Все это я узнал по позднейшим рассказам, а самого Коляновского помню вполне ясно только уже в
последние дни его жизни. Однажды он почувствовал себя плохо, прибег к обычному средству, но оно не помогло. Тогда он сказал жене...
Неточные совпадения
Старуха сама оживала при этих рассказах. Весь
день она сонно щипала перья, которых нащипывала целые горы… Но тут, в вечерний час, в полутемной комнате, она входила в роли, говорила басом от лица разбойника и плачущим речитативом от лица матери. Когда же дочь в
последний раз прощалась с матерью, то голос старухи жалобно дрожал и замирал, точно в самом
деле слышался из-за глухо запертой двери…
Мне стало страшно, и я инстинктивно посмотрел на отца… Как хромой, он не мог долго стоять и молился, сидя на стуле. Что-то особенное отражалось в его лице. Оно было печально, сосредоточенно, умиленно. Печали было больше, чем умиления, и еще было заметно какое-то заутреннее усилие. Он как будто искал чего-то глазами в вышине, под куполом, где ютился сизый дымок ладана, еще пронизанный
последними лучами уходящего
дня. Губы его шептали все одно слово...
Однажды, сидя еще на берегу, он стал дразнить моего старшего брата и младшего Рыхлинского, выводивших
последними из воды. Скамеек на берегу не было, и, чтобы надеть сапоги, приходилось скакать на одной ноге, обмыв другую в реке. Мосье Гюгенет в этот
день расшалился, и, едва они выходили из воды, он кидал в них песком. Мальчикам приходилось опять лезть в воду и обмываться. Он повторил это много раз, хохоча и дурачась, пока они не догадались разойтись далеко в стороны, захватив сапоги и белье.
Крыштанович, с которым мы теперь каждый
день уходили из гимназии вместе, тоже был настроен невесело и перед
последним уроком сказал...
Последний звонок в этот
день звучит тоже необычными тонами.
— Теперь мужик, клянусь богом и пресвятой
девой, бьет родовитого шляхтича по морде… И что же?.. Га! Ничего… Да что тут и говорить:
последние времена!
Часов в пять чудного летнего утра в конце июня 1870 года с книжками филаретовского катехизиса и церковной истории я шел за город к грабовой роще. В этот
день был экзамен по «закону божию», и это был уже
последний.
На следующий
день стало известно, что Лена больна скарлатиной и что она еще простудилась, возвращаясь уже больной с
последнего урока танцев.
Не раз говорила она себе эти
последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
Последние дни Маракуев назойливо рассказывал пошловатые анекдоты о действиях администрации, городской думы, купечества, но можно было подозревать, что он сам сочиняет анекдоты, в них чувствовался шарж, сквозь их грубоватость проскальзывало нечто натянутое и унылое.
Обломов отдал хозяйке все деньги, оставленные ему братцем на прожиток, и она, месяца три-четыре, без памяти по-прежнему молола пудами кофе, толкла корицу, жарила телятину и индеек, и делала это до
последнего дня, в который истратила последние семь гривен и пришла к нему сказать, что у ней денег нет.
Неточные совпадения
Осип. Да где ж ему быть, табаку? Вы четвертого
дня последнее выкурили.
Мне крепко нездоровилось, // Была я Лиодорушкой // Беременна:
последние // Дохаживала
дни.
Ой ласточка! ой глупая! // Не вей гнезда под берегом, // Под берегом крутым! // Что
день — то прибавляется // Вода в реке: зальет она // Детенышей твоих. // Ой бедная молодушка! // Сноха в дому
последняя, //
Последняя раба! // Стерпи грозу великую, // Прими побои лишние, // А с глазу неразумного // Младенца не спускай!..
Подумавши, оставили // Меня бурмистром: правлю я //
Делами и теперь. // А перед старым барином // Бурмистром Климку на́звали, // Пускай его! По барину // Бурмистр! перед Последышем //
Последний человек! // У Клима совесть глиняна, // А бородища Минина, // Посмотришь, так подумаешь, // Что не найти крестьянина // Степенней и трезвей. // Наследники построили // Кафтан ему: одел его — // И сделался Клим Яковлич // Из Климки бесшабашного // Бурмистр первейший сорт.
Но когда дошли до того, что ободрали на лепешки кору с
последней сосны, когда не стало ни жен, ни
дев и нечем было «людской завод» продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.