Неточные совпадения
Тот повторил
вопрос, на который ответом последовало, опять-таки, то же самое недоумелое молчание. Адъютант окончательно вышел из себя. Он отказывался верить, чтоб смысл читаемого, столь ясный для него,
был непонятен крестьянам.
Первой задачей, при совершившемся разрешении крестьянского чили хлопского
вопроса, которое разрешение, в принципе, является для нас, как для людей шляхетных, все-таки фактом весьма печальным, — должно
быть с нашей стороны старание поселить в народе недоверие к правительству и затем возбудить ненависть и вражду к нему.
Последний
вопрос был предложен с весьма чувствительною едкостью и попал прямо по назначению. Полоярову нечего
было ответить и потому, промычав ироническое «гм!», он отвернулся от Устинова.
Чрез несколько минут подсудимый стоял пред ареопагом своих наставников и воспитателей. Едва успел он войти, как Подвиляньский, упреждая возможность первого
вопроса со стороны директора, к которому арестант, естественно, не мог
быть подготовлен, стремительно поднялся вдруг с кресла и с особенною торопливостью обратился к гимназисту...
— Вот
вопрос! всегда поляками
были!
— Это
вопрос совсем посторонний; и замечаний мне тоже не надо, а я тебя спрашиваю в последний раз: угодно тебе
быть знакомым со шпионами?
Старика словно ветром шатнуло, так что он едва успел ухватиться за перила. Это
было слово, которого он сам себе не смел выговорить, предположение, которого страшился,
вопрос, которого даже не дерзал он задать себе. Несколько секунд простоял Петр Петрович в немом раздумье и, наконец, снова повернулся к Лидиньке.
На лист глядели с любопытством, но в каждой почти голове царило недоуменье и сомнение. Манифест давал уже так много, что невольно рождался в душе
вопрос: да уж точно ли правда все это? — хотя,
быть может, каждый не прочь бы
был воспользоваться его широкими посулами. Перспектива казалась заманчивою.
Но некоторые из окружающих сильфид и фей славнобубенских
были на этот счет менее проницательны, чем графиня, и потому поминутно принимались бомбардировать гостя
вопросами именно этого рода.
Стрешнева, прежде чем ответить, поглядела на него серьезно и несколько строго, словно бы желая определить себе, под каким побуждением
был сделан этот
вопрос.
На последнем учительском совете Феликс Подвиляньский внес на всеобщее обсуждение
вопрос: не признает ли совет благопотребным и даже необходимым, для наиболее успешного умственного и нравственного развития учеников и для ознакомления их с ходом событий современной жизни России, в которой им придется
быть деятелями, допустить в гимназии беспрепятственное чтение «Колокола» и прочих заграничных изданий?
— Обстоятельства еще покажут впереди, как выгоднее: направить ли их на свою особую деятельность, как уже направлена «Земля и Воля», а мы
будем в этом случае только незаметно для них руководить и контролировать; или же из наиболее пригодных сделать прямых наших бойцов? Об этом теперь еще
вопрос в Центре.
Власти обходят молчанием столь коварный
вопрос и объявляют депутатам, что если студенты тотчас же не разойдутся, то чрез полчаса
будет нaдвинуто войско.
Разговорам и расспросам с обеих сторон не
было конца — и как это всегда бывает у хороших, сердечно близких и давно не видавшихся знакомых, которым
есть что попередать друг другу, — рассказы перебивались
вопросами,
вопросы рассказами, один разговор быстро, по мгновенно блеснувшему, кстати или некстати, воспоминанию, сменялся другим, другой перебивался вдруг внезапным
вопросом или замечанием, затем опять переходил к продолжению старой, оставленной темы.
Так этот
вопрос и канул для капитана в Лету. Он
был для него не более как случайным предлогом, чтобы заручиться посвящением Хвалынцева.
Все общество, в разных углах комнат, разбивалось на кружки, и в каждом кружке шли очень оживленные разговоры; толковали о разных современных
вопросах, о политике, об интересах и новостях дня, передавали разные известия, сплетни и анекдоты из правительственного, военного и административного мира, обсуждали разные проекты образования, разбирали
вопросы истории, права и даже метафизики, и все эти разнородные темы обобщались одним главным мотивом, который в тех или других вариациях проходил во всех кружках и сквозь все темы, и этим главным мотивом
были Польша и революция — революция польская, русская, общеевропейская и, наконец, даже общечеловеческая.
«Стало
быть, правы все-таки они, а не мы. Что же делать? Что делать теперь?» — снова поднялся в нем старый
вопрос, который уже неоднократно и прежде тысячью сомнений тревожил и ум его и совесть, а теперь вдруг стал пред ним со всею настойчивостью и беспощадною неотразимостью.
— Может
быть. Впрочем, окончательно я не решил еще себе этот
вопрос.
Хозяйка очень обрадовалась внезапному появлению старого и всегда очень исправного в расчетах жильца и с первых же почти слов объявила, что в его отсутствие как-то приезжала сюда какая-то молоденькая барышня и очень беспокоилась и расспрашивала, не известно ли, как, и куда, и когда он уехал, и когда
будет назад, но ни на один из этих
вопросов хозяйка не могла дать ей никакого ответа.
Этот
вопрос, после разлуки с ним, она и сама себе задавала неоднократно, и
был на него только один ответ.
Как-то довольно кстати предложил он ей несколько щекотливый
вопрос: «Что б она сделала, если бы, выйдя замуж, глубоко полюбила впоследствии другого?» Ответ
был ясен и прост: «Я бы не вышла иначе, как только убедясь наперед в самой себе, что я точно люблю человека, что это не блажь, не вспышка, не увлечение, а дело крепкое и серьезное, и после этого мне, уж конечно, не пришлось бы полюбить другого».
«Да если другой-то
будет лучше?» — задал ей Хвалынцев новый
вопрос в тот вечер.
Был ли таков Хвалынцев на самом деле — это уж другой
вопрос; но ей стало иногда казаться теперь, будто он таков, и в таком ее взгляде на него — надо сознаться — чуть ли не главную роль играло эгоистическое чувство любви к отвернувшемуся от нее человеку и женское самолюбие, по струнам которого он больно ударил тем, что предпочел ей другую, «до такой степени», до полного самопожертвования.
Все это
были желчные, ядовитые
вопросы, полные саркастических упреков самой себе, и этими бесплодными
вопросами она еще пуще бередила свою больную, раненую душу.
Как же, наконец, быть-то? — задала она себе
вопрос.
Весь
вопрос для нее
был теперь только в том: какого?
Когда же, наконец,
был порешен
вопрос о поцелуе и салопе, нестройный говор затих и наступила минута мимолетного, но почти общего молчания, что иногда случается после долгих и горячих словопрений.
Вопрос был поставлен слишком ясно и прямо. Полояров несколько позамялся.
Андрей Павлович молчал либо старался отделываться фразами и
вопросами о совсем посторонних предметах, но все это как-то не клеилось, как-то неловко выходило. Он боялся, он просто духом падал пред необходимостью раскрыть старику всю ужасную истину. «Тот же нож», — думал он. — «Возьми его да и ударь ему прямо в сердце… то же самое
будет!»
Был впервые опубликован государственный бюджет и поднялся
вопрос о поземельных банках.
Поднялся
вопрос об изменении законов о печати. Литературные силы
были призваны к посильному участию в обсуждении этого
вопроса; но литературные силы, говоря относительно, мало обратили на это внимание: им
было не до того — все способности, вся деятельность их оставались направленными на взаимное заушение и оплевание.
Эти
вопросы, в таком виде, предлагались еще впервые: с них починалась новая полоса жизни, и прения по необходимости должны
были получить характер совещательно-государственных.
По
вопросам государственным, политическим и общественным гласности еще никакой не
было: она не простиралась даже и настолько, чтобы передавать прения дворянских съездов, но зато все понимали «благодетельную гласность» как плеть для наказания преступника, или как дубину для самозащиты, и это
было еще самое лучшее, самое чистое понимание ее.
— «Ты за кого? за „Отцов“ или за „Детей“? — зачастую
было обычным и первым
вопросом двух приятелей при встрече.
«Теперь не то время, говорят эти господа, пришла пора общественной деятельности —
будем заниматься современными
вопросами».
Вследствие этого, они требуют от профессора, чтобы он перед своими слушателями кокетничал модными, либеральными фразами, притягивал факты своей науки к любимым модным тенденциям, хотя бы то
было ни к селу, ни к городу, и вообще имел бы в виду не научную истину, а легкое приложение того-сего из своей науки к современным
вопросам жизни.
Глаза Малгоржана налились кровью, губы дрожали, в душе кипела ревность, а в голове вставал призрак
вопроса: как же ты теперь без кузинки существовать-то
будешь?..
Что
было отвечать ему на такой назойливый
вопрос?
«А и в самом деле, зачем я не арестован?» — остановясь среди комнаты, задает он вдруг самому себе неожиданный
вопрос и даже не без некоторого удивления. «Для чего я не арестован доселе, и почему мне не
быть бы арестованным?..»
…«Ну что ж, подержат да и выпустят. Какие улики? где факты? — Нигде и никаких!.. В чем виноват? — Ни в чем решительно. Все чисто!.. Стало
быть, тут мне и опасаться нечего… И всеконечно так, что подержат да и выпустят… Но только как же бы это сделать, чтобы
быть арестованным?» — задал себе Ардальон новый и последний
вопрос самого серьезного свойства и снова сосредоточенно зашагал по комнате.
Последний
вопрос был сопровождаем самой благосклонной улыбкой.
— Об этом не может
быть даже и
вопроса! — с достоинством промолвил поручик.
Лавки, оказавшиеся пустыми, стояли под №№ 40, 44 и 45 [Факт этот засвидетельствован официально несколькими лицами. С какою целью и почему
были вынесены из этих лавок все товары? О цели, конечно, судить трудно; но почему? — это другой
вопрос. О предстоявшем пожаре Апраксина и Толкучки уже заранее ходили темные слухи, а 26-го мая
были подброшены извещательные письма.].
Итак, на
вопрос: кто же, наконец, поджигал Петербург и
был ли он поджигаем? — ныне, по прошествии нескольких лет, оставаясь строго добросовестным, можно ответить лишь одно: мы не знаем. Мы только правдиво и беспристрастно сгруппировали факты, заимствованные преимущественно из официальных данных.