Неточные совпадения
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и
на бледном
лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Когда в комнате бывало тихо и смена разнообразных звуков не развлекала его внимания, ребенок, казалось, думал о чем-то с недоумелым и удивленным выражением
на красивом и не по-детски серьезном
лице.
По временам казалось даже, что он не чужд ощущения цветов; когда ему в руки попадали ярко окрашенные лоскутья, он дольше останавливал
на них свои тонкие пальцы, и по
лицу его проходило выражение удивительного внимания.
Дядя Максим всегда недовольно хмурился в таких случаях, и, когда
на глазах матери являлись слезы, а
лицо ребенка бледнело от сосредоточенных усилий, тогда Максим вмешивался в разговор, отстранял сестру и начинал свои рассказы, в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Эти, не оставлявшие ребенка ни
на минуту бессознательные порывы к незнакомому ему свету отпечатлевались
на его
лице все глубже и глубже выражением смутного страдающего усилия.
Когда Анна Михайловна повернулась в ту сторону, она увидела
на побледневшем
лице Петрика то самое выражение, с каким в памятный для нее день первой весенней прогулки мальчик лежал
на траве.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное
лицо, с мягким выражением серых глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к
лицу и вискам молодой женщины: она чувствовала, что в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала с этим мужиком
на одну арену,
на равной ноге, и он, «хлоп», победил.
Мать сидела с работой в другой комнате
на диване и, притаив дыхание, смотрела
на него, любуясь каждым его движением, каждою сменою выражения
на нервном
лице ребенка.
Мальчик слушал с омраченным и грустным
лицом. Когда певец пел о горе,
на которой жнут жнецы, воображение тотчас же переносило Петруся
на высоту знакомого ему утеса. Он узнал его потому, что внизу плещется речка чуть слышными ударами волны о камень. Он уже знает также, что такое жнецы, он слышит позвякивание серпов и шорох падающих колосьев.
Когда же мальчик по своему обыкновению ощупывал его
лицо, то осязал своими чуткими пальцами глубокие морщины, большие обвисшие вниз усы, впалые щеки и
на щеках старческие слезы.
Девочка, которая сбежала уже с холмика, услышала эти глухие рыдания и с удивлением повернулась. Видя, что ее новый знакомый лежит
лицом к земле и горько плачет, она почувствовала участие, тихо взошла
на холмик и остановилась над плачущим.
Он повиновался. Теперь он сидел, как прежде,
лицом к стороне заката, и когда девочка опять взглянула
на это
лицо, освещенное красноватыми лучами, оно опять показалось ей странным. В глазах мальчика еще стояли слезы, но глаза эти были по-прежнему неподвижны; черты
лица то и дело передергивались от нервных спазмов, но вместе с тем в них виднелось недетское, глубокое и тяжелое горе.
— Нет, — сказал мальчик в раздумье. — Я забыл все… А все-таки я видел, право же, видел… — добавил он после минутного молчания, и его
лицо сразу омрачилось.
На незрячих глазах блеснула слеза…
Вместе с тем, слегка перегнувшись
на своем стуле, она с болезненной внимательностью вглядывалась в
лицо ребенка.
Между тем молодые люди с нетерпением ждали этого ответа. Студент приподнялся
на локте и повернул к девушке
лицо, оживленное любопытством. Ее сосед уставился
на нее спокойным, пытливым взглядом. Слепой переменил свою непринужденную позу, выпрямился и потом вытянул голову, отвернувшись
лицом от остальных собеседников.
Всякому, кто посмотрел бы
на него в ту минуту, когда он сидел поодаль от описанной группы, бледный, взволнованный и красивый, сразу бросилось бы в глаза это своеобразное
лицо,
на котором так резко отражалось всякое душевное движение.
Мы, зрячие, видим отражение душевных движений
на чужих
лицах и потому приучаемся скрывать свои собственные.
Слепые в этом отношении совершенно беззащитны, и потому
на побледневшем
лице Петра можно было читать, как в интимном дневнике, оставленном открытым в гостиной…
Она слушала, низко наклонясь над работой. Ее глаза заискрились, щеки загорелись румянцем, сердце стучало… Потом блеск глаз потух, губы сжались, а сердце застучало еще сильнее, и
на побледневшем
лице появилось выражение испуга.
Краска залила
лицо Эвелины. Она невольно остановилась
на повороте аллеи… Теперь, когда она выйдет, оба они видят, что она подслушала их тайные мысли…
Анна Михайловна с грустным и как будто виноватым
лицом явно старалась быть внимательною и любезною хозяйкой, и только один пан Попельский, значительно округлевший и как всегда благодушный, дремал
на своем стуле в ожидании ужина.
Молодой человек, казалось, шел вслед за девушкой, не сознавая хорошо, куда она ведет его. Когда в дверях показалось его бледное
лицо и тонкая фигура, он вдруг приостановился
на пороге этой освещенной комнаты. Но затем он перешагнул через порог и быстро, хотя с тем же полурассеянным, полусосредоточенным видом подошел к фортепиано.
Когда последние ноты дрогнули смутным недовольством и жалобой, Анна Михайловна, взглянув в
лицо сына, увидала
на нем выражение, которое показалось ей знакомым: в ее памяти встал солнечный день давней весны, когда ее ребенок лежал
на берегу реки, подавленный слишком яркими впечатлениями от возбуждающей весенней природы.
Пан Попельский, ставший очень интересным круглым человеком, с ровно и красиво седеющими волосами и румяным
лицом, всегда в этих случаях соглашался с Максимом, вероятно принимая эти слова
на свой счет, и тотчас же отправлялся по хозяйству, которое у него, впрочем, шло отлично.
Максим говорил серьезно и с какою-то искренней важностью. В бурных спорах, которые происходили у отца Ставрученка с сыновьями, он обыкновенно не принимал участия и только посмеивался, благодушно улыбаясь
на апелляции к нему молодежи, считавшей его своим союзником. Теперь, сам затронутый отголосками этой трогательной драмы, так внезапно ожившей для всех над старым мшистым камнем, он чувствовал, кроме того, что этот эпизод из прошлого странным образом коснулся в
лице Петра близкого им всем настоящего.
Его
лицо было сердито и бледно, только
на щеках пятнами выделялся румянец.
Но тишина, водворившаяся среди небольшого общества, имела еще другую причину. По какому-то общему побуждению, вероятно, вытекавшему из ощущения высоты и своей беспомощности, оба слепые подошли к углам пролетов и стали, опершись
на них обеими руками, повернув
лица навстречу тихому вечернему ветру.
Звонарь был несколько старше; широкая ряса висела складками
на тощем теле, черты
лица были грубее и резче.
Лицо Петра было несколько спокойнее. В нем виднелась привычная грусть, которая у звонаря усиливалась острою желчностью и порой озлоблением. Впрочем, теперь и он, видимо, успокаивался. Ровное веяние ветра как бы разглаживало
на его
лице все морщины, разливая по нем тихий мир, лежавший
на всей скрытой от незрячих взоров картине… Брови шевелились все тише и тише.
У верхней ступеньки они остановились
на мгновение, но затем один за другим стали шмыгать мимо слепого звонаря, который с искаженным от злобы
лицом совал наудачу сжатыми кулаками, стараясь попасть в кого-нибудь из бежавших.
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое
лицо. Это был, очевидно, Роман.
Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины глаз,
на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к стене девушки, он поднялся
на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища попала ему сбоку в шею.
А затем оба слепца в одинаковых позах
на вышке, с одинаковым выражением
лиц, с одинаковыми движениями чутких бровей…
Одним утром Анна Михайловна вошла в комнату сына. Он еще спал, но его сон был как-то странно тревожен: глаза полуоткрылись и тускло глядели из-под приподнятых век,
лицо было бледно, и
на нем виднелось выражение беспокойства.
Перед Рождеством Яскульские вернулись, и Эвелина, живая и радостная, со снегом в волосах и вся обвеянная свежестью и холодом, прибежала из поссесорского хутора в усадьбу и кинулась обнимать Анну Михайловну, Петра и Максима. В первые минуты
лицо Петра осветилось неожиданною радостью, но затем
на нем появилось опять выражение какой-то упрямой грусти.
— Мучу? — переспросил юноша, и опять
на его
лице появилось выражение упрямого эгоизма.
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его
лицо было красно, глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший волю гневному чувству. Только кинув искоса взгляд
на Петра, старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а
лицо глубоко взволнованно.
Было ли это следствием простуды, или разрешением долгого душевного кризиса, или, наконец, то и другое соединилось вместе, но только
на другой день Петр лежал в своей комнате в нервной горячке. Он метался в постели с искаженным
лицом, по временам к чему-то прислушиваясь, и куда-то порывался бежать. Старый доктор из местечка щупал пульс и говорил о холодном весеннем ветре; Максим хмурил брови и не глядел
на сестру.
Петр быстро поднялся, его
лицо было искажено, и
на глазах стояли слезы.
Петр вздрогнул и быстро стал
на ноги. Это движение показывало, что он слышал слова доктора, но, судя по выражению его
лица, он как будто не понял их значения. Опершись дрожащею рукой
на подоконник, он застыл
на месте с бледным, приподнятым кверху
лицом и неподвижными чертами.
В течение нескольких секунд он стоял с приподнятым кверху и просветлевшим
лицом. Он был так странен, что все невольно обратились к нему, и кругом все смолкло. Всем казалось, что человек, стоявший среди комнаты, был не тот, которого они так хорошо знали, а какой-то другой, незнакомый. А тот прежний исчез, окруженный внезапно опустившеюся
на него тайной.
Он пошатнулся и потерял сознание. Его
лицо побледнело, но
на нем все еще блуждал отблеск радостного удовлетворения.
В зале настала глубокая тишина, когда
на эстраде появился молодой человек с красивыми большими глазами и бледным
лицом. Никто не признал бы его слепым, если б эти глаза не были так неподвижны и если б его не вела молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием
лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не в силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма
на фоне яркого света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…