Неточные совпадения
Вдова вела процесс «по праву бедности», не внося гербовых пошлин,
и все предсказывали ей неудачу, так как дело
все-таки было запутанное, а на суд было оказано давление.
Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы, то сестра решительно запротестовала,
и протест ее принял такой драматический характер, что отец после нескольких попыток
все-таки уступил, хотя
и с большим неудовольствием.
Так она поступила
и в один жаркий день, когда я, рассорившись с братом, почувствовал особенную потребность в ее дружбе. Она проходила мимо садового забора
и, когда я ее позвал, попыталась лукаво проскользнуть в щель. Но я
все-таки успел захватить ее…
Мне привиделся страшный сон, подробности которого я не мог вспомнить совсем ясно, но в каком-то спутанном клубке смутных образов я
все-таки видел Славка, слышал какие-то его просьбы, мольбы
и слезы…
И я понимал, что если это может случиться, то, конечно, не среди суетливого дня
и даже не в томительный
и сонный полдень, когда
все-таки падение с неба крыльев привлечет праздное внимание.
И что-то неясное при этом
все-таки шевелилось в душе.
Прошло, вероятно, около года. «Щось буде» нарастало, развертывалось, определялось. Отец уже работал в каких-то «новых комитетах», но о сущности этих работ
все-таки говорилось мало
и осторожно.
Однажды я сидел в гостиной с какой-то книжкой, а отец, в мягком кресле, читал «Сын отечества». Дело, вероятно, было после обеда, потому что отец был в халате
и в туфлях. Он прочел в какой-то новой книжке, что после обеда спать вредно,
и насиловал себя, стараясь отвыкнуть; но порой преступный сон
все-таки захватывал его внезапно в кресле. Так было
и теперь: в нашей гостиной было тихо,
и только по временам слышался то шелест газеты, то тихое всхрапывание отца.
Эти сильные
и довольно разнообразные ощущения стали между мной
и арифметикой неодолимой преградой. Даже когда Пашковскому через некоторое время отказали (или он нашел невесту), я
все-таки остался при убеждении, что поверку деления можно понять лишь по особой милости господа, в которой мне отказано с рождения…
А между тем что-то
все-таки раскрылось,
и на одно мгновение из-за ясного дня выглянуло что-то таинственное, скрытое, невидимое в обычное время.
Но
и неоформленный
и нерешенный, он
все-таки лежал где-то в глубине сознания, а по ночам, когда пестрые впечатления дня смолкали, он облекался в образы
и управлял моими снами.
Мне этого не хотелось. Идти — это мне нравилось, но я
все-таки знал, что надо вернуться домой, к матери, отцу, братьям
и сестрам.
Мне кажется, что я не спал, но
все-таки место, где мы стоим, для меня неожиданно ново: невдалеке впереди мостик из свежих бревен, под ним темная речка, по сторонам лес,
и верхушки дерев сонно качаются в синеве ночного неба…
А впереди
все-таки — что-то новое, еще более прекрасное
и еще более манящее…
Учитель немецкого языка, Кранц… Подвижной человек, небольшого роста, с голым лицом, лишенным растительности, сухой, точно сказочный лемур, состоящий из одних костей
и сухожилий. Казалось, этот человек сознательно стремился сначала сделать свой предмет совершенно бессмысленным, а затем
все-таки добиться, чтобы ученики его одолели. Всю грамматику он ухитрился превратить в изучение окончаний.
Первое время после этого Кранц приходил в первый класс, желтый от злости,
и старался не смотреть на Колубовского, не заговаривал с ним
и не спрашивал уроков. Однако выдержал недолго: шутовская мания брала свое,
и, не смея возобновить представление в полном виде, Кранц
все-таки водил носом по воздуху, гримасничал
и, вызвав Колубовского, показывал ему из-за кафедры пробку.
— Как что? Значит, солнце не могло остановиться по слову Иисуса Навина… Оно стояло
и прежде… А если земля
все-таки продолжала вертеться, то, понимаешь, — никакого толку
и не вышло бы…
— Ах, Казимир, Казимир! — сказала укоризненным тоном мать. — Сколько людей ездят в столицы
и даже живут там, а в бога
все-таки верят. А вы раз только съездили
и уже говорите такие глупости.
Если курица какого-нибудь пана Кунцевича попадала в огород Антония, она, во — первых, исчезала, а во — вторых, начинался иск о потраве. Если, наоборот, свинья Банькевича забиралась в соседний огород, — это было еще хуже. Как бы почтительно ни выпроводил ее бедный Кунцевич, —
все-таки оказывалось, что у нее перебита нога, проколот бок или каким иным способом она потерпела урон в своем здоровье, что влекло опять уголовные
и гражданские иски. Соседи дрожали
и откупались.
Только однажды, когда мы хватили через край
и угостили смесью пива, вина
и дрожжей, — он
все-таки выпил всю бутылку, но на вопрос о качестве ответил...
Колокольчик забился сильнее, заворчали колеса,
и через минуту мы ехали по белой ленте шоссе, уходившей в ночную мглу, к сумрачным пятнам дальних перелесков, таким же неясным
и смутным, как наше будущее, но
все-таки озаренным, как молодость…
Отец
все-таки не дослужил несколько месяцев,
и потому пришлось много хлопотать, чтобы добиться хоть маленькой пенсии.
Теперь я с удовольствием, как всегда, смотрел на его энергичное квадратное лицо, но за монотонными звуками его речи мне слышался грудной голос нового словесника,
и в ушах стояли его язвительные речи. «Думать»
и «мыслить»… Да, это правда… Разница теперь понятна. А
все-таки есть в нем что-то раздражающее. Что-то будет дальше?..
Все взгляды впились в учителя, о котором известно, что вчера он был пьян
и что его Доманевич вел под руку до квартиры. Но на красивом лице не было видно ни малейшего смущения. Оно было свежо, глаза блестели, на губах играла тонкая улыбка. Вглядевшись теперь в это лицо, я вдруг почувствовал, что оно вовсе не антипатично, а наоборот — умно
и красиво… Но…
все-таки вчера он был пьян… Авдиев раскрыл журнал
и стал делать перекличку.
Где-то, может быть, недалеко
и не очень давно, люди могли так говорить
и поступать, но
все-таки теперь не говорят
и не поступают…
С этих пор на некоторое время у меня явилась навязчивая идея: молиться, как следует, я не мог, — не было непосредственно молитвенного настроения, но мысль, что я «стыжусь», звучала упреком. Я
все-таки становился на колени, недовольный собой,
и недовольный подымался. Товарищи заговорили об этом, как о странном чудачестве. На вопросы я молчал… Душевная борьба в пустоте была мучительна
и бесплодна…
Но…
все-таки представления о нравственности лиц
и о нравственности учреждений, строя жизни уже отделялись друг от друга, как различные категории.
Но я
все-таки не мог примириться с мыслью, что Авдиева «выводили из клуба»
и многие считают себя вправе называть его пьяницей.
Он как будто любит ее также, но
все-таки они расходятся навсегда: мосье Батманов не может подумать без отвращения о законном браке
и любви по обязанности…
— Потому что… напоминает Некрасова. —
И я опять покраснел, чувствуя, что, в сущности, сходства нет, а между тем мой отзыв
все-таки выражал что-то действительное.
И он прочел несколько отрывков. Я тогда согласился, но в глубине сознания
все-таки стояло какое-то различие: такие мотивы были...
Я почувствовал, без объяснений Авдиева, в чем дело…
и прямая фигура Долгоногова стала мне теперь неприятной. Однажды при встрече с ним на деревянных мостках я уступил ему дорогу, но поклонился запоздало
и небрежно. Он повернулся, но, увидя, что я
все-таки поклонился, тотчас же проследовал дальше своей твердой размеренной походкой. Он не был мелочен
и не обращал внимания на оттенки.
— Не Авдиев, а малый
все-таки славный, — сказал на улице мой приятель. —
И, знаешь, он тоже недурно поет. Я слышал на именинах у Тысса.
Однажды, прочитав проспект какого-то эфемерного журнальчика, он послал туда стихотворение. Оно было принято
и даже, кажется, напечатано, но журнальчик исчез, не выслав поэту ни гонорара, ни даже печатного экземпляра стихов. Ободренный
все-таки этим сомнительным «успехом», брат выбрал несколько своих творений, заставил меня тщательно переписать их
и отослал… самому Некрасову в «Отечественные записки».
Недели через две или три в глухой городишко пришел ответ от «самого» Некрасова. Правда, ответ не особенно утешительный: Некрасов нашел, что стихи у брата гладки, приличны, литературны; вероятно, от времени до времени их будут печатать, но… это
все-таки только версификация, а не поэзия. Автору следует учиться, много читать
и потом, быть может, попытаться использовать свои литературные способности в других отраслях литературы.
Выходило
все-таки «не то»…
И странно: порой, когда я не делал намеренных усилий, в уме пробегали стихи
и рифмы, мелькали какие-то периоды, плавные
и красивые… Но они пробегала непроизвольно
и не захватывали ничего из жизни… Форма как будто рождалась особо от содержания
и упархивала, когда я старался охватить ею что-нибудь определенное.
А в прорехе появлялись новые звезды
и опять проплывали, точно по синему пруду… Я вспомнил звездную ночь, когда я просил себе крыльев… Вспомнил также спокойную веру отца… Мой мир в этот вечер
все-таки остался на своих устоях, но теперешнее мое звездное небо было уже не то, что в тот вечер. Воображение охватывало его теперь иначе. А воображение
и творит,
и подтачивает веру часто гораздо сильнее, чем логика…
— Э! Так-то оно так.
И наука
и все такое… А
все-таки, знаете, стану ложиться в постель, — перекрещусь на всякий случай. Как-то спокойнее… Что нет там ничего — это верно… Ну, а вдруг оно есть…
Наутро я пошел в гимназию, чтобы узнать об участи Кордецкого. У Конахевича — увы! — тоже была переэкзаменовка по другому предмету. Кордецкий срезался первый. Он вышел из класса
и печально пожал мне руку. Выражение его лица было простое
и искренне огорченное. Мы вышли из коридора,
и во дворе я
все-таки не удержался: вынул конверт.
Они не овладевали поэтому моим воображением, хотя какой-то особый дух, просачивавшийся в этой литературе,
все-таки оказывал свое влияние. Положительное было надуманно
и туманно. Отрицание — живо
и действительно.
Когда он уехал, в городе осталось несколько таинственно розданных, довольно невинных украинских брошюр, а в моей душе — двойственное ощущение. Мне казалось, что Пиотровский малый пустой
и надутый ненужною важностью. Но это таилось где-то в глубине моего сознания
и робело пробиться наружу, где
все-таки царило наивное благоговение: такой важный, в очках,
и с таким опасным поручением…
Не скажу, чтобы впечатление от этого эпизода было в моей душе прочно
и сильно; это была точно легкая тень от облака, быстро тающего в ясный солнечный день.
И если я
все-таки отмечаю здесь это ощущение, то не потому, что оно было сильно. Но оно было в известном тоне,
и этой душевной нотке суждено было впоследствии зазвучать гораздо глубже
и сильнее. Вскоре другие лица
и другие впечатления совершенно закрыли самое воспоминание о маленькой еврейской принцессе.
— Ну, иди. Я знаю: ты читаешь на улицах,
и евреи называют тебя уже мешигинер. Притом же тебе еще рано читать романы. Ну, да этот, если поймешь, можно. Только
все-таки смотри не ходи долго. Через полчаса быть здесь! Смотри, я записываю время…
Один раз я вздрогнул. Мне показалось, что прошел брат торопливой походкой
и размахивая тросточкой… «Не может быть», — утешил я себя, Но
все-таки стал быстрее перелистывать страницы… Вторая женитьба мистера Домби… Гордая Эдифь… Она любит Флоренсу
и презирает мистера Домби. Вот, вот, сейчас начнется… «Да вспомнит мистер Домби…»