Педагогические приемы у пана Пашковского были особенные: он брал малыша за талию, ставил его
рядом с собою и ласково клал на голову левую руку. Малыш сразу чувствовал, что к поверхности коротко остриженной головы прикоснулись пять заостренных, как иголки, ногтей, через которые, очевидно, математическая мудрость должна проникнуть в голову.
— Что он понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением. Я в это время, сидя
рядом с теткой, сосредоточенно пил из блюдечка чай и думал про себя, что я все понимаю не хуже его, что он вообще противный, а баки у него точно прилеплены к щекам. Вскоре я узнал, что этот неприятный мне «дядя» в Киеве резал лягушек и трупы, не нашел души и не верит «ни в бога, ни в чорта».
Я опять в первый раз услыхал, что я — «воспитанный молодой человек», притом «из губернии», и это для меня была приятная новость. В это время послышалось звяканье бубенчиков. По мосту и затем мимо нас проехала небольшая тележка, запряженная круглой лошадкой; в тележке сидели обе сестры Линдгорст, а на козлах,
рядом с долговязым кучером, — их маленький брат. Младшая обернулась в нашу сторону и приветливо раскланялась. Старшая опять надменно кивнула головой…
Он не танцовал вовсе, а между тем в первый же раз, как я увидел его на ученическом вечере в клубе
рядом с Леной, — я сразу почувствовал, что исключительно «благовоспитанный молодой человек», которого редко можно встретить в нашем городишке, это именно он, этот хрупкий, но стройный юноша, с такой лениво — непринужденной грацией присевший на стул рядом с Леной.
Неточные совпадения
Его одели, как в воскресенье, в палевый жупан и синий кунтуш, положили около кривую саблю, а
рядом на стуле лежала рогатая конфедератка
с пером.
В присутствии братьев и сестры я бросился
с крыши сарая, успел подпрыгнуть, не долетев до земли, и затем уже понесся по воздуху, сначала
рядом прыжков, как по ступенькам невидимой лестницы, а потом ровно и плавно, почти как птица.
Одет он был в новую короткую синюю курточку
с двумя
рядами круглых металлических шариков, в узкие синие брюки со штрипками внизу и в большие хорошо начищенные сапоги.
Когда мы вернулись в пансион, оба провинившиеся были уже тут и
с тревогой спрашивали, где Гюгенет и в каком мы его оставили настроении. Француз вернулся к вечернему чаю; глаза у него были веселые, но лицо серьезно. Вечером мы по обыкновению сидели в
ряд за длинными столами и, закрыв уши, громко заучивали уроки. Шум при этом стоял невообразимый, а мосье Гюгенет, строгий и деловитый, ходил между столами и наблюдал, чтобы не было шалостей.
И очень вероятно, что если бы все разыгралось так, как в театре, то есть казаки выстроились бы предварительно в
ряд против священника, величаво стоящего
с чашей в руках и
с группой женщин у ног, и стали бы дожидаться, что я сделаю, то я мог бы выполнить свою программу.
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще стояло ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную тревогу,
с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как
рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой,
с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Пруд лежал как мертвый, и в нем отражался мертвый «замок»
с пустыми впадинами окон, окруженный, точно заснувшей стражей, высокими
рядами пирамидальных тополей.
С семи часов вечера выходить из квартир тоже воспрещалось, и
с закатом солнца маленький городишко
с его улицами и переулками превращался для учеников в
ряд засад, западней, внезапных нападений и более или менее искусных отступлений.
Вернувшись, ни Кароль, ни его спутник ничего не сказали капитану о встрече, и он узнал о ней стороной. Он был человек храбрый. Угрозы не пугали его, но умолчание Кароля он затаил глубоко в душе как измену. В обычное время он
с мужиками обращался лучше других, и мужики отчасти выделяли его из
рядов ненавидимого и презираемого панства. Теперь он теснее сошелся
с шляхтой и даже простил поджигателя Банькевича.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь на диване или на кровати в самой неизящной позе: на четвереньках, упершись на локтях,
с глазами, устремленными в книгу.
Рядом на стуле стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
«Мы сидели тогда по углам, понурив унылые головы, со скверным выражением на озлобленных лицах…» «Развив наши мозги на деньги народа, вскормленные хлебом, забранным
с его поля, — станем ли мы в
ряды его гонителей?..» В прокламации развивалась мысль, что интересы учащейся молодежи и народа одни.
Неточные совпадения
Пришел в
ряды последние, // Где были наши странники, // И ласково сказал: // «Вы люди чужестранные, // Что
с вами он поделает?
Пошли за Власом странники; // Бабенок тоже несколько // И парней
с ними тронулось; // Был полдень, время отдыха, // Так набралось порядочно // Народу — поглазеть. // Все стали в
ряд почтительно // Поодаль от господ…
Под утро поразъехалась, // Поразбрелась толпа. // Крестьяне спать надумали, // Вдруг тройка
с колокольчиком // Откуда ни взялась, // Летит! а в ней качается // Какой-то барин кругленький, // Усатенький, пузатенький, //
С сигарочкой во рту. // Крестьяне разом бросились // К дороге, сняли шапочки, // Низенько поклонилися, // Повыстроились в
ряд // И тройке
с колокольчиком // Загородили путь…
Одел меня, согрел меня // И
рядом, недостойного, //
С своей особой княжеской // В санях привез домой!»
Как истинный администратор он различал два сорта сечения: сечение без рассмотрения и сечение
с рассмотрением, и гордился тем, что первый в
ряду градоначальников ввел сечение
с рассмотрением, тогда как все предшественники секли как попало и часто даже совсем не тех, кого следовало.