Неточные совпадения
И теперь, à la fin des fins [В конце концов (фр. ).], вышли на площадь, толкуют Dieu sait quoi [Один
бог ведает, что именно (фр. ).] о
том, что волю у них украли помещики, и как вы думаете, из-за чего?
Окна помещичьего дома — немые и темные
Бог весть с коих пор — тоже осветились, точно как в
те умершие старые годы, когда там ликовала широкая барская жизнь.
— Все равно, братцы!.. Все мы — христиане, все в
Бога веруем… все по Христу-то ведь братья! — приставал меж
тем блондинчик. — Сегодня генералы в снежковских стреляли, — завтра в вас стрелять будут, — это все равно!
— Ах, да!.. Чуть было не забыл! — остановил Кунцевич своего гостя, провожая его в прихожую. — Если пан увидит завтра утром пани Констанцию,
то пусть скажет, что я заеду к ним часов около трех; надо внушить ей, пускай-ко постарается хоть слегка завербовать в стадо этого фон-Саксена… Он, слышно, податлив на женские речи… Может, даст
Бог, и из этого барона выйдет славный баран! — с обычным своим тихим и мягким смехом завершил Кунцевич, в последний раз откланиваясь Пшецыньскому.
— А славно, ей-же-Богу, славно декламирует! — воскликнул Подвиляньский и даже прижмурил глазки, будто при воспоминании о
том наслаждении, какое доставляет ему декламация Шишкина.
— Не стоит, мой ангел, ей-Богу, не стоит! — промолвил он с равнодушной гримасой; — ведь уж коли всю жизнь не брал пистолета в руки, так с одного урока все равно не научишься. Да и притом же… мне так сдается… что в человека целить совсем не
то, что в мишень, хоть бы этот человек был даже и Феликс Подвиляньский, а все-таки…
Слово святого костела и тайна конфессионала сделали, с помощию
Бога,
то, что
те лица и даже целые семейства, которые, живя долгие годы в чуждой среде, оставили в небрежении свой язык и даже национальность, ныне вновь к ним вернулись с раскаянием в своем печальном заблуждении и
тем более с сильным рвением на пользу святой веры и отчизны.
Это отребье земли своей, эти псы богохульные, глумясь в гордыне безверия своего над
Богом и над своею (хотя бы
то и схизматическою) верою, затеяли отслужить панихиду по убитым в Снежках.
— Папахен, милый мой! — обняла Лубянского девушка, удерживая его дрожащие руки, — ей-Богу, все это напрасно! Ну, что за трагикомедия? И все из-за таких пустяков! Ну, можешь успокоиться: я все
та же и люблю тебя по-прежнему. Довольно с тебя этого?
— Коли добрые, и
того лучше, — опять поклонился
тот; — а и злой человек так все одно же: злому человеку взять с меня нечего! Войдите Бога-для! Милости просим.
— Зверь не трогает и змея не кусает, потому им от
Бога такой предел положен. Зверя ты не тронь, и он тебя не тронет. Он на этот счет тоже справедливый. Ну опять же кто
Бога знает,
тому по писанию «дадеся власть наступити на змию и скорпию и на всю силу вражию». Значит, чего ж тут страшиться? Надо только веру имати. Сказано: «от Господа вся возможная суть».
— Да, чем дальше от людей,
тем лучше, — заметил Шишкин. — Теперь в миру-то
Бог весть что делается!.. Кажись, никогда еще такого не бывало… Веру, дедушка, обижают!
— Да; вот как поляки, например,
те тоже так рассуждают, — сказал Свитка. — Их тоже в Польше уж как ведь мучают! И казнят, и огнем жгут, и в Сибирь ссылают тысячами, а они все терпели и терпят… Только собираются всем народом в церковь
Богу молиться за свое горе, чтобы
Бог избавил их, а в них тут, в самом же храме Божьем, из ружья стреляют, штыками колют… и женщин, и малых детей, всех без разбору!
— И вас с
тем же! — ответили им. — Откуда
Бог несет?
— Тут нет, мне кажется, ни лучше, ни хуже, — столь же серьезно продолжала девушка. — Может быть, я даже могла бы полюбить и очень дурного человека, потому что любишь не за что-нибудь, а любишь просто, потому что любится, да и только. Знаете пословицу: не пó хорошу мил, а пó милу хорош. Но дело в
том, мне кажется, что можно полюбить раз, да хорошо, а больше и не надо! Больше, уж это будет не любовь, а
Бог знает что! Одно баловство, ну, а я такими вещами не люблю баловать.
— Хе, хе, хе!.. Однако вы, батенька, тово!.. шутник… ей-Богу, шутник! — принужденно улыбаясь мило-приятельской улыбкой, заговорил он. — Так-таки и дурак, по-вашему? Хе, хе, хе!.. Нет-с, батенька, кто знает меня поближе,
тот не скажет, что Ардальон Полояров дурак, да и вы не скажете, когда узнаете… Но шутник, право, шутник.
— Дело не невозможное, — пожал плечами Лесницкий, снова скаля большие, редкие зубы, — стоит влюбиться в другую. Оно, конечно, мудрено немного, потому — тут нужен и случай, и время. Но… можно найти и
то, и другое. У нас уже есть свой маленький план, и если вы нам поможете, — даст
Бог, — будет и удача.
—
Бога ради…
Бога ради! — взволнованно заговорил он, крепко стискивая руку Свитки, — дайте мне одни только сутки, одну только ночь еще раз подумать, взвесить и смерить самого себя, и я скажу вам! Я прошу для
того, что не хочу ни себя, ни вас обманывать.
Ей уже чудилось, что Хвалынцев убит, не
то изранен, не
то сидит теперь в Петропавловских казематах, и
Бог весть как и насколько продлится его заключение и что-то еще будет потом? чем-то все это кончится?..
— Полноте-ка, Константин Семеныч! Оставьте все это! — с убеждением заговорила она, взяв его руки и ласково глядя в глаза. — Бросьте все эти пустяки!.. Ей-Богу!.. Ну, что вам?!. Давайте-ка лучше вот что: если вам здесь очень уж надоело, укатимте в Славнобубенск, поезжайте в имение, призаймитесь хозяйством, ей-Богу же, так-то лучше будет!.. А
то что вдруг — служба, да еще военная, да еще в Варшаву… Нет, право, бросьте, голубчик!
Девушка слегка колебалась, но потом в молчании и не глядя на него, медленно и холодно протянула ему руку.
Бог ее знает — а только она и сама-то хорошенько не понимала, презирает ли, ненавидит ли, или все еще любит этого человека. А по правде сказать, в ее чувстве к нему тлелось пока еще и
то, и другое, и третье…
В одной комнате помещается, например, диван, и только; в другой —
Бог весть для чего стоит трюмо в одном углу, а в другом кожаное кресло; в третьей стол да комод и тюфяк на полу: это комната маленького Анцыфрика; четвертая меблирована одними только стульями; в пятой ровно ничего нет — и вот все в этом роде, а комнат между
тем много.
— Полояров! Да что же это наконец такое! — пристает к нему
то тот,
то другой. — Опять воды ни капли нету!.. Ардальон Михайлыч, да что ж это, ей-Богу! Просто руки от холода коченеют. Что это вы не распорядитесь! Пошли бы приказали, чтоб он, каналья, хоть дров-то притащил. Ведь так жить невозможно!
— Ну, что это, ей-Богу, вы словно ко псу младенца приравниваете!.. Вам дело говоришь, а вы
Бог знает что! Ведь без крещенья не обойдетесь, коли на
то закон такой!
—
Бога ради… Что вы!.. Успокойтесь… Вы себя губите!.. — убеждала
та, стараясь своими вразумленьями пересилить вопли матери.
— Одного я только боюсь, — совсем уже тихим шепотом прибавила она, помолчав немного, — вида-то у нее при себе никакого нет; и когда я спросила про
то господина Полоярова, так они очень даже уклончиво ответили, что вид им будет; однако вот все нет до сей поры. А я боюсь, что как неравно — не дай
Бог — умрет, что я с ней тут стану делать-то тогда без вида? Ведь у нас так на этот счет строго, что и хоронить, пожалуй, не станут, да еще историю себе с полицией наживешь… Боюсь я этого страх как!
Но всем им непременно хотелось быть мучениками при
том лишь единственном и неизменном условии, чтобы их всех взяли, подержали себе маленько и потом благополучно бы выпустили с
Богом на волю, дабы они могли беспрепятственно опять гулять между любезными согражданами, заседать в читальной Благоприобретова, проживать в коммуне и повествовать о своем гражданском мужестве и подвигах оного во время заточения.
— Н-да-с! Отчего вы и в самом деле не арестованы, если вы такой важный деятель, если вы один только высоко держите знамя демократического социализма? — ядовито поддержал Лидиньку Моисей Фрумкин. — Тут вот поглядишь, кто и гораздо пониже вас держали знамя-то это, однако и
тех позабирали, а вы благоденствуете на свободе. Какие это
боги покровительствуют вам?
— Сусанна! радость моя!.. — шептал он, обнимая ее колени. — Если ты не согласишься быть моею и пред людьми, и пред
Богом — клянусь тебе! — вот револьвер! я пущу в себя все шесть пуль разом!.. Клянусь тебе в
том моею любовью! Все шесть пуль в эту голову!
«А ведь, ей-Богу, я еще прехорошенькая!.. превкусная!» — с наивно-светлой улыбкой подумала она, глядя на себя в зеркало, на свои глаза, блещущие от давешнего волнения, на эти свежие, красивые плечи и на эти волнистые, роскошные волосы, упавшие в
ту самую минуту густыми, тяжелыми прядями на стройную спину.
— Н-да-с! И еще в
том самом нумере, где Пестель сидел. Вот мы, батюшка, как! Это мне после плац-майор сообщил. «Хотя мы, говорит, и принуждены были вас арестовать, но зато, говорит, вы сидите в
том самом каземате, в котором знаменитый Пестель сидел». Ха-ха-ха!.. Как вам это нравится?.. а? хорошо-с? Нет, каково утешенье-то!.. Чудаки, ей-Богу!
— Вы полагаете? — сказал он. — Говорят тоже, будто русские студенты, но я этого не полагаю. Чтó же касается до поляков,
то у них пока еще, слава
Богу, есть другие средства борьбы; а на это дело и из своих, из русских, найдется достаточно героев.
— Слава
Богу, я успел застраховать ее! — мимоходом ответил Моисей и поспешил вернуться к дальнейшему развитию своей
темы.
Вот уже это признание почти совсем готово, вот уже оно вертится на языке, само высказывается в глазах, но…
бог знает почему, только чувствуется в
то же время, что в этом признании есть что-то роковое — и слово, готовое уже сорваться, как-то невольно, само собою замирает на языке, а тяжелая дума еще злее после этого ложится на сердце, в котором опять вот кто-то сидит и шепчет ему страшное название, и дарит его таким бесконечным самопрезрением.
Неточные совпадения
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки,
то самая малость: к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек,
то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, — что выдает дочь свою не
то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет
того, что они говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.
Почтмейстер. Сам не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с
тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда не чувствовал. Не могу, не могу! слышу, что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй, не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь.
То есть, не
то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.