Неточные совпадения
И рокотание колес я тоже в первый
раз выделил в своем сознании
как особое явление, и в первый же
раз я не спал так долго…
Что законы могут быть плохи, это опять лежит на ответственности царя перед богом, — он, судья, так же не ответственен за это,
как и за то, что иной
раз гром с высокого неба убивает неповинного ребенка…
Я был тогда совсем маленький мальчик, еще даже не учившийся в пансионе, но простота, с которой отец предложил вопрос, и его глубокая вдумчивость заразили меня. И пока он ходил, я тоже сидел и проверял свои мысли… Из этого ничего не вышло, но и впоследствии я старался не
раз уловить те бесформенные движения и смутные образы слов, которые проходят,
как тени, на заднем фоне сознания, не облекаясь окончательно в определенные формы.
По ней пробегали почтовые пары с подвязанными колокольчиками, и так
как собственно наиболее оживленная часть города здесь кончалась, то иной
раз почтари останавливали лошадей и отвязывали колокольчики.
Тогда бесформенное пятно людской толпы
как будто еще
раз развертывалось яснее.
Я знал с незапамятных времен, что у нас была маленькая сестра Соня, которая умерла и теперь находится на «том свете», у бога. Это было представление немного печальное (у матери иной
раз на глазах бывали слезы), но вместе светлое: она — ангел, значит, ей хорошо. А так
как я ее совсем не знал, то и она, и ее пребывание на «том свете» в роли ангела представлялось мне каким-то светящимся туманным пятнышком, лишенным всякого мистицизма и не производившим особенного впечатления…
Иной
раз, поравнявшись с этим отверстием, мы кидались бежать,
как сумасшедшие, и прибегали в спальню запыхавшиеся и бледные…
Впоследствии я часто стал замечать то же и дома во время его молитвы. Порой он подносил ко лбу руку, сложенную для креста, отнимал ее, опять прикладывал ко лбу с усилием,
как будто что-то вдавливая в голову, или
как будто что-то мешает ему докончить начатое. Затем, перекрестившись, он опять шептал много
раз «Отче… Отче… Отче…», пока молитва не становилась ровной. Иной
раз это не удавалось… Тогда, усталый, он подымался и долго ходил по комнатам, взволнованный и печальный. Потом опять принимался молиться.
Полеты во сне повторялись, причем каждый
раз мне вспоминались прежние полеты, и я говорил себе с наслаждением: тогда это было только во сне… А ведь вот теперь летаю же я и наяву… Ощущения были живы, ярки, многосторонни,
как сама действительность…
Но, во всяком случае, это обстоятельство делало нового пришельца предметом интересным, так
как мы видела разных мальчиков, а купленных мальчиков еще не видели ни
разу.
Поэтому, исполнив какое-то поручение в конюшие, он опять прошел мимо нас, вывертывая ноги и играя поясницей, потом вернулся,
как будто что забыл, и прошел еще
раз.
Всякое неприятное чувство к незнакомому мальчишке в нас мгновенно испарилось, сменившись острой жалостью. Мы рассказали об этом происшествии матери и отцу, думая, что и на этот
раз опять последует вмешательство,
как и в деле Мамерта. Но отец объяснил нам, что мальчик — казачок принадлежит незнакомым людям, приехавшим погостить к нашим соседям, и что тут ничего сделать невозможно…
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку ладонью кверху, и… через секунду на моей ладони остался красный след от удара… В детстве я был нервен и слезлив, но от физической боли плакал редко; не заплакал и этот
раз и даже не без гордости подумал: вот уже меня,
как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
Крыштанович уверенным шагом повел меня мимо прежней нашей квартиры. Мы прошли мимо старой «фигуры» на шоссе и пошли прямо. В какой-то маленькой лавочке Крыштанович купил две булки и кусок колбасы. Уверенность, с
какой он делал эту покупку и расплачивался за нее серебряными деньгами, тоже импонировала мне: у меня только
раз в жизни было пятнадцать копеек, и когда я шел с ними по улице, то мне казалось, что все знают об этой огромной сумме и кто-нибудь непременно затевает меня ограбить…
Все это было так завлекательно, так ясно и просто,
как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что… совершенно не заметил,
как в классе стало необычайно тихо,
как ученики с удивлением оборачиваются на меня;
как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый,
как колено, Белоконский, уже третий
раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
Лачуги, заборы, землянки. Убогая лавочка, где когда-то Крыштанович на сомнительные деньги покупал булки… Шоссе с пешеходами, возами, балагулами, странниками… гулкий мост. Речка, где мы купались с моим приятелем. Врангелевская роща. Ощущение особенной приятной боли мелькнуло в душе.
Как будто отрывалась и уплывала назад в первый еще
раз так резко отграниченная полоска жизни.
Вообще ближайшее знакомство с «уездным судом» дало мне еще
раз в усложненном виде то самое ощущение изнанки явлений,
какое я испытал в раннем детстве при виде сломанного крыльца. В Житомире отец ежедневно уезжал «на службу», и эта «служба» представлялась нам всем чем-то важным, несколько таинственным, отчасти роковым (это было «царство закона») и возвышенным.
Впоследствии мне пришлось свести знакомство с этим помещением, и каждый
раз,
как сторож, побрякав ключами, удалялся и его шаги замирали в гулком длинном коридоре, — я вспоминал Янкевича и представлял себе,
как ему, вероятно, было страшно, больному, в этом одиночестве.
Он стал ходить по классу, импровизируя вступление к словесности, а мы следили по запискам. Нам пришлось то и дело останавливать его, так
как он сбивался с конспекта и иначе строил свою речь. Только, кажется,
раз кто-то поймал повторенное выражение.
— Вот в том-то, понимаешь, и штука, — ответил капитан просто: — темно, хоть глаз выколи, а он видит, что лохматый и черный… А зажег спичку, — нигде никого… все тихо.
Раз насыпал на полу золы… Наутро остались следы,
как от большой птицы… А вот недавно…
Когда ему иной
раз ставили на кафедре чернильницу в виде женского башмачка, он делал гримасу отвращения и, отвернув лицо, обеими руками
как бы отстранял от себя искушение.
Один
раз успех
как будто улыбнулся старому ябеднику и на любимом поприще.
Как-то
раз, на второй или на третий год наших приездов, мы узнали, что когда-то, незадолго до освобождения, капитан приказал обливать Кароля холодной водой на морозе…
Инцидент был исчерпан. В первый еще
раз такое столкновение разрешилось таким образом. «Новый учитель» выдержал испытание. Мы были довольны и им, и — почти бессознательно — собою, потому что также в первый
раз не воспользовались слабостью этого юноши,
как воспользовались бы слабостью кого-нибудь из «старых». Самый эпизод скоро изгладился из памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым учителем и классом, осталась.
Иной
раз живой и бурный поток, после уроков стремившийся к калитке, вдруг останавливался, пропуская худенькую фигурку, проходившую сквозь толпу с приветливой улыбкой, и тот, кому она кланялась,
как знакомому, считал себя польщенным и счастливым.
Осложнение сразу разрешилось. Мы поняли, что из вчерашнего происшествия решительно никаких последствий собственно для учения не вытекает и что авторитет учителя установлен сразу и прочно. А к концу этого второго урока мы были уж целиком в его власти. Продиктовав,
как и в первый
раз, красиво и свободно дальнейшее объяснение, он затем взошел на кафедру и, раскрыв принесенную с собой толстую книгу в новом изящном переплете, сказал...
В следующий
раз, проходя опять тем же местом, я вспомнил вчерашнюю молитву. Настроение было другое, но… кто-то
как будто упрекнул меня: «Ты стыдишься молиться, стыдишься признать свою веру только потому, что это не принято…» Я опять положил книги на панель и стал на колени…
Переливчатый смех Авдиева спугнул эти фантазии. На этот
раз я покраснел от того, что почувствовал их ребячество, и… вспомнил сразу, что, в сущности, великодушие мое было довольно дешевого свойства, так
как и без Авдиева мои шансы были довольно плохи… Реализм отвоевывал место у сентиментально — фантастической драмы…
Я, конечно, ничего ни с кем не говорил, но отец с матерью что-то заметили и без меня. Они тихо говорили между собой о «пане Александре», и в тоне их было слышно искреннее сожаление и озабоченность. Кажется, однако, что на этот
раз Бродский успел справиться со своим недугом, и таким пьяным,
как других письмоводителей, я его не видел. Но все же при всей детской беспечности я чувствовал, что и моего нового друга сторожит какая-то тяжелая и опасная драма.
Под утро мне приснился какой-то сои, в котором играл роль Бродский. Мы с ним ходили где-то по чудесным местам, с холмами и перелесками, засыпанными белым инеем, и видели зайцев, прыгавших в пушистом снегу,
как это
раз было в действительности. Бродский был очень весел и радостен и говорил, что он вовсе не уезжает и никогда не уедет.
То было ощущение, усиленное сном, но вызванное реальным событием — разлукой с живым и любимым человеком.
Как это ни странно, но такое же ощущение, яркое и сильное, мне пришлось
раз испытать по поводу совершенно фантастического сна.
Иной
раз она приходила и к нам с небольшим коробом, но всегда это имело такой вид,
как будто Бася приходит не для барыша, а делает одолжение своим добрым знакомым.
Не знаю,
какие именно «большие секреты» она сообщила сестре, но через некоторое время в городе разнесся слух, что Басина внучка выходит замуж. Она была немного старше меня, и восточный тип делал ее еще более взрослой на вид. Но все же она была еще почти ребенок, и в первый
раз, когда Бася пришла к нам со своим товаром, моя мать сказала ей с негодующим участием...
Должно быть, во сне я продолжал говорить еще долго и много в этом же роде, раскрывая свою душу и стараясь заглянуть в ее душу, но этого я уже не запомнил. Помню только, что проснулся я с знакомыми ощущением теплоты и разнеженности,
как будто еще
раз нашел девочку в серой шубке…
Он не танцовал вовсе, а между тем в первый же
раз,
как я увидел его на ученическом вечере в клубе рядом с Леной, — я сразу почувствовал, что исключительно «благовоспитанный молодой человек», которого редко можно встретить в нашем городишке, это именно он, этот хрупкий, но стройный юноша, с такой лениво — непринужденной грацией присевший на стул рядом с Леной.