Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию
в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением
скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает
в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала
в комнату Верочки, бросилась
в ящики туалета,
в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
Далее он прибавлял, что непосредственно затем исполнено таинство велений Глафиры, то есть, что «новый пришелец
в мир
скорби» изнесен из
комнаты, где он увидел свет, на руках Михаила Андреевича и им же передан женщине, которая благополучно сдала его
в Воспитательный Дом.
Она пожимала плечами и отворачивала от нас свое полное
скорби лицо; жених сидел
в своей
комнате, посылал Оле с лакеями нежные письма и, глядя
в окно, удивлялся смелости, с которой мы говорили и держали себя с Олей.