Матвей Дышло говорил всегда мало, но часто думал про себя такое, что никак не мог бы рассказать словами. И никогда еще в его голове не было столько мыслей, смутных и неясных, как эти облака и эти волны, — и таких же глубоких и непонятных, как это море. Мысли эти рождались и падали в его голове, и он не мог бы, да и не
старался их вспомнить, но чувствовал ясно, что от этих мыслей что-то колышется и волнуется в самой глубине его души, и он не мог бы сказать, что это такое…
Неточные совпадения
Сторона спокойная, тихая, немного даже сонная. Местечко похоже более на село, чем на город, но когда-то оно знало если не лучшие, то, во всяком случае, менее дремотные дни. На возвышенности сохранились еще следы земляных окопов, на которых теперь колышется трава, и пастух
старается передать ее шепот на своей нехитрой дудке, пока общественное стадо мирно пасется в тени полузасыпанных рвов…
Только Лозинскому очень скучно без жены, и потому он
старался работать как только можно, и первые деньги отдал за тикет [Тикет (англ. — ticket) — билет.], который и посылает ей в этом письме.
Но если кого заденет своим колючим словом, то уже, бывало, все
старается держаться поближе к Матвею, потому что на руку был не силен и в драке ни с кем устоять не мог.
Как это бывает часто, приятели
старались свалить вину друг на друга. Дыма говорит: надо было помочь кулаком, Матвей винит голову Дымы. А немец стоит и дружелюбно кивает обоим…
Они подымались откуда-то, как эти морские огни, и он
старался присмотреться к ним поближе, как к этим огням…
Он
старался обучить и Матвея, но тому давалось трудно.
Потом они двинулись оба вместе, и тут уже Дыма
постарался все-таки пройти первым.
Город гремел, а Лозинский, помолившись богу и рано ложась на ночь, закрывал уши, чтобы не слышать этого страшного, тяжелого грохота. Он
старался забыть о нем и думать о том, что будет, когда они разыщут Осипа и устроятся с ним в деревне…
С этими мыслями лозищанин засыпал,
стараясь не слышать, что кругом стоит шум, глухой, непрерывный, глубокий. Как ветер по лесу, пронесся опять под окнами ночной поезд, и окна тихо прозвенели и смолкли, — а Лозинскому казалось, что это опять гудит океан за бортом парохода… И когда он прижимался к подушке, то опять что-то стучало, ворочалось, громыхало под ухом… Это потому, что над землей и в земле стучали без отдыха машины, вертелись чугунные колеса, бежали канаты…
Вместо всего этого, он теперь
старался поскорее вылезть из какой-то немецкой кургузой куртки, не закрывавшей даже как следует того, что должно быть закрыто хорошей одеждой; шею его подпирал высокий воротник крахмальной рубашки, а ноги нельзя было освободить из узких штанов…
Дыма тихонько полез под одеяло,
стараясь улечься на краю постели. Однако когда в комнате погасили огонь и последний из американцев улегся, он сначала все еще лицемерно вздохнул, потом поправился на своем месте и, наконец, сказал...
А в это самое время Матвей, приподнявшись на своей постели, после легкого забытья, все
старался припомнить, где он и что с ним случилось.
Но была тут и кучка людей, которые оставались на целые дни, курили, жевали табак и страшно плевались,
стараясь попадать в камин, иной раз через головы соседей.
В этот день Падди и его компания были особенно веселы и шумны. Они ходили по кабачкам, много пили и угощали Дыму. Дыма вернулся с ними красный, говорил громко, держался особенно развязно. Матвей сидел на своей постели, около газового рожка, и, пристроив небольшой столик, читал библию,
стараясь не обращать внимания на поведение Дымы.
И на этом он проснулся… Ирландцы спешно пили в соседней комнате утренний кофе и куда-то торопливо собирались. Дыма держался в стороне и не глядел на Матвея, а Матвей все
старался вспомнить, что это ему говорил кто-то во сне, тер себе лоб и никак не мог припомнить ни одного слова. Потом, когда почти все разошлись и квартира Борка опустела, он вдруг поднялся наверх, в комнату девушек.
— Говорите, пожалуйста. Я вас считаю за родного, — тихо ответила девушка, которая
старалась показать Матвею, что она не перестала уважать его после вчерашнего случая.
— Нехорошо вы придумали! — горячо сказала на это молодая еврейка. — Мы эту барыню знаем… Она всегда
старается нанимать приезжих.
Однако, не считая Дымы, который вывертывался перед нею в своих диковинных пиджаках, еще и Падди тоже
старался всячески услужить ей, когда встречался в коридоре или на лестнице.
Он говорил что-то продавцу-немцу и даже, когда тот отдавал сдачу,
старался схватить его за руку и тянулся к ней губами.
Без сомнения, если бы этот джентльмен мог провидеть будущее, он
постарался бы сделать свой рисунок как можно точнее.
— Ну, а зачем он наклонился и
старался схватить его… гм… одним словом… как это изложено в газетах?
Около странного человека стали собираться кучки любопытных, сначала мальчики и подростки, шедшие в школы, потом приказчики, потом дэбльтоунские дамы, возвращавшиеся из лавок и с базаров, — одним словом, весь Дэбльтоун, постепенно просыпавшийся и принимавшийся за свои обыденные дела, перебывал на площадке городского сквера, у железнодорожной станции,
стараясь, конечно, проникнуть в намерения незнакомца…
Он напрасно
старается вынырнуть, крикнуть, позвать, схватиться, удержаться на поверхности…
Но потом более проницательные люди сообразили, что, вероятно, барчук прокутился, наделал долгов и хочет поскорее спустить отцовское наследие, чему мешает тяжба. Лозищане
постарались оттянуть еще, что было можно, и дело было кончено. После этого барчук исчез куда-то, и о нем больше не было слышно ничего определенного. Остались только какие-то смутные толки, довольно разноречивые, но во всех версиях неблагоприятные для молодого человека.
—
Постарайтесь вспомнить, что вам приходило в голову.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству…
постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и
стараются выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Хлестаков. Непременно, непременно! Я
постараюсь.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь,
стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже
стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».