Неточные совпадения
Это занятие поглощало почти все его время, и потому
голос его раздавался
в доме только
в известные, определенные часы дня, совпадавшие с обедом, завтраком и другими событиями
в том же роде.
— Рожок пастуха слышен за лесом, — говорила она. — А это из-за щебетания воробьиной стаи слышен
голос малиновки. Аист клекочет на своем колесе [
В Малороссии и Польше для аистов ставят высокие столбы и надевают на них старые колеса, на которых птица завивает гнездо.]. Он прилетел на днях из далеких краев и строит гнездо на старом месте.
— Да, малиновка такая… Зато большие птицы никогда не поют так хорошо, как маленькие. Малиновка старается, чтобы всем было приятно ее слушать. А аист — серьезная птица, стоит себе на одной ноге
в гнезде, озирается кругом, точно сердитый хозяин на работников, и громко ворчит, не заботясь о том, что
голос у него хриплый и его могут слышать посторонние.
В этот вечер она решилась остаться у постели ребенка подольше, чтобы разъяснить себе странную загадку. Она сидела на стуле, рядом с его кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг
в темноте послышался его тихий
голос...
Он еще внимательнее ловил
голоса окружающей природы и, сливая смутные ощущения с привычными родными мотивами, по временам умел обобщить их свободной импровизацией,
в которой трудно было отличить, где кончается народный, привычный уху мотив и где начинается личное творчество.
Звуки этого спокойного детского
голоса приятно действовали на слух слепого; тем не менее, он ответил
в прежнем тоне...
Неизвестно, чем кончилась бы эта сцена, но
в это время от усадьбы послышался
голос Иохима, звавшего мальчика к чаю. Он быстро сбежал с холмика.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении.
В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным
голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Девочка не ответила. Камешки по-прежнему шуршали под ее ногами.
В деланой беззаботности ее
голоса, напевавшего песню, мальчику слышалась еще не забытая обида.
— Слепо-ой? — протянула она нараспев, и
голос ее дрогнул, как будто это грустное слово, тихо произнесенное мальчиком, нанесло неизгладимый удар
в ее маленькое женственное сердце. — Слепо-ой? — повторила она еще более дрогнувшим
голосом, и, как будто ища защиты от охватившего всю ее неодолимого чувства жалости, она вдруг обвила шею мальчика руками и прислонилась к нему лицом.
Действительно, рослая фигура хохла зарисовалась через минуту на холмистом гребне, отделявшем усадьбу от берега, и его
голос далеко раскатился
в тишине вечера...
Так, когда она говорила, например, о темноте раскинувшейся над землею сырой и черной ночи, он будто слышал эту темноту
в сдержанно звучащих тонах ее робеющего
голоса.
Когда же, подняв кверху задумчивое лицо, она сообщала ему: «Ах, какая туча идет, какая туча темная-претемная!» — он ощущал сразу будто холодное дуновение и слышал
в ее
голосе пугающий шорох ползущего по небу, где-то
в далекой высоте, чудовища.
Теперь ему казалось уже тесно
в его заколдованном круге. Его тяготила спокойная тишь усадьбы, ленивый шепот и шорох старого сада, однообразие юного душевного сна. Тьма заговорила с ним своими новыми обольстительными
голосами, заколыхалась новыми смутными образами, теснясь с тоскливою суетой заманчивого оживления.
Смягченный расстоянием, молодой, сильный
голос пел о любви, о счастье, о просторе, и эти звуки неслись
в тишине ночи, покрывая ленивый шепот сада…
— Это ты наслушался речей молодого Ставрученка, — сказала она
в смущении, стараясь придать
голосу тон беззаботной шутки.
— Какие пустяки! — ответила она ясно, хотя
в ее
голосе вместе с улыбкой слышались еще недавние слезы. — Ведь вот и Максим воевал, пока мог, а теперь живет, как может. Ну и мы…
И опять ему вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство с Эвелиной и ее горькие слезы при слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он, что теперь опять причиняет ей такую же рану, и остановился. Несколько секунд стояла тишина, только вода тихо и ласково звенела
в шлюзах. Эвелины совсем не было слышно, как будто она исчезла. По ее лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила,
голос ее звучал беспечно и шутливо.
Ее губы задрожали, как
в тот день их первого знакомства, и она сказала с трудом слабым, детским
голосом...
Он не противился и, отпустив ее, вздохнул полною грудью. Он слышал, как она оправляет свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он чувствовал, как горячая кровь разносит по всем телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернемся к гостям», он с удивлением вслушивался
в этот милый
голос,
в котором звучали совершенно новые ноты.
Тут были
голоса природы, шум ветра, шепот леса, плеск реки и смутный говор, смолкающий
в безвестной дали.
Теперь он проснулся с обновленною душой, и она, его давняя подруга, являлась ему
в новом свете. Вспоминая все, что произошло вчера, до малейших подробностей, он прислушивался с удивлением к тону ее «нового»
голоса, который восстановило
в его памяти воображение. «Полюбила…», «Какой ты глупый!..»
— Ребят нет? Кышь, проклятые! — мотнулся он
в их сторону всем телом и потом, пропуская вперед молодых людей, сказал
голосом,
в котором слышалась какая-то вкрадчивость и жадность...
— Погибели на вас нет… на проклятых… чтоб вас всех передушила хвороба… Ох, господи! Господи ты боже мой! Вскую мя оставил еси… — сказал он вдруг совершенно другим
голосом,
в котором слышалось отчаяние исстрадавшегося и глубоко измученного человека.
Порой это ощущение определялось: к нему присоединялся
голос Эвелины и матери, «у которых глаза, как небо»; тогда возникающий образ, выплывший из далекой глубины воображения и слишком определившийся, вдруг исчезал, переходя
в другую область.
Девушка поднялась, чтобы исполнить приказание, но неожиданно раздавшийся
в первый раз
голос больного остановил ее...
Теплою июльскою ночью бричка, запряженная парою лошадей, остановилась на ночлег
в поле, у опушки леса. Утром, на самой заре, двое слепых прошли шляхом. Один вертел рукоятку примитивного инструмента: деревянный валик кружился
в отверстии пустого ящика и терся о туго натянутые струны, издававшие однотонное и печальное жужжание. Несколько гнусавый, но приятный старческий
голос пел утреннюю молитву.
Молодой доктор не отвечал и молча продолжал свои наблюдения. Наконец он положил офтальмоскоп, и
в комнате раздался его уверенный, спокойный
голос...