Неточные совпадения
— Как это странно, Анночка: боялся — не боялся. Понятное дело — боялся. Ты не верь, пожалуйста, тому, кто тебе скажет, что не боялся и что свист пуль для него самая
сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а другой себя держит в руках. И видишь: страх-то остается всегда один и тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает: отсюда и герои и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть не до
смерти.
По крайней мере
сладкая смерть!..» И она неистово целовала своего чиновника, смеялась и с растрепанными курчавыми волосами, с блестящими глазами была хороша, как никогда.
Неточные совпадения
Так что об «ужасном происшествии» она просто даже позабыла, и только уж ложась в постель и вдруг вновь вспомнив о том, «как близка была от
смерти», она проговорила: «Ах, это ужасно, ужасно!» Но тотчас же заснула самым крепким и
сладким сном.
Но что со мной: блаженство или
смерть? // Какой восторг! Какая чувств истома! // О, Мать-Весна, благодарю за радость // За
сладкий дар любви! Какая нега // Томящая течет во мне! О, Лель, // В ушах твои чарующие песни, // В очах огонь… и в сердце… и в крови // Во всей огонь. Люблю и таю, таю // От
сладких чувств любви! Прощайте, все // Подруженьки, прощай, жених! О милый, // Последний взгляд Снегурочки тебе.
Оттого все страшатся
смерти, но малодушные дураки обманывают себя перспективами лучезарных садов и
сладкого пения кастратов, а сильные — молча перешагивают грань необходимости.
— Quel charme, que cette femrae! [Как очаровательна эта женщина! (франц.)] — говорит Леонид Сергеич Разбитной, который, по
смерти князя Чебылкина [37], охотно пристроился под крыло генерала Голубовицкого. Дарья Михайловна слышит это и слегка улыбается тою
сладкою улыбкой, которая принадлежит только хорошеньким женщинам, вполне уверенным в своем торжестве.
— Сумасшедшие, хотите вы сказать?.. договаривайте, не краснейте! Но кто же вам сказал, что я не хотел бы не то чтоб с ума сойти — это неприятно, — а быть сумасшедшим? По моему искреннему убеждению,
смерть и сумасшествие две самые завидные вещи на свете, и когда-нибудь я попотчую себя этим лакомством.
Смерть я не могу себе представить иначе, как в виде состояния
сладкой мечтательности, состояния грез и несокрушимого довольства самим собой, продолжающегося целую вечность… Я понимаю иногда Вертера.