь, Анна Андреевна, какие мы с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета, черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно, что значит
человек! В жисть не был в присутствии такой важной персоны, чуть не умер со страху. Как вы
думаете, Петр Иванович, кто он такой в рассуждении чина?
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной
человек, но и то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, — говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду». — «А, —
думаю себе (махнув рукою), — бог с ним! я
человек простой».