Неточные совпадения
Князь Кейкулатов начал
было в эдаком роде: «позвольте, мол, барон, и мне, как представителю, от лица благородного дворянства», но запнулся, смешался, улыбнулся и завершил неожиданным словом: «чокнемтесь!» Откупщик и патриот Верхохлебов неистово «биял» себя в грудь и восклицал: «Отчизна!..
У княжон необходимо
есть князь-papа и княгиня-maman;
был у них и князь-дедушка, которого они знают только по закоптелому фамильному портрету и который
был очень богат и очень знатен, но жизнь вел чересчур уже на широкую ногу и потому оставил князю-papа очень маленькое наследство, а князь-papа, служивший некогда в гусарах, постарался наследство это сделать еще менее, так что шестерик княжон, в сущности, причитается к лику бедных невест, и две старшие княжны наверное уже на всю свою жизнь останутся невестами неневестными.
Предводитель
князь Кейкулатов даже расчихался от смеху, а Непомук хохотал всей утробой и всем сопеньем своим, так что трудно
было решить, чего издает он более: хохоту или сопенья?
Князь Сапово-Неплохово являл из себя тощего, длинного, безбородого юношу, с пошленькой физиономией и в безукоризненном костюме по последней модной картинке. Этот
князь, по-видимому, весьма гордился тем, что находится в обществе Малгоржана, Фрумкина, Затц и Благоприобретова, к которым охотно относился со знаками искреннего почтения. Он
был здесь всех моложе и всех глупее, о чем красноречиво свидетельствовала его физиономия! Более сего сказать о нем нечего.
Поэтому
князь Сапово-Неплохово, в сущности,
был то, что называется «любитель просвещения».
Но у
князя открылась вдруг одна злосчастная слабость:
князь возжелал сделаться великим человеком, светилом своего отечества, — он ощутил до такой степени сильный зуд писательства, что во что бы то ни стало заказал себе
быть литератором.
«
Быть литератором» — это стало любимейшею мечтою, счастливейшею надеждою, неотступною idéе fixe [Навязчивая мысль (фр.).] юного
князя, которая преследовала его и наяву, и во сне.
Князь сочинял стихи, романы, очерки, драмы, эпопеи, водевили, критические и социальные этюды, политические статейки, фельетоны, словом — все, чем только может
быть богата самая разнообразная литература.
Но при этой неукротимой и почти болезненной слабости к писательству и при громадном авторском самолюбии, неизбежно соединенном с нею,
князь Сапово — увы!
был бездарен и глуп.
Со своими роскошно отделанными тетрадями он кидался во все решительно редакции, от «Современника» до «Домашней беседы», и конечно, не
было в России человека, который бы лучше и тверже знал наизусть адресы всевозможных петербургских и московских редакций, а
князь изучил их по многократным, собственноличным опытам.
Князь остался в восторге и от того, и от другого, а особенно от Полоярова, который,
будучи предупрежден Фрумкиным, стал расхваливать княжеские стихотворения.
Князю необыкновенно улыбнулась идея — самому
быть редактором и печатать в своем журнале все свои произведения.
Князь и от этой идеи остался в восторге, а так как ее поддерживал и Лука Благоприобретов, то ей и суждено
было осуществиться ранее журнала.
Магазин хотя и
был приобретен исключительно на княжеские деньги, но, по проекту Моисея и Ардальона, все это дело предполагалось основанным на началах ассоциации:
князь внес капитал денежный, а остальные должны
были внести капитал умственного и материального труда и чрез этот вклад сделаться равноправными дольщиками.
Этих моисеевских и полояровских материалов набралось у
князя уже изрядное количество, и не мало денег
было за них переплачено двум даровитым авторам, а дело о журнале все еще стояло на точке замерзания.
— О! уж и на патриотизм пошло! — замахав руками, подхватил юный
князь Сапово-Неплохово и залился скалозубным, судорожным смехом. — Патриотом
быть! ха, ха, ха, ха! Патриотом!.. Ой, Боже мой! до колик просто!.. ха, ха, ха! Но ведь это ниже всякого человеческого достоинства! ха, ха, ха, ха! Какой же порядочный человек в наше время… Нет, не могу, ей-Богу!.. Ха, ха, ха!.. Ой, батюшки, не могу!.. Патриотом!
Полояров распоряжался кассой и вообще
был главным администратором коммуны. Раз в месяц он обязан
был в общем собрании представлять членам-общежителям отчет во всех приходах и по всем расходам, употребленным на общие нужды. Потому у Ардальона чаще и больше, чем у других, водились деньги. В крайнем же случае он всегда обращался либо к Сусанне, либо к
князю Сапово-Неплохово с просьбой дать в долг на имя коммуны, и конечно, никогда почти не получал отказа: делал долг ведь не Ардальон, а коммуна!
Анцыфрова ругают, что сапоги скверно вычистил;
князя, что помои середь комнаты разлил; Лидиньку за то, что самовар с чадом принесла, Полоярова за то, что холодно, а вдовушку за то, что косички расплетает да сидит себе за своими пудрами и кольдкремами, тогда как тут люди просто издыхают: так чаю
пить хотят!
Один только Малгоржан-Казаладзе
был столь горд, что не обращался к
князю; но зато во всех подобных случаях он исключительно и бесконтрольно обращался с глазу на глаз к своей милой и доброй кузинке.
Князь Саповó-Неплохóво не знал, как ему
быть: Малгоржан с Фрумкиным хлопали, а один великосветский однокашник
князя шикал и подталкивал его на то же самое.
Метеор известен
был в свете под именем графа Слопчицького, а в польском кружке его титуловали просто графом Тадеушем, то
есть звали одним только именем, ибо метеор
был настолько популярен, что достаточно
было сказать «наш грабя Тадеуш» — и все уже хорошо знали, о ком идет речь, и притом же совокупление титула с одним только собственным именем, без фамилии выражает по-польски и почтение, и дружелюбность, и даже право на некоторую знаменитость: дескать, все должны знать, кто такой граф Тадеуш: как, например, достаточно сказать:
князь Адам, или граф Андрей — и уже каждый, в некотором роде, обязан знать, что дело идет о
князе Чарторыйском и о графе Замойском.
В Петербурге его можно
было встретить везде и повсюду: и на обеде в английском клубе, и на рауте
князя Г., в салоне графини К., в опере, и вообще в любом спектакле, на бирже, и на бегах, в Летнем саду, у генеральши Пахонтьевой, у любой артистки, в танцклассах у Гебгардт и Марцинкевича, в гостях у содержателя гласной кассы ссуд Карповича, в редакции «Петербургской Сплетни», в гостиной любой кокотки — словом, куда ни подите, везде вы могли бы наткнуться на графа Слопчицького.
Давно
был у нашего милого
князя?..
И вот, в силу таковых-то побуждений, заманчиво щекочущих самолюбьице, и восточным Малгоржанам, и маленьким Анцыфрикам, и Моисеям Фрумкиным, и даже
князю Сапово ужасно как хотелось
быть арестованными, и притом не иначе как ночью, и не иначе как с жандармами, с каретой, с казематами, — словом, со всеми эффектными атрибутами, которые придают ореол мученичества и политический интерес личности каждого плюгавенького Анцыфрика.
Письмо это сначала озадачило всех слушателей. Малгоржан уже стал
было сладко улыбаться своими жирными глазами. Анцыфров ласково заегозил и головенкой, и руками, и ногами — точь-в-точь как маленький песик с закорюченным хвостиком, а
князь просто заржал от восторга и, слюняво сюсюкая, горячо ухватил и тряс руку Полоярова...
— Они-с… То
есть Фрумкин вот в особенности… Малгоржан, Анцыфров,
князь Сапово-Неплохово, госпожа Затц, Благоприобретов… — пояснил Полояров, стараясь припомнить еще несколько имен своих знакомых.
Впрочем, Фрумкину не для чего уже
было восставать против Ардальона. Во время его ареста практичный Моисей сумел так ловко обделать свои делишки, что за долги коммуны, принятые им на себя, перевел типографию на свое имя, в полную свою собственность, совсем уже забрал в руки юного
князя и кончил тем, что в одно прекрасное утро покинул вместе с ним на произвол судьбы коммуну и ее обитателей.
Князь переселился к Фрумкину мечтать о скорейшем осуществлении «собственного своего журнала».
Впрочем, Анцыфров правил где-то, с грехом пополам, корректуру, хотя сам и не особенно силен
был по части орфографии, а Малгоржан нашел себе «урок», обучать по-русски какого-то восточного человека из «восточных конвойных
князей», который, кроме платы, угощал его еще и шашлык-кебабом.
16-го июня во рву Новогеоргиевской крепости
были расстреляны офицеры Арнгольдт, Сливицкий и унтер-офицер Ростковский, за распространение в войсках возмутительных воззваний, а накануне их казни в Петербург пришла из Варшавы телеграмма, извещавшая, что в Саксонском саду ранили пулею сзади, в шею, наместника Царства Польского генерала Лидерса. 16-го же числа на место Лидерса
был назначен великий
князь Константин Николаевич.