Цитаты со словом «головы»
Голова у меня в детстве была большая, и при падениях я часто стукался ею об пол.
Дорожка в нескольких саженях впереди круто опускалась книзу, и я глядел, как на этом изломе исчезали сначала ноги, потом туловища, потом
головы нашей компании.
И сам я, казалось, всегда был таким же мальчиком с большой
головой, причем старший брат был несколько выше меня, а младший ниже…
После смерти моего деда отец, ездивший на похороны, привез затейливую печать, на которой была изображена ладья с двумя собачьими
головами на носу и корме и с зубчатой башней посредине.
Однажды в это время я вбежал в спальню матери и увидел отца и мать с заплаканными лицами. Отец нагнулся и целовал ее руку, а она ласково гладила его по
голове и как будто утешала в чем-то, как ребенка. Я никогда ранее не видел между отцом и матерью ничего подобного, и мое маленькое сердчишко сжалось от предчувствия.
Для вящей убедительности на виньетке были изображены три
голых человека изрядного телосложения, из коих один стоял под душем, другой сидел в ванне, а третий с видимым наслаждением опрокидывал себе в глотку огромную кружку воды…
В этой комнате стояла широкая бадья с холодной водой, и отец, предварительно проделав всю процедуру над собой, заставил нас по очереди входить в бадью и, черпая жестяной кружкой ледяную воду, стал поливать нас с
головы до ног.
— Философы доказывают, что человек не может думать без слов… Как только человек начнет думать, так непременно… понимаешь? в
голове есть слова… Гм… Что ты на это скажешь?..
Голова его, ничем не покрытая, была низко опущена и моталась при встрясках на мостовой, а на груди наклонно висела доска с надписью белыми буквами…
Кучер хозяйской коляски, казавшийся очень важным в серой ливрее, въезжая в ворота, всякий раз должен был низко наклонять
голову, чтобы ветки не сорвали его высокую шляпу с позументной лентой и бантом…
Это было маленькое существо, с морщинистым лицом и большой «кичкой» на
голове, отчего голова казалась огромной.
Этим она пыталась нас усыпить, но, разумеется, сон улетал, как вспугнутая птица, и, закрываясь с
головой от страшного впечатления, мы засыпали только глубокой ночью…
Отец решил как-то, что мне и младшему брату пора исповедываться, и взял нас с собой в церковь. Мы отстояли вечерню. В церкви было почти пусто, и по ней ходил тот осторожный, робкий, благоговейный шорох, который бывает среди немногих молящихся. Из темной кучки исповедников выделялась какая-нибудь фигура, становилась на колени, священник накрывал
голову исповедующегося и сам внимательно наклонялся… Начинался тихий, важный, проникновенный шопот.
Впоследствии я часто стал замечать то же и дома во время его молитвы. Порой он подносил ко лбу руку, сложенную для креста, отнимал ее, опять прикладывал ко лбу с усилием, как будто что-то вдавливая в
голову, или как будто что-то мешает ему докончить начатое. Затем, перекрестившись, он опять шептал много раз «Отче… Отче… Отче…», пока молитва не становилась ровной. Иной раз это не удавалось… Тогда, усталый, он подымался и долго ходил по комнатам, взволнованный и печальный. Потом опять принимался молиться.
Но только дремота обвеяла разгоряченную
голову, — я вдруг сел на кровати, точно меня толкнули под бок.
И прохладный ветер недружелюбно обвеял мои
голые ноги.
Мне приходило в
голову, что это — проделка дьявола.
После этого и самое окно, приходившееся вровень с землей, раскрывалось, и в нем появлялась
голова человека в ночном колпаке.
Но как только мальчик робко приблизился, Уляницкий с быстротою кошки схватил его, нагнул, зажал
голову в свои колени, спустил штанишки, и в воздухе засвистел пучок розог.
Однажды, когда он весь погрузился в процесс бритья и, взяв себя за кончик носа, выпятил языком подбриваемую щеку, старший брат отодвинул через форточку задвижку окна, осторожно спустился в комнату и открыл выходную дверь. Обеспечив себе таким образом отступление, он стал исполнять среди комнаты какой-то дикий танец: прыгал, кривлялся, вскидывал ноги выше
головы и кричал диким голосом: «Гол, шлеп, тана — на»…
На
голове у него была круглая шапочка без козырька, надетая совершенно набекрень по — казацки.
Ноги он ставил так, как будто они у него вовсе не сгибались в коленях, руки скруглил, так что они казались двумя калачами,
голову вздернул кверху и глядел на нас с величайшим презрением через плечо, очевидно, гордясь недавно надетым новым костюмом и, может быть, подражая манерам кого-нибудь из старшей ливрейной дворни.
Он как будто избегал смотреть на нас, но, когда огромный рыдван тронулся, он повернул к нам свои черные глаза, опять удивительно напомнившие нам Мамерика, и, как бы украдкой, дружелюбно кивнул
головой.
Песня нам нравилась, но объяснила мало. Брат прибавил еще, что царь ходит весь в золоте, ест золотыми ложками с золотых тарелок и, главное, «все может». Может придти к нам в комнату, взять, что захочет, и никто ему ничего не скажет. И этого мало: он может любого человека сделать генералом и любому человеку огрубить саблей
голову или приказать, чтобы отрубили, и сейчас огрубят… Потому что царь «имеет право»…
На меня рассказ произвел странное впечатление… Царь и вдруг — корова… Вечером мы разговаривали об этом происшествии в детской и гадали о судьбе бедных подчасков и владельца коровы. Предположение, что им всем отрубили
головы, казалось нам довольно правдоподобным. Хорошо ли это, не жестоко ли, справедливо ли — эти вопросы не приходили в голову. Было что-то огромное, промчавшееся, как буря, и в середине этого царь, который «все может»… Что значит перед этим судьба двух подчасков? Хотя, конечно, жалко…
В огромной
голове светились два огненных глаза, изо рта пыхало пламя.
Но вот, при первых же звуках зловещего воя, вдруг произошла какая-то возня, из
головы мары посыпался сноп искр, и сама она исчезла, а солдат, как ни в чем не бывало, через некоторое время закричал лодку…
Отец дал нам свое объяснение таинственного события. По его словам, глупых людей пугал какой-то местный «гультяй» — поповский племянник, который становился на ходули, драпировался простынями, а на
голову надевал горшок с углями, в котором были проделаны отверстия в виде глаз и рта. Солдат будто бы схватил его снизу за ходули, отчего горшок упал, и из него посыпались угли. Шалун заплатил солдату за молчание…
В городе же остался труп: с столба сорвался рабочий, попал подбородком на крюк, и ему разрезало
голову…
Он был очень низок ростом, с уродливо большей
головой и необыкновенным лбом.
Из всей нашей тогдашней прислуги старая нянька и Будзиньская сохраняли деревенскую одежду и
головы повязывали кичками, но и у них вид уже был не деревенский.
Сноп качался над
головами парубков в бараньих шапках и девушек в венках из васильков.
Несколько дней, которые у нас провел этот оригинальный больной, вспоминаются мне каким-то кошмаром. Никто в доме ни на минуту не мог забыть о том, что в отцовском кабинете лежит Дешерт, огромный, страшный и «умирающий». При его грубых окриках мать вздрагивала и бежала сломя
голову. Порой, когда крики и стоны смолкали, становилось еще страшнее: из-за запертой двери доносился богатырский храп. Все ходили на цыпочках, мать высылала нас во двор…
Дешерт застонал. Петр отступил шага на два и стал мерить больного глазами от
головы до ног…
Отец, все так же с любопытством вглядываясь в него своими повеселевшими глазами, молча кивнул
головой.
Незадолго перед этим Коляновской привезли в ящике огромное фортепиано. Человек шесть рабочих снимали его с телеги, и когда снимали, то внутри ящика что-то глухо погромыхивало и звенело. Одну минуту, когда его поставили на край и взваливали на плечи, случилась какая-то заминка. Тяжесть, нависшая над людьми, дрогнула и, казалось, готова была обрушиться на их
головы… Мгновение… Сильные руки сделали еще поворот, и мертвый груз покорно и пассивно стал подыматься на лестницу…
Еврейский мальчик, бежавший в ремесленное училище; сапожный ученик с выпачканным лицом и босой, но с большим сапогом в руке; длинный верзила, шедший с кнутом около воза с глиной; наконец, бродячая собака, пробежавшая мимо меня с опущенной
головой, — все они, казалось мне, знают, что я — маленький мальчик, в первый раз отпущенный матерью без провожатых, у которого, вдобавок, в кармане лежит огромная сумма в три гроша (полторы копейки).
Нельзя сказать, чтобы в этом пансионе господствовало последнее слово педагогической науки. Сам Рыхлинский был человек уже пожилой, на костылях. У него была коротко остриженная квадратная
голова, с мясистыми чертами широкого лица; плечи от постоянного упора на костыли были необыкновенно широки и приподняты, отчего весь он казался квадратным и грузным. Когда же, иной раз, сидя в кресле, он протягивал вперед свои жилистые руки и, вытаращив глаза, вскрикивал сильным голосом...
Педагогические приемы у пана Пашковского были особенные: он брал малыша за талию, ставил его рядом с собою и ласково клал на
голову левую руку. Малыш сразу чувствовал, что к поверхности коротко остриженной головы прикоснулись пять заостренных, как иголки, ногтей, через которые, очевидно, математическая мудрость должна проникнуть в голову.
В больших, навыкате, глазах (и кто только мог находить их красивыми!) начинала бегать какая-то зеленоватая искорка. Все мое внимание отливало к пяти уколам на верхушке
головы, и я отвечал тихо...
Я начинал что-то путать. Острия ногтей все с большим нажимом входили в мою кожу, и последние проблески понимания исчезали… Была только зеленая искорка в противных глазах и пять горячих точек на
голове. Ничего больше не было…
Голова в воде, и в обеих ноздрях… по раку!..
Француз внезапно рассвирепел. Крахмальная рубашка полетела на песок; лицо Гюгенета стало багровым, глаза — совершенно дикими. Оба шалуна поняли, что зашли слишком далеко, и испуганно бросились по горной тропинке наверх; Гюгенет,
голый, пустился вдогонку, и вскоре все трое исчезли из пределов нашего зрения.
Едва стихло замешательство, произведенное этим бегством, как на гору взлетел запыхавшийся и совершенно
голый Гюгенет.
Бедный француз забился туда и, выставив
голову, стал ожидать, что его питомцы догадаются принести ему платье.
Но мы не догадались. Внезапное исчезновение
голого воспитателя нас озадачило. Мы не думали, что он убежит так далеко, и, поджидая его, стали кидать камнями по реке и бегать по берегу…
Я вспоминаю одного из этих униатских священников, высокого старика с огромной седой бородой, с дрожащею
головой и большим священническим жезлом в руках.
Эта драма ударила в мою
голову, как крепкое вино, опьянением романтизма.
Он сжимал кулак и тряс им над
головой, как будто в нем зажата уже матушка Москва. Наш приятель — старый солдат Афанасий укоризненно мотал головой и говорил...
На длинных возах с «драбинами», в каких возят снопы, сидели кучей повстанцы, некоторые с повязанными
головами и руками на перевязях.
Цитаты из русской классики со словом «головы»
Ассоциации к слову «головы»
Синонимы к слову «головы»
Предложения со словом «голова»
- – Да нет, не стоит… – усаживаясь в глубокое, удивительно мягкое кожаное кресло, отрицательно покачала головой девушка.
- В такие моменты гордо поднимает голову мысль о предопределённости происходящего.
- – Да неужели? – слегка склонила голову набок подполковник. – Может, это потому, что ты просто ни разу пробовал какого-нибудь более интересного занятия?
- (все предложения)
Сочетаемость слова «голова»
Афоризмы русских писателей со словом «голова»
Дополнительно