Неточные совпадения
Старичок захватил между
своими двумя грязными Пальцами пуговицу и начал вертеть ее. Но пуговица
не поддавалась. Курточка шилась дома, шилась на рост, в расчете нарядить в нее Васеньку, когда Мишеньке она станет мала. А пуговицы пришивала сама мать двойной провощенной ниткой.
Но впечатления первого дня все-таки
не умирали в его душе, и он всегда мог вызвать чрезвычайно живо перед
своими глазами тогдашний вид всех этих предметов, вид, совсем отличный от их настоящего вида, гораздо более яркий, свежий и как будто бы наивный.
Он плакал до тех пор, пока сон
не охватил его
своими широкими объятиями… Но и во сне Буланин долго еще вздыхал прерывисто и глубоко, как вздыхают после слез очень маленькие дети. Впрочем,
не он один в эту ночь плакал, спрятавшись лицом в подушку, при тусклом свете висячих ламп с контр-абажурами.
или наконец: «Если ты хочешь узнать мою фамилию, см. стр. 45». На 45 странице стоит: «См. стр. 118», а 118-я страница
своим чередом отсылает любопытного на дальнейшие поиски, пока он
не приходит к той же самой странице, откуда начал искать незнакомца. Попадались также нередко обидные и насмешливые выражения по адресу учителя того предмета, который трактовался учебником.
«А что будет, если мама
не даст двух рублей? Тогда уже, наверное, одними маслянками
не отделаешься, — размышлял Буланин. — Да, наконец, как я решусь сказать ей о
своей покупке? Конечно, она огорчится. Она и без того часто говорит, что средства у нас уменьшаются, что имение ничего
не приносит, что одной пенсии
не хватает на такую большую семью, что надо беречь каждую копейку и так далее. Нет, уж лучше послушаться совета Сельского и отвязаться от этого проклятого фонаря».
— Сын мой, — произнес Козел, делая вдруг
свой голос необыкновенно нежным, и его влажные глаза опять стали кроткими, — сын мой, я с удовольствием отдал бы вам вашу… вашу штучку… она мне ни на что
не нужна, но… — на этом «но» Козел повысил голос и прижал ладони к груди, — но, подумайте сами, имею ли я право это сделать?
— Я
не могу принять этого на
свою совесть, положительно
не могу… нет, нет, и
не просите…
не могу-с…
Справедливость требует сказать, что Петух
не сдержал
своего слова относительно фонаря.
«Неужели обо мне забыли дома? — шепчет в тревоге Буланин, но тотчас же пугается
своей мысли. — Нет, нет, этого быть
не может: мама знает, мама сама соскучилась… Ну, вот, идет снова дядька… Теперь уж, наверно, меня».
— Это что еще! — продолжал Буланин удивлять
свою маленькую аудиторию, и без того вытаращившую глазенки и разинувшую рты. — Это еще что-о! А вот у нас есть воспитанник Солянка, — его, собственно, фамилия Красногорский, но у нас его прозвали Солянкой, — так он однажды на пари съел десять булок. Понимаете ли, малыши: десять французских булок! И ничем
не запивал! А!
Он, конечно, слегка важничал перед матерью, бравируя
своей смелостью и просто-напросто повторяя грубоватое выражение, слышанное им от старых гимназистов. У старичков, особенно «у отчаянных», считалось особенным шиком
не отдать офицеру чести, даже, если можно, сопроводить этот поступок какой-нибудь дикой выходкой.
Во все время сеанса Буланин был полон неподражаемой важности, хотя справедливость требует отметить тот факт, что впоследствии, когда фотография была окончательно готова, то все двенадцать карточек могли служить наглядным доказательством того, что великолепный гимназист и будущий Скобелев
не умел еще как следует застегнуть
своих панталон.
Нервы Буланина
не выдержали, и он, забыв все
свое утреннее мужество, горько заплакал, уткнувшись лицом в жесткую и холодную спинку кожаного дивана.
Весь проникнутый жалостливой любовью к матери и болью
своего близкого одиночества, он тем
не менее сурово, почти грубо освободил шею от ее рук.
Но на верхней площадке его тоска возросла до такой нестерпимой боли, что он вдруг, сам
не сознавая, что делает, опрометью побежал вниз. В одну минуту он уже был на крыльце. Он ни на что
не надеялся, ни о чем
не думал, но он вовсе
не удивился, а только странно обрадовался, когда увидел
свою мать на том же самом месте, где за несколько минут ее оставил. И на этот раз мать должна была первой освободиться из лихорадочных объятий сына.
Он
не успел еще подойти к
своей кровати, как его окликнули...
У
своих одноклассников они хотя и
не отнимали лакомств, но выпрашивали их со всевозможными унижениями, самым подлым, нищенским тоном, с обилием уменьшительных и ласкательных словечек, припоминая тут же какие-то старые счеты по поводу каких-то кусочков.
— Даже и
не подумаю прлосить, — сосет, равнодушно Арап
свой шоколад.
И как это ни покажется странным, но «
свой собственный» мальчишеский мирок был настолько прочнее и устойчивее педагогических ухищрений, что всегда брал над ними перевес. Это уже из одного того было видно, что если и поступал в число воспитателей свежий, сильный человек с самыми искренними и гуманными намерениями, то спустя два года (если только он сам
не уходил раньше) он опускался и махал рукой на прежние бредни.
Новичок с
своей стороны обязывался переносить все это терпеливо, по возможности вежливо и отнюдь
не привлекать громким криком внимания воспитателя. Выполнив перечисленную выше программу увеселений, старичок обыкновенно спрашивал: «Ну, малыш, чего хочешь, смерти или живота?» И услышав, что малыш более хочет живота, старичок милостиво разрешал ему удалиться.
После рождественских праздников он выкидывал из
своего стола все учебные пособия, так как туда иначе
не могли бы вместиться нахватанные им гостинцы.
Своих жертв он даже
не мучил, а прямо пытал — обдуманно, постепенно, с очевидным наслаждением, стараясь как можно более продлить этот приятный акт.
Это все чувствовали, но никто
не умел свести
свои наблюдения даже в метком прозвище.
Мячков ел очень мало, а сладкого и совсем
не мог есть по причине дурных зубов. Однако для того, чтоб лишний раз насладиться чьим-нибудь горем, он грабил новичков наравне с двумя прочими членами партии, уступая им «
свою порцию».
Еще снисходительнее к малышам были «силачи», настоящие, признанные всем возрастом, так сказать, патентованные силачи. Эти считали ниже
своего достоинства форсить или забываться. И гостинцев у малышей они
не отнимали, а довольствовались добровольными приношениями — данью восхищения и обожания.
Действительно, дядя Вася за
свою долгую воспитательскую практику изолгался до такой степени, что если бы он и вздумал рассказать когда-нибудь о настоящем, невымышленном происшествии, — ему
не поверил бы ни один малыш.
Ему ничего
не стоило рассказать хотя бы о том, как он по желанию императора Николая I читал лекции инженерного искусства и небесной механики его сыну Александру. При этом дядю Васю вовсе
не стесняло то обстоятельство, что он был приблизительно лет на десять моложе
своего ученика.
Этот Сысоев, ненавидимый товарищами за неисправимое фискальство и постоянно ими избиваемый, всегда и как-то мучительно тревожил любопытство Буланина. Гимназическая шлифовка
не положила
своего казенного отпечатка на его красивое, породистое и недетски серьезное лицо с нездоровым румянцем, выступавшим неровными розовыми пятнами на щеках и под бровями.
Буланин лежал, чутко прислушиваясь, но ничего
не мог разобрать, кроме дыхания спящих соседей и частых, сильных ударов
своего сердца. Минутами ему казалось, что где-то недалеко слышатся медленные крадущиеся шаги босых ног. Тогда он задерживал дыхание и напрягал слух. От волнения ему начинало представляться, что на самом деле и слева, и справа, и из-за стен крадутся эти осторожные босые ноги, а сердце еще громче, еще тревожнее стучало в его груди.
Но по отношению к ним и начальство и товарищи делали все от них зависящее, чтобы рыбаки ни на минуту
не забывали о
своем недостатке…
Ставя отметки, он терпеть
не мог середины — любимыми его баллами было двенадцать с четырьмя плюсами или ноль с несколькими минусами. Иногда же, вписав в журнал круглый ноль, он окружал его со всех сторон минусами, как щетиной, — это у него называлось «ноль с сиянием». И при этом он ржал, раскрывая
свою огромную грязную пасть с черными зубами.
Так думал за нее Буланин, и
не ошибался, и был в данном случае мудрее и проницательнее
своей матери.
И он
не открывался ей. Он предпочитал приходить в корпус с пустыми руками и получать жестокие побои от Грузова. Иногда ему удавалось внести в счет долга гривенник, или пару яблоков, или пяток украденных у матери папирос. Но долг от этого уменьшался едва заметно, потому что Грузов запутал
своего должника сложной системой ростовщичьих процентов.
Он вышел. Он в маленьком масштабе испытал все, что чувствует преступник, приговоренный к смертной, казни. Так же его вели, и он даже
не помышлял о бегстве или о сопротивлении, так же он рассчитывал на чудо, на ангела божия с неба, так же он на
своем длинном пути в спальню цеплялся душой за каждую уходящую минуту, за каждый сделанный шаг, и так же он думал о том, что вот сто человек остались счастливыми, радостными, прежними мальчиками, а я один, один буду казнен.
Неточные совпадения
Один из них, например, вот этот, что имеет толстое лицо…
не вспомню его фамилии, никак
не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру,
не сделать гримасу, вот этак (делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить
свою бороду.
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог послал городничему, — что выдает дочь
свою не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого, что и на свете еще
не было, что может все сделать, все, все, все!
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по
своей части, а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для прогулки, наведаться,
не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй, Свистунов!
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и руки по швам.)
Не смею более беспокоить
своим присутствием.
Не будет ли какого приказанья?
— Анна Андреевна именно ожидала хорошей партии для
своей дочери, а вот теперь такая судьба: именно так сделалось, как она хотела», — и так, право, обрадовалась, что
не могла говорить.